Англо-французская война (1627—1629)

Англо-французская война (1627—1629)
Основной конфликт: часть Тридцатилетней войны
Ришельё во время осады Ла-Рошели
Дата	1627—1629 годы
Место	Иль-де-Ре, Ла-Рошель (Франция)
Причина	Англия не желала превращения Франции в морскую державу
Итог	Англия устранилась от участия в Тридцатилетней войне
Противники
Королевство Англия Королевство Франция
Командующие
Герцог Бекингем Кардинал Ришельё
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Англо-французская война 1627—1629 годов — являлась частью Тридцатилетней войны, состояла в основном из боевых действий на море. Центральной частью конфликта была французская осада Ла-Рошели, во время которой Англия поддерживала французских гугенотов, воевавших в 1627—1628 годах против французских правительственных войск.

Предыстория

Конфликт последовал за крахом англо-французского альянса 1624 года, когда Англия пыталась найти во Франции союзника против растущей мощи Габсбургов: с приходом в 1624 году к власти кардинала Ришельё политика Франции пошла в другом направлении. В 1625 году Ришельё использовал английские корабли против гугенотов Сен-Мартен-де-Ре, что вызвало возмущение в Англии.

С 1625 года Ришельё начал бороться за строительство во Франции военно-морского флота. Так как Англии уже приходилось делить монополию на морскую торговлю с Испанией и Нидерландами, то фактически правивший Англией герцог Бекингем посчитал жизненно необходимым для Англии сорвать выполнение программы Ришельё в области морского строительства. В июне 1626 года во Францию был отправлен Уолтер Монтэгу, чтобы наладить контакты с мятежными дворянами, и с марта 1627 года он начал организовывать восстание во Франции. Планировалось, что как только во Франции вновь восстанут гугеноты во главе с герцогом Анри де Роганом и его братом Бенжаменом де Субизом, то английский флот придёт им на помощь.

Ришельё попытался нормализовать отношения с Лондоном, направив через Ла-Манш осенью 1626 года дипломатическую миссию во главе с маршалом Бассомпьером, но она не ликвидировала возраставшего напряжения во франко-английских отношениях. В ноябре 1626 года д’Эпернон захватил в Бордо английский флот с годовым запасом кларета на борту, спровоцировав ответный выпад Англии, приказавшей арестовать все французские корабли (многие из которых были захвачены в Ла-Манше). Ришельё пришёл к убеждению, что войны с Англией не избежать. Наиболее вероятным театром военных действий казалась Ла-Рошель, и потому он распорядился принять меры по усилению охраны Атлантического побережья Франции.

Подготовка к войне

В дипломатическом плане Ришельё старался укрепить отношения с Соединёнными Провинциями, а также предотвратить заключение англо-испанского союза, в результате чего в январе-марте 1627 года Мадрид стал центром активного противоборства французской и английской дипломатий. В конце концов верх одержала дипломатия Ришельё, и 20 апреля 1627 года в Мадриде был заключён новый франко-испанский союз, предполагавший взаимное оказание помощи в случае войны с третьей державой (хотя эта держава прямо не называлась, всем было ясно, что речь шла об Англии).

Ришельё смотрел на вещи трезво, и многого от Мадридского договора не ждал, так как понимал, что в глубине души правительство Филиппа IV желало бы поражения Франции в возможной войне с Англией. Тем не менее, договор давал какие-то гарантии от совместного выступления двух держав против Франции. Французские гугеноты оценили Мадридский договор как прелюдию к новым гонениям против них со стороны центрального правительства.

В мае 1627 года Ришельё получил от своих шпионов информацию о том, что на английские корабли грузят зерно. Он сам сосредоточил в Пуату армию, генералом которой значился Гастон, брат короля, однако реальное командование осуществлял герцог Ангулемский. Было ясно, что действия англичан будут направлены против Ла-Рошели и расположенных у входа в её бухту островов Иль-де-Ре и Олерон. Ришельё организовал их оборону, выделяя на необходимые нужды собственные средства, и потратил в общей сложности около двух миллионов ливров, к которым он добавил четыре миллиона, собранных как частные пожертвования.

Экспедиция к Иль-де-Ре

19 июня Бекингем отдал приказ об отправке в Ла-Рошель нескольких пехотных полков, ошибочно полагая, что там их ждёт радушный приём. Корабли должны были высадить гарнизон и отправиться дальше, чтобы освободить английские суда с грузом вина, стоявшие в Бордо. 27 июня флот Бекингема в составе 98 кораблей (из которых 74 были боевыми, а остальные везли припасы) вышел из Портсмута. На кораблях находился экспедиционный корпус численностью от 8 до 10 тысяч человек. Цель столь внушительной экспедиции официально объявлена не была, однако у Бекингема были совершенно определённые инструкции Карла I: захватить острова у входа в бухту Ла-Рошели и вызвать новый мятеж гугенотов.

О выходе английского флота в Париже стало известно 30 июня, немного позже был получен рапорт, что корабли уже стали видны из Бреста. Людовик XIII и Ришельё ещё 28 июня выехали из Парижа на юго-запад, но Людовик почувствовал сильное недомогание во время остановки в Вильруа, и Ришельё пришлось действовать самому. Чтобы освободить короля от забот и дать возможность Ришельё сосредоточиться на обороне побережья, рассмотрение общих вопросов было передано Марии Медичи, за военные приготовления стал отвечать Шомбер, а командование армией, нацеленной на Ла-Рошель, было передано герцогу Ангулемскому.

25 июля 1627 года английские корабли появились у берегов острова Иль-де-Ре, трёхтысячный гарнизон которого под командованием маршала де Туара был рассредоточен по двум фортам — Сен-Мартен и Ла-Пре. Не сумев отразить высадку десанта, губернатор острова был вынужден сосредоточить все силы в форте Сен-Мартен-де-Ре (Ла-Пре не был готов к обороне), который англичане взяли в кольцо.

В сентябре 1627 года с острова сумел пробраться на берег гонец, который доставил королю послание де Туара, гласившее, что без надлежащей поддержки гарнизон не сможет продержаться далее 8 октября. Ришельё приказал временно реквизировать все торговые суда, оказавшиеся на Атлантическом побережье Франции, вооружить их и отправить в район военных действий, а смельчаку-капитану, который сумеет доставить осаждённому гарнизону Сен-Мартена необходимое продовольствие, была обещана премия в сумме 30 тысяч ливров. 7 сентября, воспользовавшись высоким приливом, флот из 15 небольших судов с продовольствием вышел в путь, и тринадцать кораблей сумели прорваться к форту. Во время следующего высокого прилива, 7 октября, англичане были во всеоружии, но 25 судов из 30 всё равно вновь сумели прорваться к форту.

В английской армии моральный дух падал с каждым днём. Не хватало продовольствия, росло число больных. Чтобы встряхнуть своих солдат, Бекингем бросил их 20 октября на штурм Сен-Мартена, но потерпел неудачу, понеся значительные потери. Ришельё тем временем задумал смелый план переброски подкреплений на Иль-де-Ре с острова Олерон. Предупреждённые и напуганные англичане в ночь с 5 на 6 ноября предприняли ещё одну отчаянную попытку захватить форт Сен-Мартен, но вновь потерпели крупное поражение. На следующий день Бекингем поспешно эвакуировал свои войска. Большая часть снаряжения английского экспедиционного корпуса, лошади, 4 пушки и 44 брошенных англичанами при отступлении знамени достались французам.

Экспедиции к Ла-Рошели

10 сентября 1627 года гугеноты Ла-Рошели начали боевые действия против королевской армии. 11 сентября в армию прибыл оправившийся от болезни Людовик XIII. Началась затянувшаяся на два с лишним года осада Ла-Рошели. В дополнение к укреплениям на суше Ришельё распорядился построить в бухте Ла-Рошели плотину, которая бы полностью блокировала город с моря. Строительство плотины началось 30 ноября 1627 года и закончилась в марте 1628 года.

8 мая 1628 года из Портсмута вышел английский флот в составе 53 кораблей, среди которых 20 были вспомогательными. Флотом командовал Уильям Фейлдинг, граф Денби, которому была поставлена задача: прорваться к Ла-Рошели и доставить осаждённым продовольствие. Подойдя к Ла-Рошели неделю спустя, Фейлдинг был шокирован: он, разумеется, слышал о какой-то плотине, возведённой по приказанию Ришельё, но не предполагал, что это так серьёзно. Так как пройти сквозь неё не было возможности, то он попытался разрушить плотину артиллерийским огнём, но обстрел не принёс ожидаемых результатов, зато французские батареи серьёзно беспокоили англичан. У одной из французских пушек, как простой канонир, стоял сам Людовик XIII.

16 мая Фейлдинг попытался поджечь и прорвать плотину брандером, но и эта попытка была сорвана французской артиллерией. Спустя два дня английский флот, к полному изумлению французов и к отчаянию защитников Ла-Рошели, вышел в открытое море и взял курс к берегам Англии. Мотивы поступка Фейлдинга до сих пор остаются загадкой для историков, выдвигаются самые разные версии — от неверно понятого приказа до подкупа агентами Ришельё.

Самолюбивый Карл I тут же приступил к снаряжению новой экспедиции, командовать которой вновь был назначен Бекингем. Однако намерения короля неожиданно встретили самое решительное сопротивление в английском обществе. Бекингема обвиняли в том, что он втягивает Карла I в рискованную и дорогостоящую авантюру. Начался откровенный саботаж готовящейся экспедиции; свою лепту в организацию этого саботажа вносили и французские агенты. Тем не менее в конце июля 1628 года Бекингем прибыл в Портсмут, чтобы лично возглавить подготовительные работы. С его приездом дело стало продвигаться успешно, но 23 августа он был убит английским пуританином Джоном Фельтоном.

17 сентября 1628 года флот, которым был назначен командовать Роберт Бертай, граф Линдси, покинул берега Англии и 28 сентября прибыл к Ла-Рошели. Очень быстро англичане убедились в прочности французских укреплений, кроме того у них было всего 6 тысяч пехотинцев против 20 тысяч человек французской королевской армии. В течение нескольких дней Бертай изучал обстановку, затем предпринял безуспешные попытки втянуть слабый французский флот в сражение, но в конечном счёте ему не осталось ничего иного, как последовать примеру Фейлдинга. 3 октября англичане начали обстрел плотины, пытаясь пробить в ней брешь. В ответ французская береговая артиллерия и орудия фортов острова Иль-де-Ре начали обстрел английских кораблей, Людовик XIII вновь превратился в старательного канонира. Только за один день артиллеристы с обеих сторон выпустили в общей сложности 5 тысяч ядер. 4 октября стрельба продолжилась с той же интенсивностью, причём преимущество французов было очевидным: они наносили англичанам ощутимый урон, в то время как те расходовали ядра для разрушения плотины, так и не преуспев в этом. Неудачей закончилась и попытка разрушить плотину с помощью брандеров.

Поняв, что у него нет никаких шансов выполнить поставленную задачу, Роберт Бертай, сделав всё от него зависящее, отправил к Ришельё парламентёра с просьбой к Людовику XIII от имени Карла I проявить снисхождение к его мятежным подданным — защитникам Ла-Рошели. При содействии Ришельё Бертай через своего представителя передал ларошельцам совет вступить в мирные переговоры с их законным сюзереном. Исполнив свой последний долг, Бертай приказал поднять паруса и взять курс к берегам Англии.

Мир

Понеся такие поражения, Англия прекратила своё участие в Тридцатилетней войне, подписав в 1629 году мир с Францией, а в 1630 — с Испанией.

Источники

• Черкасов П. П. Кардинал Ришелье. Портрет государственного деятеля. М., Олма-пресс, 2002. ISBN 5-224-03376-4.
• Леви Э. Кардинал Ришелье и становление Франции. М., АСТ; Астрель, 2007. ISBN 978-5-271-16959-5.

Литература

• Англо-французские войны // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>

Отрывок, характеризующий Англо-французская война (1627—1629)

– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.