Британские золотые монеты

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Английские золотые монеты»)
Перейти к: навигация, поиск





Появление золотой монеты в Англии

В 1257 году английский король Генрих III (1216—1272) некоторое время чеканил «золотой пенни» в подражание флорентийской золотой монете («флорину»). «Золотой пенни» приравнивался к 20 серебряным пенсам, однако вскоре монета была изъята из обращения. В настоящее время известно только 7 экземпляров этой монеты, из них три хранятся в Британском музее[1].

Начало регулярной чеканки английских золотых монет

Регулярная чеканка английских золотых монет началась в XIV веке, при Эдуарде III (1327—1377).

В январе—июле 1343 года им были выпущена серия золотых монет:

  • флорин (florin), или «двойной леопард» (double leopard), весом около 7 г (содержал 6,96 г золота)
  • полфлорина (half florin), или «леопард» (leopard)
  • четверть флорина (quarter florin), или «хелм» (helm — шлем)

В качестве монет для подражания были взяты золотые монеты Франции.
Стоимость золотых монет была выражена в серебряных монетах, то есть через пенсы и шиллинги (вес 240 пенсов составлял 20 шиллингов и приравнивался к счётной единице фунт). Так, золотой английский флорин стоил 6 серебряных шиллингов, полфлорина — соответственно 3 шиллинга, а четверть флорина — 1 шиллинг 6 пенсов.

Однако из-за того, что вес золотых английских монет не вполне соответствовал объявленным номиналам, они уже в августе 1344 были изъяты из обращения. Эти монеты являются исключительно редкими, например, «двойной леопард» имеется всего в трёх экземплярах, причём два находятся в Британском музее, а третий был продан на аукционе в июне 2006 года за 460 000 фунтов стерлингов.

В 1344 году были выпущены новые золотые монеты, на этот раз соответствующие заявленным номиналам:

  • нобль (noble), приравненный к 80 пенсам (6 шиллингов 8 пенсов, или треть фунта)
  • полнобля (half noble, 40 пенсов)
  • четверть нобля (quarter noble, 20 пенсов)

Нобль первого выпуска весил 138,5 гранов (почти 9 г), но уже вскоре он был заменен более лёгким ноблем — весом 128,5 гранов (8,3 г), который, в свою очередь, в 1351 году был заменен монетой весом 120 гранов (около 7,8 г).

Диаметр монеты нобль составлял 33-35 мм, полнобля — 25-26 мм, четверть нобля — 19-21 мм.

Нобль стал очень распространённой монетой в Европе, в том числе на Руси и в Речи Посполитой. Здесь он получил название «корабельника». Известен уникальный экземпляр русского подражания английскому ноблю, чеканенный Иваном III (1462—1505).

Английские золотые монеты XV века

Стоимость золота в Европе неуклонно росла, и полновесные английские монеты уходили на континент. В 1412 году английский король Генрих IV (1399—1413) снизил содержание драгоценных металлов: в золотых монетах на 10 %, серебряных — на 16 %. Новый нобль Генриха IV стал весить теперь 108 гранов (7 г).

В 1464 король Эдуард IV (года правления — 1461-70 и 1471-83) в очередной раз снизил содержание золота в монетах, в то же время стоимость золотых монет (в серебряных пенсах) увеличилась.
Стоимость ранее выпущенного нобля увеличилась с 80 до 100 пенсов (8 шиллингов 4 пенса), соответственно повысилась цена других золотых монет (полнобля стал стоить 50 пенсов, и так далее).

Прежние золотые номиналы были заменены новыми монетами. Были выпущены:

  • райол (ryal), или «нобль с розой», «розенобль» (rose noble), приравненный к 10 серебряным шиллингам (весил 120 гранов, или 7,76 г, и содержал 7,736 г золота)
  • энджел (angel; монета получила название по изображению архангела Михаила, убивающего дракона) весом 80 гранов (5,18 г), приравненный к 6 шиллингам 8 пенсам (80 пенсов, или 1/3 фунта); впервые был выпущен в 1461 году

«Нобль с розой» не получил распространения, и в 1470 году его чеканка была прекращена (в настоящее время это очень редкая монета)К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3941 день]. Однако ангел на долгое время стал очень популярной монетой. В 1472 году начался выпуск монеты пол-ангела (half angel) весом 40 гранов (2,59 г).

При короле Генрихе VII (1485—1509) чеканка золотых монет была очень скудной: выпускались ангел и пол-ангела, на короткое время была возобновлена чеканка райола.
С 1489 года начали выпускать соверен (sovereign; назван по изображению короля на троне — «суверена»), оценённый в 2 райола, то есть 20 шиллингов (фунт стерлингов). Основой для подражания стала большая золотая монета Нидерландов.
Первый соверен весил 240 гранов (15,55 г) и содержал 15,47 г чистого золота.

Английские золотые монеты XVI века

В связи с ростом цены на золото стоимость золотых монет постоянно росла: в 1526 году ангел стоил уже 90 пенсов (7 шиллингов 6 пенсов), а соверен стал приравниваться к 22 шиллингам. Взамен ангела Генрих VIII (1509-47) начал чеканку новой золотой монеты стоимостью 6 шиллингов 8 пенсов (80 пенсов, или 1/3 фунта) — «нобль с Георгием» (George noble; на монете был изображён Святой Георгий, убивающий змея).

Однако ни «нобль с Георгием», ни полнобля, ни выпущенная монета «крона с розой» (1526) не сумели завоевать популярность, и их чеканка вскоре была прекращена. В настоящее время это очень редкие монеты.

В 1527 году была начата чеканка новых золотых монет: золотой кроны (crown; 5 шиллингов) весом 3,11 г (2,85 г золота) и полкроны (half crown; 2 шиллинга 5 пенсов).

В конце царствования Генрих VIII вернул первоначальное значение (в пенсах) золотым монетам, из-за чего они уменьшились в размерах. Соверен вновь был приравнен к 20 шиллингам, чеканились также полсоверена, ангел, крона, пол-ангела и полкроны.

Выпуск соверена был прекращен в 1553 году, но в 1554 году был начат выпуск монеты полсоверена.

При королеве Елизавете (1558—1603) начали чеканить новые золотые монеты: золотой фунт (pound; 20 шиллингов) и полфунта (half pound; 10 шиллингов).

Монета фунт весил 11,146 г и содержала 10,213 г чистого золота.

Кроме того, из золота чеканили крону (5 шиллингов) и полкроны (2 шиллинга 6 пенсов); была также выпущена крупная золотая монета соверен в 30 шиллингов (так называемый fine sovereign).

Необычное место в этой стройной системе занимали ангел (он оценивался так же, как и полфунта), пол-ангела (= кроне) и четверть ангела (полкроны).

В итоге одновременно в Англии в обращении ходили три различные монеты стоимостью 5 шиллингов: золотая крона, серебряная крона и пол-ангела.

Английские золотые монеты начала и середины XVII века

С 1603 года новый король Англии Яков I (1603-25 годах) вновь начал чеканку золотого соверена, равного 20 шиллингам.

Соверен, чеканный с 1604 года, получил название юнайт (unite). Легенда на реверсе монеты гласила FACIAM EOS IN GENTEM UNAM(лат. «соединю вас в один народ»). Таким образом, Яков I, объединив две короны: Англии и Шотландии, — провозгласил: «Я сделаю их одной нацией».

Как соверен, юнайт приравнивался к 20 шиллингам и весил 10,03 г (содержал 9,2 г золота), но уже в 1612 году вследствие нового роста цен на золото в Европе он был приравнен к 22 шиллингам.

В 1619 году соверен (юнайт) был замен новой золотой монетой в 20 шиллингов — лорелем (laurel; монету назвали по лавровому венку на голове монарха) весом 140,5 гранов (около 9 г).

Одновременно была пересмотрена ценность других золотых монет: полсоверена (в 1604-19 годах вместо него чеканилась двойная крона, double crown; с 1619 года чеканили пол-лореля = 10 шиллингов), кроны (одновременно с 1619 года чеканили четверть лореля, также равную 5 шиллингам) и полкроны.

Надо отметить, что параллельно чеканили крону и полкроны из серебра.

В последний раз при Якове были выпущены золотой райол (так называемый rose ryal — «райол с розой»), приравненный к 30 шиллингам (с номиналом ХХХ) и весивший 13,88 г (13,74 г золота). Выпускали также монету полрайола (= 15 шиллингов, XV). Продолжали чеканить золотые ангел («облегченный» ангел весил около 4,5 г и стоил 10 шиллингов) и пол-ангела (как и крона и 1/4 лореля = 5 шиллингов).

В царствование Карла I (1625-49) из золота чеканили 20 шиллингов (ХХ), двойную крону (Х) и крону (V), а также ангел (в последний раз ангел был выпущен в 1643 году).

С началом гражданской войны (1642) Тауэр попал в руки парламента, который продолжал чеканку королевских монет, а Карл I чеканил собственные монеты в других городах Англии, например, в Оксфорде (1642—1644 гг.), Вустере и Бристоле, Шрусбери (1642 г.). Им чеканились золотые монеты юнайт и пол-юнайт (интересно, что в 1642-44 годах Карл I выпустил серебряные монеты достоинством фунт и полфунта).

Им была также выпущен тройной золотой юнайт с легендой-декларацией RELIG PROT LEG ANG LIBER PAR (лат. «Протестантская религия. Английские законы. Свобода парламентаризма»).

В период Республики (Commonwealth) все монеты имели единый внешний вид: на аверсе был изображён щит Святого Георгия с венком и надпись THE COMMONWEALTH OF ENGLAND, на реверсе — дата, номинал (например, «ХХ» — двадцать шиллингов) и легенда GOD WITH VS вокруг двух щитов (святого Георгия и Ирландии).

В золоте чеканили юнайт (20 шиллингов), двойную крону (10 шиллингов) и крону (5 шиллингов).

В Шотландии монету назвали «скипетр» (скипетр изображался на монете).

Английские золотые монеты Нового времени

Эпоха гинеи

В 1663 году Карл II (король Англии в 1660-85 годах) ввёл в оборот новую золотую монету — «гинею» (guinea — по названию страны, золото которой использовали для чеканки монеты) весом 129,4 гранов (8,385 г). Это была первая английская золотая монета, чеканенная машинным способом.

Гинея сменила юнайт в качестве золотой монеты достоинством в 20 шиллингов. Однако в связи с ростом цены на золото ценность монеты постоянно менялась, и несмотря на то, что в 1670 году вес монеты несколько уменьшили, стоимость её увеличилась до 22 шиллингов.

В дальнейшем вес гинеи колебался в пределах 8,3-8,5 г, но в целом, оставался достаточно стабильным.

В обращении находились золотые монеты 5 гиней, 2 гинеи, одна гинея и полгинеи.

Позже чеканились ещё более мелкие монеты: четверть гинеи (Георг I в 1718 году и Георг III в 1762) и треть гинеи (Георг III в 1797—1813 годах).

В 1717 году гинея была официально приравнена к 21 шиллингу.

В 1813 году после некоторого перерыва в последний раз был выпущен тираж 80 000 гиней — он предназначался для английской армии герцога Веллингтона на Пиренеях и получила название «военной гинеи». В то время драгоценные монеты были дефицитом, и гинея составляла 27 шиллингов в банкнотах.

Эпоха соверена

После победы над Наполеоном в 1816 году монетная система Англии была восстановлена. Вновь была начата чеканка крупных серебряных и разменных монет. Гинея была признана слишком крупным номиналом для фунта стерлингов и была приравнена к 21 шиллингам. В качестве монеты, равной 20 шиллингам (1 фунту стерлингов) в 1817 году был выпущен соверен (sovereign) весом около 7,98 г (7,315 г чистого золота). На реверсе монеты был изображён Святой Георгий, убивающий змея (работа итальянского медальера Бенедетто Пеструччи).

Тогда же была отчеканена монета в полсоверена.

Вес соверена остаётся неизменным до сих пор.

В 1826 году король Георг IV выпустил новую золотую монету 5 фунтов в коллекционном варианте. Схожую монету качества proof выпускала также королева Виктория (в 1839, 1887 и 1893 годах), Эдуард VII (1902), Георг V (1911) и Георг VI (1937); монеты 1887, 1893 и 1902 года были также выпущены в обращение.

В коллекционном варианте и в обращение выпускались золотые монеты в 2 фунта.

В 1855 году английские соверены и полсоверена начали чеканить в Сиднее, в 1872 — в Мельбурне, позже — в других городах Британского Содружества. Чеканка соверена в Лондоне продолжалась до 1917 года (некоторый количество монет было выпущено в 1925 году), а в странах Содружества — до 1932 года (в последний год соверен чеканил только монетный двор Претории).

В годы Первой мировой войны широкое хождение соверена прекратилось, хотя его ещё продолжали выпускать время от времени для международной торговли. В 1932 году в связи с тяжёлым мировым финансовым кризисом и отменой золотого стандарта чеканка соверена прекратилась.

Соверен короля Георга VI, выпущенный в 1937 году, предназначался только для коллекций, аналогичный соверен Елизаветы II (1953) является нумизматической редкостью.

Современные золотые монеты Великобритании

В 1957 году чеканка соверенов возобновилась для целей международной торговли и продолжалась до 1982 года. В настоящее время золотые соверены чеканят в коллекционном варианте.

Дизайн соверена 2007 года несколько отличался от всех предыдущих монет — изображение реверса стало больше походить на классический вариант Бенедетто Пеструччи, использованный им для кроны 1818 года.

Напишите отзыв о статье "Британские золотые монеты"

Примечания

  1. [detecting.merseyblogs.co.uk/2007/04/gold_penny_of_h.html Gold Coin of Henry 111 (Metal Detecting)]

Ссылки

  • [www.tclayton.demon.co.uk/ Монеты Англии и Великобритании]  (англ.)
  • [royalcoins.ru/uk.html Каталог Монет Великобритании]

Отрывок, характеризующий Британские золотые монеты

– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.