Англо-польский военный альянс

Англо-польский военный альянс 1939 года (польск. Polsko-brytyjski układ sojuszniczy, англ. Anglo-Polish military alliance) — межгосударственные соглашения между Польшей и Великобританией, заключённые в 1939 году, определяющие взаимопомощь в случае агрессии одной из «Европейских держав». В дополнительном секретном протоколе фраза «Европейская держава» истолковывалась как «Германия».

Предыстория

26 января 1934 года в Берлине был подписан «Договор о ненападении между Германией и Польшей» (называемый также Пакт Пилсудского — Гитлера)

Это был один из первых внешнеполитических успехов немецкого правительства под руководством Гитлерa, а Польша стала одной из первых стран, заключившей мирный договор с гитлеровской Германией. Договору предшествовали безуспешные попытки Польши склонить свою основную союзницу Францию к войне против Германии. Отказ Франции от идеи войны, а также заключённый летом 1933 года пакт четырёх (Англия, Франция, Италия, Германия) усилили опасения Польши, что «большие» державы будут готовы пожертвовать интересами «малых» в случае кризиса.

21 сентября 1938 года польская сторона предъявила Чехословакии ультиматум о «возвращении» им Тешинской области. 30 сентября 1938 года, в день заключения мюнхенского соглашения Польша направила Праге очередной ультиматум и одновременно с немецкими войсками ввела свою армию в Тешинскую область.

Еще накануне Мюнхена, инструктируя своего посла в Берлине для предстоящей беседы с Гитлером, польский министр иностранных дел Юзеф Бек отправил ему следующую директиву: "1. Правительство Польской Республики констатирует, что оно, благодаря занимаемой им позиции, парализовало возможность интервенции Советов в чешском вопросе в самом широком значении…; 2. Польша считает вмешательство Советов в европейские дела недопустимым…; 4. В течение прошлого года польское правительство четыре раза отвергало предложение присоединиться к международному вмешательству в защиту Чехословакии. 5. Непосредственные претензии Польши по данному вопросу ограничиваются районом Тешинской Силезии".

31 марта 1939 года в ответ на пренебрежение Германией Мюнхенских соглашений 1938 года и немецкой оккупацией Чехословакии Великобритания пообещала Польше, что Англия и Франция являются гарантами независимости Польши. 6 апреля 1939 года во время визита польского министра иностранных дел Юзеф Бека в Лондон было договорено, что эти гарантии примут официальную форму в виде Англо-польского военного альянса.

Подписание

Польское Верховное командование понимало, что в случае начала войны с Германией, флот которой имел значительное численное превосходство над польским, польские ВМС вероятнее всего будут уничтожены. Кроме того, эвакуация кораблей в военное время практически невозможна, так как датские проливы находились в зоне оперативной досягаемости кригсмарине и люфтваффе.

24 августа 1939 года Британское правительство направило маршалу Рыдз-Смиглы предложение эвакуировать с Балтики самые современные корабли польского флота. Поначалу Рыдз-Смиглы ответил отказом, но позднее изменил своё решение.

25 августа 1939 года, через 2 дня после заключения договора о ненападении между Германией и Советским Союзом, был подписан пакт между Польшей и Великобританией об общей защите. Договор содержал взаимные обещания в оказании военной помощи в случае если кто-то из сторон будет атакован третьей стороной. Благодаря этому пакту Гитлер отложил нападение на Польшу с 26 августа на 1 сентября.

Статья первая англо-польского Соглашения о взаимопомощи гласила:

«W razie gdyby jedna ze stron umawiających się znalazła się w działaniach wojennych w stosunku do jednego z mocarstw europejskich na skutek agresji tego ostatniego przeciwko tejże stronie umawiającej się, druga strona umawiająca się udzieli bezzwłocznie stronie umawiającej się znajdującej się w działaniach wojennych wszelkiej pomocy i poparcia będących w jej mocy.»

«В случае если одна из Сторон Договора будет втянута в боевые действия с европейским государством агрессией, устроенной последним против указанной Стороны Договора, другая Сторона Договора немедленно предоставит Стороне Договора, втянутой в боевые действия, всю необходимую от неё поддержку и помощь».

Под «европейским государством», как следовало из секретного договора, имелась в виду Германия.

Анализ

В это время Гитлер требовал от Польши отказа от Данцига, доступ к автобану Берлин — Кёнигсберг (Берлинка) и особых прав (привилегий) немецкому меньшинству в Польше. Пакт об общей защите также содержал положения о помощи в случае «непрямой угрозы», а также угроз экономического характера (явное указание на статус Данцига). Боясь тотального германского нападения, несмотря ни на что, Польша отказывала на все немецкие требования.

1 сентября 1939 года Германия вторглась в Польшу с западной стороны (началась Вторая мировая война). 3 сентября 1939 Великобритания и Франция объявили войну Германии.

Польская армия сразу же оказалась в полукольце. Немецкая армия атаковала Польшу с трех сторон. Англии и Франции, заключившие с Польшей союзнические договоры и также готовившиеся к боевым действиям, требовалось более трех недель для проведения полной мобилизации, а Англии - еще и время для переброски во Францию основных своих экспедиционных сил.

Пользуясь бездействием Англии и Франции, германское командование наращивало удары в Польше. По мере быстрого продвижения немецких войск вглубь польской территории в Польше нарастала дезорганизация. 5 сентября польский посол В. Гжибовский обратился с просьбой о снабжении военными материалами и транзите военных грузов через СССР в Польшу. Министр иностранных дел СССР Молотов заверил в точном исполнении торгового соглашения, но отказал в транзите. В ночь на 7 сентября из Варшавы выехал главнокомандующий Э. Рыдз-Смиглы. К началу немецкого наступления на Варшаву польское правительство 6 сентября переехало на Восток, в Люблин, 9 сентября - в Кременец, а 13 сентября — в Залещики — городок к северу от Черновцов. 14 сентября немцы окружили Варшаву. В ночь на 18 сентября - почти через сутки после советского вторжения в Польшу - польское правительство перешло румынскую границу. Это спасло его от высокой вероятности пленения советскими войсками.

По тому же румынскому коридору вслед за своим правительством вышли в Румынию и Венгрию около 120 тысяч польских военных. Большая часть их воевала потом против немцев в составе британских войск.

Французские военно-воздушные силы ограничивались разведкой. 4 сентября в налет на рейд в Киле отправились 29 британских бомбардировщиков. Три бомбы, сброшенные с малой высоты, попали в линкор Адмирал Шеер, но не взорвались. При этом бомбардировщики понесли большие потери. Французская армия, продвинувшись на несколько километров в сторону противника, остановилась перед немецкими укреплениями. До разгрома Польши Англия и Франция практически не оказали ей реальной помощи. А массированное вторжение полумиллионной Красной армии с востока быстро завершило разгром польской армии.

Английские войска лишь к середине октября двумя корпусами заняли позиции на бельгийско-французской границе между городами Мольд и Байель, достаточно далеко от линии фронта.

17 сентября 1939 года войска СССР начали вторжение в Польшу с востока. Для этого его армия образовала три фронта. После серии локальных боев Красная армия заняла восточные территории Польши, на которых преобладало украинское и белорусское население. Одновременно с этими территориями СССР аннексировал регион Белостока с преобладающим польским населением. При дальнейшем продвижении встречаемые подразделениями РККА войска регулярной польской армии не оказывали преимущественно сопротивления и разоружались или сдавались в плен, частью пытались отступить в Литву, Венгрию или Румынию. Организованное сопротивление частям РККА было оказано в городах Вильно, Гродно, Тарнополь, д. Навуз, д. Боровичи (возле Ковеля), в Сарненском укрепрайоне. В ряде населенных пунктов Западной Украины имели место выступления, инициированные сторонниками ОУН, направленные против этнических поляков, которые в отдельных случаях были жестоко подавлены отступавшими польскими частями.

Вошедшим 17 сентября войскам РККА запрещалось обстреливать и подвергать бомбардировке населённые пункты, а также вести боевые действия против польских войск, если они не оказывают сопротивления. Солдатам разъяснялось, что они идут в Западную Белоруссию и в Западную Украину не как завоеватели, а как освободители украинских и белорусских братьев от гнёта, эксплуатации и власти помещиков и капиталистов. Войскам предписывалось при встрече с немецкими войсками не давать поводов для провокаций и не допускать захвата немцами территорий, населённых белорусами и украинцами. При попытках же такого захвата отдельными германскими частями несмотря ни на что вступать с ними в бой и оказывать гитлеровцам решительный отпор.

В ходе вторжения в Польшу РККА, согласно официальным советским данным, озвученным Молотовым на сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 года, Красная армия потеряла 737 убитыми и 1.862 раненными.

Таким образом, СССР избежал возможного объявления войны со стороны Англии, Франции и прочих государств. Посол Польши в Лондоне, Эдвард Рачинский, обратился в министерство иностранных дел Великобритании и попросил Англию объявить войну СССР, ссылаясь при этом что сама Польша не будет объявлять войну СССР. Министр иностранных дел, лорд Галифакс (Эдуард Вуд) напомнил ему, что это остаётся прерогативой Англии — объявлять или не объявлять войну Советскому Союзу.. К тому же, текст пакта содержал дополнительный секретный протокол где нападавшая «Европейская держава» истолковывалась как «Германия», так что правительство Великобритании не было обязано в этом случае объявлять войну СССР. Неизвестно, знал ли Рачинский об этом секретном протоколе когда встречался с Вудом.

Согласно трёхтомной аналитической работе по анализу Польской кампании, проведённой полковником Марианом Порвитом (возглавлявшего в сентябре 1939 года оборону Варшавы) «Комментарии польских оборонительных действий в сентябре 1939» (1969—1978), в ходе войны допущены серьёзные политические, стратегические и тактические ошибки и просчёты, сыгравшие немалую роль в поражении страны. Причём как главного командования в целом, так и персональные, лежащие на совести отдельных военачальников. Автор указывает и на преждевременное оставление Главным штабом Варшавы, что привело к дезорганизации войск в условиях максимальной централизации военного командования. Тем более, что в подвалах Министерства по военным делам (обороны) имелся хорошо оборудованный командный пункт с современными средствами связи. Некоторые генералы оставили вверенные им войска, что можно расценить как дезертирство. Стефан Домб-Бернацкий (дважды — как командующий армией «Прусы» и Северным фронтом), Казимеж Фабрицы (армия «Карпаты»), Юлиуш Руммель (армия «Лодзь»), Владислав Боньча-Уздовский (28-я дивизия пехоты) и полковник Эдвард Доян-Суровка (покинул свою 2-ю дивизию пехоты в момент нервного срыва). Никаких решений по действиям данных командиров главнокомандующим принято не было.

См. также

• Договор о ненападении между Германией и Польшей
• Операция «Пекин»
• Вторая мировая война
• Антигитлеровская коалиция
• Советско-польская война
• Странная война

Ссылки

•  (англ.) [avalon.law.yale.edu/wwii/blbk19.asp Agreement of Mutual Assistance Between the United Kingdom and Poland.-London, August 25, 1939.]
•  (англ.) Count Edward Raczyński. The British-Polish Alliance; Its Origin and Meaning. — London: Mellville Press, 1948.
•  (англ.) [Middlebrook, Martin (1985). The Bomber Command War Diaries. London: Penguin Books. P. 19 ISBN 0-67-080137-2]

Отрывок, характеризующий Англо-польский военный альянс

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.