Ангвиссола, Софонисба

Софонисба Ангвиссола
Автопортрет
Дата рождения:	ок. 1532
Дата смерти:	1625(1625)
Работы на Викискладе

Софонисба Ангвиссо́ла (Ангуиссола; итал. Sofonisba Anguissola [anɡwisˈsɔla]) (ок. 1532, Кремона — 16 ноября 1625, Палермо) — итальянская художница, первая известная художница эпохи Ренессанса.

Семья Ангвиссола, детство и юность

Софонисба родилась в Кремоне (Ломбардия). Она была самой старшей из семи детей, шестеро из которых были девочки (одна из сестёр — Лючия Ангвиссола). Её отец Амилькар Ангвиссола принадлежал к избранному аристократическому кругу Генуи. Мать Софонисбы Бьянка Понцоне тоже была родом из известной аристократической семьи. Она умерла рано, когда Софонисбе было всего пять лет. Наиболее известной картиной раннего периода творчества Софонисбы является «Портрет сестёр художницы, играющих в шахматы», созданный в 1555 году. Была ученицей кремонского художника Джулио Кампи, работала в манере настолько близкой его стилю, что некоторые картины Кампи до 60-х годов XX века приписывались Ангвиссоле (в частности «Игра в шахматы»).

Первая известная художница

Будучи уже хорошо известной, Ангвиссола побывала в 1558 году в Милане, где написала портрет герцога Альбы, который порекомендовал её испанскому королю Филиппу II. В следующем году Софонисба была приглашена к испанскому двору, что являлось признанием её таланта.

При испанском дворе

Софонисбе Ангвиссоле было 27 лет, когда она покинула свою семью и приехала в Испанию ко двору короля. Зимой 1559—1560 годов она прибыла в Мадрид, чтобы служить придворной художницей и придворной дамой королевы Елизаветы Валуа, третьей жены короля Филиппа II, на которой он только что женился. Вскоре она завоевала уважение и доверие молодой королевы.

Ангвиссола провела последующие годы, в основном создавая официальные придворные портреты, в том числе королевы и других членов королевской семьи (сестры Филиппа II Хуаны и сына — дона Карлоса). Её портреты Елизаветы Валуа и Анны Австрийской (четвёртой жены Филиппа II) динамичны и полны жизни.

Возвращение в Италию

По пути домой в Кремону Софонисба познакомилась с Орацио Ломеллино, бывшим капитаном судна, на котором она плыла. Они полюбили друг друга с первого взгляда и вскоре поженились в январе 1580 в Пизе. Софонисбе было в ту пору 47 лет, а её муж был значительно моложе её. Муж всячески поддерживал Софонисбу в её творчестве, что явилось основой для их продолжительного и счастливого брака. Они обосновались в Генуе, где в большом доме жила семья её мужа. Софонисбе были созданы прекрасные условия для творчества, отдельные апартаменты и собственная мастерская.

Многие художники приезжали к ней с визитом учиться и делиться мнениями о направлениях в развитии искусства. Она создала свой собственный стиль, которому многие художники стремились подражать. Её успех открыл путь в художники другим женщинам эпохи Ренессанса, таким как Лавиния Фонтана, Барбара Лонги, Феде Галиция и Артемизия Джентилески.

Последние годы

В последние годы жизни Ангвиссола писала не только портреты, но и полотна на религиозные темы, как и в дни своей юности. Однако многие её картины были впоследствии утрачены.

Удачная торговля мужа и щедрая пенсия от Филиппа II позволили ей свободно заниматься живописью и комфортно жить. Она была ведущим портретистом в Генуе, пока не переехала в Палермо в последние годы жизни.

По причине старческого ухудшения зрения, Ангвиссола перестала писать картины. Свой последний автопортрет она создала, уже почти потеряв зрение, в 1620 году, в возрасте 88-ми лет.

Литература

• Pizzagalli D. La signora della pittura: vita di Sofonisba Anguissola, gentildonna e artista nel Rinascimento. Milano: Rizzoli, 2003
• Italian women artists: from Renaissance to Baroque/Carole Collier Frick a.o., eds. Milano: Skira, 2007

Ссылки

• Ангисциола // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.artcyclopedia.com/artists/anguissola_sofonisba.html Работы в музеях мира]

Отрывок, характеризующий Ангвиссола, Софонисба

Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.