Андаманцы

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Андаманцы
Численность и ареал

Всего: 400
Индия

Язык

андаманские

Религия

анимизм

Расовый тип

негритосы

Родственные народы

аэта, семанги

Этнические группы

северные андаманцы, южные андаманцы, андаманцы острова Большой Сентинел

Андаманцы — коренные жители Андаманских островов. Сейчас насчитывается 200—300 человек племени джарава и около 100 человек племени онге, а также около 50 Больших андаманцев. На Северном Сентинельском острове обитают сентинельцы, избегающие контактов, численность их неизвестна. Правительство Индии включило андаманцев в список официально зарегистрированных племён[en] и способствует изоляции аборигенов.





Область расселения

Андаманцы населяют в настоящее время внутренние участки Андаманских островов и небольшой Северный Сентинельский остров. Часть их после завоевания независимости Индией переселена на остров Стрэйт. Политически острова входят в состав Индии, географически ближе к Мьянме, расположены между 10 и 15 градусами с.ш. Сюда входят острова Северный Андаман, Средний Андаман, Южный Андаман, Малый Андаман, Ратлэнд и другие мелкие острова.

Происхождение

Существовала гипотеза, что андаманцы — потомки африканских рабов, потерпевших кораблекрушение при транспортировке их португальцами. Сейчас установлено, что это остатки туземного населения, негритосы, родственные семангам и аэта. Их расовый тип также сравним с типом африканских пигмеев, так как их рост очень низок, — 4 фута 10 дюймов (1,43 м) у мужчин, и ещё меньше у женщин. Цвет кожи варьируется от чёрного до красно-коричневого (у онге).

Истории

Завоевание островов Англией в XVIII в. и колонизация вызвала эпидемии и быстрое вымирание аборигенов. Англичане застали здесь 12 племен численностью 5000 человек. В начале XX в. их оставалось 625 человек. До прихода европейцев острова привлекали многих авантюристов, арабских работорговцев, малайских и китайских пиратов. В начале XVIII в. здесь было пристанище адмирала Каходжи Ангры, который захватил однажды корабль британского губернатора Бомбея и получил выкуп — порох и ядра. Неоднократно он захватывал суда голландцев, португальцев и англичан, оставаясь непобедимым до своей кончины в 1729 г. В 1789 г. британский офицер Арчибальд Блэр основал на Южном Андамане опорный пункт Ост-Индской компании. Племя джарава выступило против завоевателей с луками и стрелами, но подверглось карательным мерам. На этом месте теперь находится административный центр — Порт-Блэр. После многих лет колониального владычества острова были включены в состав Индии, получившей независимость в 1947 г. Старая часть в Порт-Блэре сохраняет старинный вид, дома в основном двухэтажные, три улочки и монумент в честь жертв колониализма. В городе много представительств разных религиозных конфессий и храмов: индуистские, буддийские, кришнаитов, адвентистов и прочие. Аборигены получают гуманитарную помощь. Обжитые же побережья в настоящее время заселены индийцами.

Антропологический тип

Антропологический тип — негритосыК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3244 дня], ветвь австралоидной большой расы.

Языки и племена

Андаманцы делятся на группы (племена):

Языки: североандаманский (большой андаманский), онге и джарава, делятся на ряд диалектов. Эти языки образуют свою собственную андаманскую семью. Существует гипотеза о связи их с папуасскими языками, а также с кусунда и нихали — изолированными языками малых народов Индии и Непала. Кроме деления по лингвистическому признаку они делятся на группы ариото и эремтага, то есть прибрежных и лесных.

Быт

Занятия береговых андаманцев — ловля морских черепах и рыболовство, лесных — охота, главным образом на диких свиней. Оружие — лук и гарпун, в охоте использовали собак. Дома южных андаманцев — круглые с конической крышей, северных — прямоугольные с двускатной крышей. Лесные обычно жили в большом общем доме целой общиной, береговые — в небольших хижинах отдельными семьями. Юноши до брака жили в мужских домах. До 10 лет дети живут с родителями, а девочки продолжают жить с ними и дольше. Андаманцы не живут на одном месте, а меняют расположение поселений. Пищу пекут или жарят на открытом огне.

Традиционная одежда — набедренная повязка из растительного волокна. На Северном Андамане носят длинные волосы, на Южном — бреются наголо, онге стригутся коротко, джарава носят пышную копну. Иногда встречаются усы и бороды. У онге практикуется раскраска лица глиной. Андаманцы хорошо сложены и изящны, хотя раньше бытовало другое мнение. Во времена Марко Поло считали, что у андаманцев якобы лица, как у собак, и верили в то, что они каннибалы.

Социальные отношения

Организация — племенная. Племена делятся на кланы. Сведений об андаманцах мало, но известно, что у них, например, не было сословия вождей и частной собственности. Те, кого европейцы называли вождями, видимо, выполняли другие функции. Половой зрелости достигают в 15 лет, средний возраст вступления в брак — 25 лет. До замужества интимные связи характерны, но после вступления в брак измена может стоить жизни жене, а иногда и любовнику. Брачная церемония проста. Жених убегает в лес, изображая мнимое колебание, родственники убеждают его вернуться. Он возвращается, садится на колени к невесте, после чего брак считается заключённым. После смерти одного из супругов другой может вступить в брак снова. Хоронят на платформе, где умерший находится 3 месяца (срок траура). Детей хоронят под полом. Кости затем откапывают, дробят и делают из них украшения.

Духовная культура

Основной культ — культ Пулугу (Билику) и Тараи, духов двух муссонов, летнего и зимнего. С ними связаны представления о смене сезонов и природных явлениях. Культурный герой — Томо (первочеловек, научивший потомков ремеслу). Распространены культы природных духов, магия. Андаманцы верят в то, что души умерших взрослых превращаются в духов природы, а умерших детей — перевоплощаются в новых детей и возвращаются на землю. О религии андаманцев известно очень мало, — народ почти вымер. В мифах есть сходство с австралийскими, предки носят имена животных. Это — следы тотемизма. Некоторые мифы записал Радклифф-Браун. Гораздо больше сведений об анимистических верованиях, которые связаны с деятельностью шаманов (око-джуму или око-паияд). Духи природы представлялись им чаще всего злыми. Духи назывались лау или чауга, Джуру-вин, дух моря, Чол, приносивший солнечный удар, Эрем-чаугала и другие.

Основное развлечение — танцы. Танцуют оба пола, почти каждый день. Танцы однообразны, без музыки, сопровождаются песнями. У андаманцев есть легенда о потопе, они верят, что их острова оказались разделёнными потопом, и разделились их племена. Есть обычай обмена подарками, который укрепляет дружбу между отдельными родами и племенами, хотя бывают и ссоры.

Напишите отзыв о статье "Андаманцы"

Литература

  • Вайдья Суреш. Острова, залитые солнцем. — М.: «Наука», 1968. — 158 с. — Серия «Путешествия по странам Востока».
  • Маретина С. А. Андаманцы. К проблеме доземледельческих обществ. — СПб: «Наука»; Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера), 1995. — 225 с.
  • Токарев C. А. Религии в истории народов мира. — М., 1976. — 576 с. — Серия «Библиотека атеистической литературы».
  • Radcliffe-Brown A. The Andaman Islanders. Cambridge, 1911.
  • Энциклопедия «Народы и религии мира». — М., 1998.
  • [www.vokrugsveta.ru/vs/number/117/ Журнал «Вокруг света», 1994, № 10].
  • Языки и диалекты мира, М. — 1982.
  • [www.survival-international.org/tribes/jarawa Фотографии и описания андаманцев (англ)]
  • [www.andaman.org/ Сайт посвященный андаманцам и другим негритоским народам Азии (англ)]

Ссылки

  • [indolog.ru/andamantsyi-6.html Андаманцы]

Отрывок, характеризующий Андаманцы

Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.