Анатолий (Грисюк)

Митрополит Анатолий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Митрополит Одесский и Херсонский до 18 мая 1932 года — архиепископ
сентябрь 1928 — июль 1936
Предшественник:	Онуфрий (Гагалюк)
Преемник:	Тихон (Русинов)
Архиепископ Самарский и Ставропольский до августа 1923 года — епископ
28 февраля 1922 — сентябрь 1928
Предшественник:	Филарет (Никольский)
Преемник:	Сергий (Зверев)
Епископ Чистопольский, викарий Казанской епархии
29 июня 1913 — 28 февраля 1922
Предшественник:	Анастасий (Александров)
Преемник:	Иоасаф (Удалов)
Имя при рождении:	Андрей Григорьевич Грисюк
Рождение:	19 (31) августа 1880(1880-08-31) Ковель, Волынская губерния
Смерть:	23 января 1938(1938-01-23) (57 лет) республика Коми
Митрополит Анатолий на Викискладе

Митрополит Анато́лий (в миру Андре́й Григо́рьевич Грисю́к; 19 (31) августа 1880, город Ковель, Волынская губерния — 23 января 1938, республика Коми) — епископ Православной Российской Церкви; с 1928 года архиепископ (с 1932 года митрополит) Одесский и Херсонский; историк церкви.

Прославлен в лике святых Русской Православной Церкви в 2000.

Биография

Родился в семье бухгалтера. Окончил Кременецкое духовное училище (1894), Волынскую духовную семинарию (1900) и Киевскую Духовную академию (1904) со степенью кандидата богословия. В 1903 году был пострижен в монашество и в мае 1904 года рукоположён во иеромонаха.

С августа 1904 по август 1905 года был профессорским стипендиатом академии по кафедре общей церковной истории. С 3 июня 1905 года — исполняющий должность доцента по кафедре общей церковной истории Киевской духовной академии ( с августа 1910 года — по кафедре истории древней церкви). С августа 1905 года занимался научными исследованиями при Русском археологическом институте в Константинополе.

В 1911 году ему присвоена степень магистра богословия за диссертацию: «Исторический очерк Сирийского монашества до половины VI века» и он был утверждён доцентом академии. Эта работа была удостоена премии митрополита Макария.

В Киево-Михайловском монастыре, 29 августа 1911 года он был возведён в сан архимандрита. С 10 января 1912 года — сверхштатный экстраординарный профессор Киевской духовной академии; с мая 1912 года — в штате. С 8 июня 1912 года — инспектор и экстраординарный профессор Московской духовной академии.

С 6 июня 1913 года — ректор Казанской духовной академии, читал в ней лекции по истории древней церкви. Был последним ректором в истории академии.

Знал классические и некоторые восточные языки, изучал первоисточники истории христианства на Древнем Востоке, отличался «страстным стремлением докопаться до самой мудрёной хронологической даты». Избирался членом Совета Казанского отдела Русского собрания.

Архиерей

29 июня 1913 года хиротонисан во епископа Чистопольского, второго викария Казанской епархии (ректоры академии посвящались в сан викарного епископа Чистопольского). С июля 1914 года — второй викарий Казанской епархии.

После официального закрытия академии советской властью она, сохраняя учебную программу, работала в частном порядке. Поскольку здание академии было отобрано, то лекции читались на дому у профессоров, а совет академии собирался на квартире её ректора. В начале 1921 году чекисты перехватили присланный епископом Анатолием Патриарху Тихону пакет с отчётом о учебной деятельности академии, что привело к появлению письма из ВЧК в Наркомюст, в котором, в частности, говорилось: «Наличность в Казани подобного очага мракобесия, руководимого духовно-административным центром… нежелательна. Просим вас принять меры к пресечению дальнейшей деятельности указанного учреждения».

В марте 1921 года епископ Анатолий был арестован и приговорён к одному году принудительных работ. Был отправлен в Москву и заключён на несколько месяцев в Бутырскую тюрьму, где его жестоко избили, сломали челюсть и два ребра.

С 28 февраля 1922 года — епископ Самарский и Ставропольский.

24 февраля 1923 года вновь арестован за противодействие обновленческому движению (формальным поводом для ареста послужило найденное при обыске в его квартире антисоветское воззвание, написанное от его имени; сам владыка Анатолий заявил, что это фальшивка).

4 августа 1923 года ненадолго освобождён, вскоре возведён Патриархом Тихоном в сан архиепископа.

Ссылка в Туркмению

18 сентября 1923 года был вновь арестован, обвинен в распространении антисоветских слухов и выслан на три года в административном порядке в Туркмению — в город Полторацк (ныне Ашхабад), а с 1925 года — в Красноводск.

Продолжал интересоваться научными вопросами в ссылке, из которой писал профессору А. И. Бриллиантову: «А что до нас, то мы теперь не столько изучаем древнюю церковную историю, сколько являемся жертвами трагизма новейшей русской церковной истории. Служебная и неслужебная одиссея поставила нас далеко от библиотек и даже от собственного небольшого собрания книг по специальности. Очень любопытно было бы узнать — каково состояние науки древней церковной истории в Европе после войны и какие открытия, капитальные издания и крупные исследования можно там отметить…». Вернулся из ссылки в 1927 году.

Поддержал митрополита Сергия (Страгородского). С 1927 года — постоянный член Временного Священного Синода при Заместителе Патриаршего Местоблюстителя (распущен в 1935 году).

Одесский владыка

С сентября 1928 года — архиепископ Одесский и Херсонский.

18 мая 1932 года все члены Синода, имевшие на тот момент сан архиепископов, в том числе и архиепископ Анатолий, были возведены в сан митрополитов с предоставлением права ношения белого клобука и креста на митре.

С 1934 по 1935 годы — временно управляющий Харьковской епархией. В этот период власти закрыли многие храмы епархии (ряд церквей были взорваны), арестовали значительную часть духовенства. Митрополита неоднократно вызывали на допросы в управление ГПУ, то глубокой ночью, то во время богослужения (в последнем случае митрополит сначала завершал службу, несмотря на недовольство чекистов).

По отзывам верующих и духовенства, был добрым и всем доступным человеком, прекрасным проповедником. По воспоминаниям митрополита Мануила (Лемешевского), «по внешности был малого роста, щуплый, сутуловатый, всегда смотревший вниз, — производил впечатление человека, углублённого в себя и занятого своими мыслями».

Последний арест и заключение на Севере

Арестован в ночь с 9 на 10 августа 1936 года. Обвинён в том, что «связался с католическим ксёндзом города Николаева Зноско Христианом Леонтьевичем, с которым вёл переговоры об установлении антисоветского блока путём воссоединения восточной (православной) и западной (католической) церквей на началах унии, с подчинением православной церкви папе Римскому. В повседневной своей деятельности вёл антисоветскую агитацию и в форме контрреволюционных высказываний систематически внедрял антисоветские установки духовенству и церковникам, воспитывая их таким путём в контрреволюционном направлении». В ответ на эти обвинения заявил, что антисоветской агитацией не занимался, а также «связи с представителями католической церкви я не имел и никаких переговоров об объединении православных и католиков не вёл. Заявляю, что я убежденный антикатолик и по своим религиозным воззрениям, как православный архиерей, не мог вести таких переговоров. С католическим же священником имел разговор частного характера». Был отправлен в Москву, где заключён в Бутырскую тюрьму. Уже в это время был тяжело болен, у него отнимались ноги.

21 января 1937 года Особое Совещание при НКВД СССР приговорило митрополита Анатолия к пяти годам заключения в лагерь. Несмотря на болезнь, его отправили общим этапом вместе с уголовниками, которые в дороге обворовали митрополита. Часть пути узники проезжали по железной дороге, затем шли пешком — по снегу в условиях суровой, близкой к заполярной зимы. Владыка Анатолий с трудом передвигался: когда он падал, ему разрешали сесть в кузов грузовика и везли до тех пор, пока он не приходил в себя, а затем снова гнали пешком.

В феврале 1937 году прибыл в Кылтовскую сельхозколонию в Коми (см. Крестовоздвиженский Кылтовский женский монастырь), в мае отправлен на общие работы. В октябре в связи с ухудшением состояния здоровья переведён на инвалидности, но уже в ноябре его вновь вывели на общие лагерные работы. К этому времени почти ослеп. Из отчёта администрации лагеря: «Работу выполняет на 62 %. По старости работает слабо, но старается».

Смерть в лагере

В январе 1938 года был помещён в лагерную больницу, где скончался. В его жизнеописании сказано, что перед самой смертью от владыки потребовали, чтобы он отдал своё Евангелие и нательный крест, с которым он никогда не расставался. Евангелие вырвали из его рук силой, но крест он не отдал.

Канонизация

Канонизован как местночтимый святой Херсонской епархии Украинской православной церковью в 1997 года.

Причислен к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском соборе Русской православной церкви в августе 2000 года для общецерковного почитания.

Труды

• Какое значение имело Преображение Господне в новозаветном строительстве. // «Волынские епархиальные ведомости». 1904. № 25.
• Слово, сказанное вместо запричастного стиха в день годичного поминовения основателей и благотворителей Киевской Духовной Академии и всех в ней учивших и учившихся. // Труды Киевской духовной академии. 1905, февраль, с. 169.
• «Слово на Пассию в день Благовещения Пресвятой Богородицы 25 марта 1905 года». // Труды Киевской духовной академии. 1905, апрель, с. 666; Киев, 1895.
• «Письма с Востока» // «Труды Киевской духовной академии». 1906, февраль, с. 317.
• Слово в честь и память Св. Иоанна Златоуста. Киев, 1907.
• Проф. Амфиан Степанович Лебедев. // «Труды Киевской духовной академии». 1910, март.
• Памяти проф. В. В. Болотова // «Труды Киевской духовной академии». 1910, апрель.
• Проф. Константин Дмитриевич Попов (Некролог) // «Труды Киевской духовной академии». 1911, июль-август.
• Исторический очерк Сирийского монашества до половины VI-го века. Киев, 1911.
• Св. Флавиан, архиепископ Константинопольский, исповедник. Киев, 1912.
• «Знаменитый документ» // «Православный собеседник». 1913, сентябрь, с. 1-7.
• Дельфийская надпись и её значение для хронологии Ап. Павла. // «Труды Киевской духовной академии». 1913, январь.
• Речь при наречении его во епископа Чистопольского, вик. Казанской епархии // «Православный собеседник». 1913, июль-август, с. 1-8.
• «Дельфийская надпись и её значение для хронологии Ап. Павла» // «Труды Киевской духовной академии». 1913, январь, с. 49.
• «Проф. Амфиан Степанович Лебедев». // Труды Киевской духовной академии. 1910, март, с. 441.
• «Памяти проф. В. В. Болотова». // Труды Киевской духовной академии. 1910, апрель, с. 557.
• «Проф. Константин Дмитриевич Попов» (Некролог). // Труды Киевской духовной академии. 1911, июль-август, с. 541.
• Слово на четвертую Пассию. «О суде над миром сим». // Труды Киевской духовной академии. 1909, апрель, с. 12.
• Слово в день св. Ап. и Еванг. Иоанна Богослова. // Труды Труды Киевской духовной академии. 1909, ноябрь, с. 1.
• Св. Флавиан, архиепископ Константинопольский, исповедник. Киев, 1912.
• «Правила о премии Высокопреосв. Стефана, архиепископа Курского и Обоянского» // «Православный собеседник» 1914, март, с. 1-2.
• Речь, сказанная при погребении проф. Терновского. Киев, 1916.

Литература

• Волков В. А., Куликова М. В., Логинов В. С. Московские профессора XVIII — начала XX веков. Гуманитарные и общественные науки. — М.: Янус-К, 2006. — С. 16—17. — 300 с. — 2000 экз. — ISBN 5—8037—0318—4.
• Игум. Дамаскин (Орловский) [www.pravenc.ru/text/114964.html Анатолий] // Православная энциклопедия. Том II. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2001. — С. 265—267. — 752 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-89572-007-2

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_4314 Анатолий (Грисюк)] на сайте «Русское православие»
• [www.solovki.ca/new_saints_12/12_43.htm Биография]

Отрывок, характеризующий Анатолий (Грисюк)

– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.