Мариенгоф, Анатолий Борисович

Анатолий Мариенгоф
Мариенгоф в своём кабинете
Место рождения:	Нижний Новгород, Российская империя
Место смерти:	Ленинград, СССР
Род деятельности:	поэт, прозаик, драматург, мемуарист
Годы творчества:	1916-1962
Направление:	имажинизм
Жанр:	роман
[www.lib.ru/RUSSLIT/MARIENGOF/ Произведения на сайте Lib.ru]

Анато́лий Бори́сович Мариенго́ф (24 июня (6 июля) 1897, Нижний Новгород — 24 июня 1962, Ленинград) — русский поэт-имажинист, теоретик искусства, прозаик, драматург, мемуарист.

Биография

Анатолий Мариенгоф родился 24 июня 1897 года в Нижнем Новгороде в дворянской семье. Предки по отцовской линии — выходцы из Лифляндской губернии.

Мариенгофы жили в Нижнем Новгороде, где Анатолий учился в Дворянском институте. Детство Анатолия Мариенгофа прошло под сильнейшим влиянием отца. В обширных мемуарах писателя, созданных во второй половине столетия, отцу отводилась роль наиболее здравомыслящего и тонкого человека среди всего тогдашнего окружения Анатолия, да и среди позднейших знакомств. Борис Михайлович участвовал и в формировании литературного вкуса сына. Чрезвычайная антирелигиозность Анатолия Мариенгофа, судя по всему, также была воспитана отцом.

В 1913 году, после смерти жены, отец Мариенгофа, воспользовавшись приглашением английского акционерного общества «Граммофон», стал его представителем в Пензе и переехал туда с детьми (у Анатолия была младшая сестра). Там Анатолий продолжил учебу в 3-й частной гимназии С. А. Пономарёва, где в 1914 году издавал журнал «Мираж», «более чем наполовину заполняя его собственными стихами, рассказами, статейками…». Здание Пономарёвской гимназии в Пензе сохранилось до наших дней; в 2015 году на нём была торжественно открыта мемориальная доска Мариенгофу.

Неординарным событием для молодого Мариенгофа явилось путешествие летом 1914 года по Балтике на учебной парусной шхуне «Утро». Он побывал в Финляндии, Швеции и Дании и даже получил матросское свидетельство, чем чрезвычайно гордился. Однако плавание прервалось после того, как началась Первая мировая война.

В 1916 году Мариенгоф окончил гимназию и уехал в Москву, где поступил на юридический факультет Московского университета. Не проучившись там и полгода, он попал на фронт, где в составе инженерно-строительной дружины занимался устройством дорог и мостов.

На фронте он продолжал писать стихи. В том же году появляется первая пьеса в стихах «Жмурки Пьеретты».

В 1917 году, пока он ехал в отпуск, произошла революция. Возвратившись в Пензу, с головой уходит в литературу. Его произведения вышли в нескольких поэтических сборниках, он также в 1918 году выпустил первую собственную книжку под названием «Витрина сердца». Создает поэтический кружок, включивший соученика по гимназии поэта Ивана Старцева и художника Виталия Усенко.

Летом белые чехословаки входят в город. От случайной пули погибает отец. После этого трагического события Анатолий Мариенгоф навсегда покинул Пензу и переехал в Москву, где остановился у своего двоюродного брата Бориса и совершенно случайно показал свои стихи Бухарину, бывшему на тот момент главным редактором «Правды». Тому стихи не понравились, но талант в молодом человеке он разглядел и устроил его литературным секретарём издательства ВЦИК, которым руководил по совместительству. Вскоре в издательстве ВЦИК происходит его встреча с Сергеем Есениным, имевшая существенное значение в судьбах обоих. Потом знакомится с В. Шершеневичем и Рюриком Ивневым. Так оформляется группа имажинистов, заявившая о себе «Декларацией», опубликованной в январе 1919 года в журнале «Сирена» (Воронеж).

Тесная дружба связывает Мариенгофа с Есениным. Их биографии словно бы переплетаются. Осенью 1919 года они поселяются вместе и на несколько лет становятся почти неразлучны. Вместе ездят по стране: летом 1919-го побывали в Петрограде, весной 1920-го в Харькове, летом в Ростове-на-Дону, на Кавказе. Публикуют в печати письма друг другу, чем вызывают негодование критиков. Есенин посвятил Мариенгофу стихи «Я последний поэт деревни», поэму «Сорокоуст», драму «Пугачев», стихотворение «Прощание с Мариенгофом».

В конце 1923 года Мариенгоф женился на артистке Камерного театра А. Б. Никритиной. Рождается сын Кирилл.

В 1924—1925 годах Мариенгоф работал заведующим сценарным отделом Пролеткино, вскоре также начал писать киносценарии. Всего их было создано около десяти. В 1928 году вместе с Никритиной, получившей работу в БДТ, Мариенгоф переехал в Ленинград, где прожил до конца жизни.

В 1928 году в берлинском издательстве «Петрополис» вышел роман «Циники» (в СССР издан только в 1988 г., см. ниже раздел «Издания»). Публикация «Циников», равно как и следующего романа «Бритый человек», вышедшего в том же издательстве в 1930 году, принесла Мариенгофу массу неприятностей, писатель был подвергнут в СССР травле. Это привело к тому, что 1 ноября 1929 года он направил письмо в правление МО Всероссийского союза советских писателей, где признал, что «появление за рубежом произведения, не разрешенного в СССР, недопустимо».

В вышедшем в 1932 году VI томе «Литературной энциклопедии» его творчество характеризуется как «один из продуктов распада буржуазного искусства после победы пролетарской революции». Характерно, что романы «Циники» и «Бритый человек» в статье не упомянуты.

Сын Кирилл покончил жизнь самоубийством (повесился) в марте 1940 г. Причины до настоящего времени не установлены.

Примерно в это же время на театральных площадках Москвы идёт спектакль «Шут Балакирев» по одноимённой пьесе Мариенгофа.

В июне 1941 года приходит на Ленинградское радио и читает баллады (очерки в стихах), тут же звучавшие в выпусках «Радиохроники». Вскоре, вместе с Большим драматическим театром, Мариенгоф с женой были эвакуированы в Киров, где прожили около трёх лет. Возвращается в Ленинград.

В послевоенное время против А.Б. Мариенгофа и М.Э. Козакова была развёрнута травля за их пьесы «Золотой обруч», «Преступление на улице Марата» и «Остров Великих Надежд».

В 1948 году написал пьесу в духе борьбы с космополитизмом «Суд жиз­ни», но она не была принята к постановке.

В 1953-1956 годах написал ещё одну автобиографическую книгу «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги», где рассказал о де­тстве и юности, дополнил портрет Есенина. После смерти Мариенгофа была опубликована её сокращённая и приглаженная цензурой версия (под названием «Роман с друзьями»), а в полном виде книга вышла только в 1988 году (см. ниже раздел «Издания»).

Анатолий Мариенгоф умер 24 июня 1962 года (в день своего рождения по старому стилю) в Ленинграде. Похоронен на Богословском кладбище.

Творчество

После революции Мариенгоф знакомится с Есениным. Есенин сводит его с другими молодыми поэтами, возникает новое направление в поэзии — имажинизм. Вместе они участвовали в выпуске четырёх номеров журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном» и ряда сборников «Имажинисты».

Иосиф Бродский написал о Мариенгофе, что тот был первым, кто применил «киноглаз» в русской литературе. Булат Окуджава посвящал ему многие свои стихотворения. Увлечение Бродского Мариенгофом упоминается также Александром Генисом в воспоминаниях о Сергее Довлатове: «Мариенгоф, автор книги „Циники“, которую Бродский со свойственной ему отчаянностью назвал лучшим русским романом».

Увековечение памяти

В сентябре 2014 года с предложением об увековечении в Пензе памяти А. Б. Мариенгофа к пензенским властям обращался писатель Захар Прилепин и ряд деятелей культуры.

11 сентября 2015 года в Пензе была торжественно открыта мемориальная доска Анатолию Мариенгофу на здании бывшей частной 3-й мужской гимназии С. А. Пономарёва (Пономарёвской гимназии), в которой будущий поэт и драматург учился с 1913 по 1916 годы (ул. Московская, 34). Автор мемориальной доски — скульптор, член Союза художников России Александр Хачатурян. В церемонии открытия приняли участие мэр Пензы Юрий Кривов и председатель Пензенской городской Думы Виктор Кувайцев.

25 февраля 2016 года в Нижнем Новгороде писатель Захар Прилепин и федеральный инспектор по Нижегородской области Денис Москвин открыли мемориальную доску по адресу Большая Покровская, 10в. В этом доме Мариенгоф прожил с 1897 по 1913 год.

17 июня 2016 года в деревне Плетниха (Нижегородская область) появилась улица Мариенгофа.

Адрес в Нижнем Новгороде

• 1897—1913 — улица Большая Покровская, 10В

Адреса в Москве

• 1918—1919 — улица Петровка, 19, в квартире зятя аптекаря Г. И. Габриловича;
• 1919—1920 (начало марта) — Богословский пер., 3, кв. 11, ныне Петровский пер., 5, в квартире Короткова Карпа Егоровича;
• 1920 (начало марта) — 1920 (июнь) — Георгиевский (ныне Вспольный) пер., 15, кв. 5, в квартире Быстрова Семена Федоровича;
• 1920 (ноябрь) — 1928 — Богословский пер., 3, кв. 46, ныне Петровский пер., 5;

Адреса в Ленинграде

• 1928—1930 — Улица Марата, 47, кв. 30
• 1931—1941 — Кирочная ул./ул. Салтыкова-Щедрина, 24, кв. 37;
• 1944—1962 — Бородинская улица, 13;

Произведения

• Витрина сердца — «Див», 1918
• Кондитерская солнц — М., Имажинисты, 1919
• [imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=1205 Магдалина] — М., Имажинисты, 1920
• Буян-Остров. Имажинизм — М., Имажинисты, 1920
• Руки галстуком — М., Имажинисты,1920
• Стихами чванствую — М., Имажинисты, 1920
• Тучелёт (книга поэм) — М., Имажинисты, 1921, тираж 1000 экз.
• [imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=1952 Развратничаю с вдохновением] — М., Имажинисты, 1921
• Разочарование — М., Имажинисты, 1922
• Заговор дураков — М., Имажинисты, 1922
• Двуногие — М., изд. автора,1925
• Новый Мариенгоф (1922-26) — М., Современная Россия, 1926
• Воспоминания о Сергее Есенине — М., Огонек,1926
• Роман без вранья — Л., Прибой, 1927, 1928, 1929
• Такса-клякса — Л., Радуга, 1927
• [www.lib.ru/RUSSLIT/MARIENGOF/cynix.txt Циники] — Берлин, 1928
• Мяч проказник — Л., Радуга, 1928
• Бритый человек — Берлин, Петрополис, 1930
• Бобка-физкультурник — М., ГИЗ, 1930
• Екатерина — 1936
• Шут Балакирев — Л.-М., Искусство, 1940
• Поэмы войны — Киров, 1942
• Пять баллад — Киров, 1942
• Ленинградские подруги — М., 1943
• Мистер Б — М., 1943
• Наша девушка — М., 1943
• Совершенная виктория — М., 1943
• Егоровна — М., 1945
• Суд жизни — 1948
• Рождение поэта — Л.-М., Искусство, 1951
• Мама — М., 1953
• Странный характер (сборник пьес) — М., Искусство, 1955
• Маленькие комедии — Л.-М., Искусство, 1957
• Не пищать! — Л.-М., Искусство, 1959 (в соавторстве с М.Козаковым; по произведениям А.С.Макаренко)
• Рождение поэта. Шут Балакирев. Пьесы — Л., Советский писатель, 1959

Посмертные издания

• Роман с друзьями — журнал «Октябрь» №№ 10—11, 1965
• Стихи. «День Поэзии» — 1969
• Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги. Роман без вранья. Циники — 1988; 1990
• Циники — журнал «Глаз. Дайджесть новой русской литературы» № 1, 1991
• Это вам, потомки! Записки сорокалетнего мужчины. Екатерина — 1994
• Бессмертная трилогия — 1998
• Стихотворения и поэмы — Библиотека поэта 2002

Издания

• Мариенгоф А. Роман без вранья; Циники; Мой век…: Романы / Сост., подгот. текста, послесл. Б. Аверина. — Л.: Худож. лит., 1988. — 480 с. Тираж 200 000 экз. ISBN 5-280-00901-6.
• Мариенгоф А. Стихотворения и поэмы. — Спб.: Академический проект, 2001. — 350 с. (Новая библиотека поэта. Малая серия). ISBN 5-7331-0138-5.
• Мариенгоф А.Б. Собрание сочинений в 3-х томах. / Сост., подгот. текста, комментарии О. Демидов. Т.1: Стихи; Драмы; Произведения для детей; Очерки; Статьи; Коллективное: манифесты и письма; Письма; Комментарии / Вступ. ст. З. Прилепина. Т.2: Кн.1: Проза; Мемуары; Комментарии / Вступ. ст. Т. Хуттуненa. Кн.2: Мемуары; Комментарии. Т.3: Пьесы; Послесловие А. Колобродова; Комментарии / Вступ. ст. В. Сухова. — М.: Книжный клуб Книговек, 2013. ISBN 978-5-4224-0737-8.
• Мариенгоф А.Б. Циники: роман "Циники", стихотворения / Сост., подгот. текста и вступ. статья О. Демидов — М.: Книжный клуб Книговек, 2016 — 368 с. (Поэты в стихах и прозе)

На экране

Сценарии

• 1928 — Дом на Трубной («Параша») (в соавторстве с Беллой Зорич, Вадимом Шершеневичем, Виктором Шкловским, Николаем Эрдманом)
• 1928 — Проданный аппетит («Филантроп») (в соавторстве с Николаем Эрдманом)
• 1929 — Веселая канарейка («Железный ящик») (в соавторстве с Борисом Гусманом)
• 1929 — Живой труп («Законный брак») (в соавторстве с Борисом Гусманом)
• 1929 — Посторонняя женщина («Сплетня», «Баба», «Ревность») (в соавторстве с Николаем Эрдманом)
• 1936 — О странностях любви (в соавторстве с Борисом Гусманом)

Экранизации

• Циники (фильм) (1991)

Киновоплощения

• Андрей Зайков «Золотая голова на плахе», 2004
• Дмитрий Щербина «Есенин», 2005

Литература

• Аверин Б. Проза Мариенгофа // Мариенгоф А. Роман без вранья; Циники; Мой век…. — Л.: Худож. лит., 1988. — С. 473—479.
• Аверин Б. Проза Мариенгофа. — Л.: Худож. лит., 1991. ISBN 5-208-02411-2.
• Русские писатели, XX век. Биобиблиографический словарь: В 2 ч. — Ч. 2: М—Я. — М.: Просвещение, 1998. ISBN 5-09-006995-6(2), ISBN 5-09-006994-8 (общ.)
• [helda.helsinki.fi/bitstream/handle/10138/19255/imazhini.pdf?sequence=2 Хуттунен Т. Имажинист Мариенгоф: Денди. Монтаж. Циники.] — М.: Новое Литературное Обозрение, 2007. ISBN 978-5-86793-568-9.
• [cyberleninka.ru/article/n/evolyutsiya-obraza-moskvy-v-tvorchestve-a-b-mariengofa Сухов В.А. Эволюция образа Москвы в творчестве А.Б. Мариенгофа] // Известия Пензенского государственного педагогического университета им. В.Г. Белинского. 2012. №27. С. 402-406.
• [sura.liblermont.ru/content/files/11%20gordon%20m.pdf Маквей Г. Пробил час Мариенгофа: обзор книг об Анатолии Борисовиче Мариенгофе (1897 – 1962)] // Сура. 2010. № 5(99). С. 131–137.
• Демидов О.В. [sura.liblermont.ru/content/files/v128/demidov.pdf "Жизнь и творчество Мариенгофа во время Великой Отечественной войны"] // Журнал "Сура", 2015, №4, с.132-146

Ссылки

• [esenin.ru/o-esenine/okruzhenie-esenina/larionov-d-dom-poeta Ларионов Д. Дом поэта]
• [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le6/le6-7941.htm Статья про Мариенгофа] в «Литературной энциклопедии»
• Олег Демидов [magazines.russ.ru/sib/2013/6/10d.html «Булгаков и имажинисты»]
• Олег Демидов [svpressa.ru/culture/article/77156/ «Пробил час Мариенгофа»]

• [homo-legens.ru/2014_1/oblako/oleg-demidov-mariengof-i-glazkov-k-istorii-vzaimootnosheniy/ Олег Демидов "Мариенгоф и Глазков: к истории взаимоотношений"]
• [kashin.guru/2015/05/26/marienhof/ Олег Демидов "Был ли Мариенгоф тайным агентом ГПУ?"]
• [gaspiko.ru/html/01_08_2013 Документы КОГКУ ГАСПИКО о А. Б. Мариенгофе]
• РАДЕЧКО П. [esenin.ru/o-esenine/okruzhenie-esenina/mariengof-anatolii/radechko-p-troianskii-kon-reputatcii-esenina Троянский конь репутации Есенина]
• СУХОВ В. [esenin.ru/o-esenine/okruzhenie-esenina/mariengof-anatolii/sukhov-v-my-liubili-ego-takim-kakim-on-byl «Мы любили его таким, каким он был»]
• [www.academia.edu/10602223/%D0%91%D0%B0%D0%B7%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2_%D0%9C.%D0%90._%D0%92%D0%B7%D0%B3%D0%BB%D1%8F%D0%B4%D0%BE%D0%BC_%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%BA%D0%B0_%D0%B3%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D0%BD%D1%8B%D0%B9_%D0%B3%D0%B5%D1%80%D0%BE%D0%B9_%D1%80%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D0%B0_%D0%90.%D0%91._%D0%9C%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%B5%D0%BD%D0%B3%D0%BE%D1%84%D0%B0_%D0%A6%D0%B8%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%B8_%D0%BA%D0%B0%D0%BA_%D0%BF%D1%80%D0%B5%D0%B4%D1%81%D1%82%D0%B0%D0%B2%D0%B8%D1%82%D0%B5%D0%BB%D1%8C_%D0%BF%D1%80%D0%BE%D1%84%D0%B5%D1%81%D1%81%D0%B8%D0%BE%D0%BD%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D0%BE_%D1%81%D0%BE%D0%BE%D0%B1%D1%89%D0%B5%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B0_%D1%81%D0%B2%D0%BE%D0%B5%D0%B3%D0%BE_%D0%B2%D1%80%D0%B5%D0%BC%D0%B5%D0%BD%D0%B8_%D0%A7%D0%B5%D0%BB%D1%8F%D0%B1%D0%B8%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%B3%D1%83%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D1%82%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%B9._2014._4_29_._%D0%A1._77-85 Базанов М.А. "Взглядом историка: главный герой романа А.Б. Мариенгофа «Циники» как представитель профессионально сообщества своего времени"]

Отрывок, характеризующий Мариенгоф, Анатолий Борисович

Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.