Англофобия

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Англофо́бия (греч. «англос» — английский и «фобос» — страх) — предвзятое, подозрительное, неприятельское отношение ко всему английскому.

Возникновение и развитие

Англофобия отражает собой давние распри между англичанами и континентальными (а также британскими) соседями, подпитывавшиеся благодаря многочисленным войнам — англо-шотландским, англо-французским, англо-испанским и т. п. Иногда она возникала среди континентальных европейских народов как реакция на порой расчётливую и эксплуататорскую политику английских правящих кругов, стремящихся захватить новые земли, а также ассимилировать коренное население. Неуважение англичан к языку и культуре коренных народов, а также ярко выраженные проявления расизма и сегрегации играли определённую роль в становлении англофобии как политического и социального феномена в таких странах и регионах мира как Ирландия и Квебек.

Англофобия в России

Англофобия в XIX веке была распространена в России. Известный писатель князь В. Ф. Одоевский считал, что история Англии дает урок народам, «продающим свою душу за деньги», и что её настоящее — печально, а гибель — неизбежна. Историк, писатель и журналист М. П. Погодин назвал Английский банк золотым сердцем Англии, добавив: «а другое вряд ли есть у неё». Профессор Московского университета, литературный критик и историк литературы С. П. Шевырев говорил об Англии: «Она воздвигла не духовный кумир, как другие, а златого тельца перед всеми народами и за то когда-нибудь даст ответ правосудию небесному». В журнале «Отечественные записки» говорилось, что британские ученые и писатели «действуют на пользу плоти, а не души».

В печати Великобританию называли «коварный Альбион», «дряхлый Альбион», «метрополия злата». Бытовало выражение «англичанка гадит».

В трагикомедии публициста Михаила Леонтьевича Златковского (1836—1904) «Джон Буль конца века», изданной в Петербурге в 1898 г., говорилось: «Никак не могу примириться с их международной политикою, основанной на эгоизме, маккиавеллизме и бесчеловечности ко всем прочим народам земного шара. Недаром политики прозвали Англию „коварным Альбионом“».

А. И. Гучков, который был потом председателем Государственной Думы и военным и морским министром Временного правительства, в гимназические годы мечтал поехать в Лондон, чтобы убить Б. Дизраэли.

Англофобия была важной составляющей советской пропаганды в 1918—1932 гг., и в период холодной войны.

Англофобия нередко переплеталась с антисемитизмом, так как считалось, что буржуазной Англией управляет еврейский клан Ротшильдов Также припоминают Британии и её роль в образовании государства Израиль.

Англофобия во Франции

Англофобия во Франции имеет давние традиции и ярко выраженную антиглобалистскую окраску. Она датируется началом Столетней войны за изгнание англичан из исконно французских земель, когда разворачивалась деятельность Жанны Д’Арк. Она углубилась после произошедшего в Мер эль-Кабире 3 июля 1940, когда английские корабли уничтожили часть французского флота, убив несколько тысяч моряков, пока французский адмирал обдумывал английские предложения. Несколько лет спустя журналист Жан-Эрольд Паки в Виши стал присоединять к своим высказываниям призыв: «Англия, равно как и Карфаген, должна быть разрушена».

См. также

• Англомания

Отрывок, характеризующий Англофобия

– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.