Андерсен, Адольф

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Адольф Андерсен
Adolf Anderssen
Дата рождения:

6 июля 1818(1818-07-06)

Место рождения:

Бреслау

Дата смерти:

13 марта 1879(1879-03-13) (60 лет)

Место смерти:

Бреслау

Карл Эрнст Адольф Андерсен (нем. Karl Ernst Adolf Anderssen; 6 июля 1818, Бреслау — 13 марта 1879, там же) — немецкий шахматист, мастер комбинации и глава комбинационной школы, педагог, профессор математики, доктор наук.

Победитель первого международного шахматного турнира в Лондоне (1851), после которого считался лучшим шахматистом мира[1], вплоть до проигрыша матча Полу Морфи (1858). Из-за того, что Морфи отошёл от шахмат, после победы во втором международном турнире (1862) Андерсен вернул себе звание «некоронованного чемпиона» и снова считался лучшим шахматистом мира, пока не проиграл матч Вильгельму Стейницу (1866). Из четырёх первых международных турниров он победил в трёх (в одном не смог участвовать в связи с занятостью на основной работе). Создатель «бессмертной» и «неувядаемой» партий, которые вошли в историю шахмат как шедевры комбинационной игры.

Вопреки неоднократно высказывавшимся в шахматных учебниках и даже в «Курсе шахматных лекций» пятого чемпиона мира Макса Эйве мнениям об отсутствии у Андерсена позиционной игры[2], историк шахмат Яков Нейштадт отмечал, что «позиционные грехи Андерсена сильно преувеличены и относятся, главным образом, к раннему периоду его творчества»[3].





Биография

Ранний период

Адольф Андерсен родился в бедной семье[1]. Когда ему исполнилось 9 лет, отец научил его играть в шахматы[4]. Андерсен вспоминал, что лучше всего изучил игру на основе книги Уильяма Льюиса «50 партий между Лабурдоннэ и Макдоннелом» (1835)[5]. Также он читал книги Филидора, Альгайера и Мозеса Гиршеля. Учась в гимназии святой Елизаветы родного города Бреслау, Андерсен рисовал в учебниках шахматные диаграммы, играл со своими друзьями партии «по переписке» во время уроков, что не помешало ему успешно окончить гимназию. Затем учился в университете Бреслау, где сдал государственные экзамены[6]. Учёную степень получал в Берлине, где и познакомился с сильными шахматистами[7].

Андерсен стал учителем немецкого языка и математики во Фридрих-гимназии родного города, а позже переехал в город Штольп (Померания)[8], где был домашним учителем в семье[1]. Временами он ездил в столицу Пруссии, играл в кафе Хойзлера с шахматистами Берлинской плеяды. Уже тогда представитель плеяды Вильгельм Ганштейн сказал, что Андерсен победит всех известных мастеров[9].

За период до 1848 года сохранилось больше сведений о проигранных Андерсеном партиях, чем о выигранных им. Его соперники обычно хранили свои победы, сам же Андерсен партии не записывал[10].

В январе 1848 года, ещё до отъезда в Померанию, Андерсен провёл в Бреслау матч со знакомым ему с юных лет земляком Даниелем Гарвицем. У Гарвица был гораздо больший опыт — он играл в Англии и Франции с Говардом Стаунтоном и Лионелем Кизерицким, другими известными европейскими шахматистами. Перед началом соперники сыграли партию вслепую — победил Андерсен. Матч состоял из 11 партий, проходил в равной борьбе, и при счёте +5 —5 последнюю партию решили не играть, признав ничейный исход[10].

Первый международный турнир и «бессмертная» партия

Когда стало известно, что в 1851 году в Лондоне, во время Всемирной выставки, начнётся первый международный шахматный турнир[11], Берлинским шахматным обществом было решено, что Пруссию представят Андерсен и Карл Майет (Германию представлял и живший в столице Англии Бернхард Горвиц). Андерсен отказался от места домашнего учителя, переехал в Берлин, каждый день играл с Майетом, Жаном Дюфренем и австрийцем Эрнстом Фалькбеером[8], а также с Максом Ланге. Он сыграл с ними больше ста партий[1].

Находясь в Лондоне, Андерсен так и не посетил Всемирную выставку, проходившую в Хрустальном дворце. Когда его спросили, почему он этого не сделал, Андерсен ответил: «Я приехал в Лондон, чтобы играть в шахматы»[1].

abcdefgh
8
8
77
66
55
44
33
22
11
abcdefgh
«Бессмертная» партия А. Андерсен — Л. Кизерицкий (Лондон, 1851). Уже пожертвовав слона и две ладьи, белые отдают ферзя и ставят эффектный мат. 22.Фf6+!! К:f6 23. Сe7X

Турнир проходил по системе «на выбывание». Андерсену в первом круге предстояло сразиться с сильным соперником — Кизерицким. Матч проходил до двух побед; Андерсен одержал две необходимые победы, ещё одна партия завершилась вничью[12]. Кизерицкий остался, чтобы проводить с участниками турнира и другими шахматистами «лёгкие» (товарищеские) партии. Против Андерсена он имел в них положительный счёт (9 побед, 5 поражений, 2 ничьи)[13], но самой известной стала одна из побед Андерсена. Андерсен создал блестящую комбинацию, пожертвовав слона, двух ладей и ферзя[1]. Мат соответствует самым строгим требованиям задачной композиции. Короля и каждое поле его отступления атакует только одна из трёх оставшихся фигур, ни одна фигура не оказывается лишней[14].

Эта партия вошла в историю как «бессмертная» (эпитет принадлежит Фалькбееру)[14]. Диаграмма одного из положений фигур в бессмертной партии была изображена на немецкой денежной купюре стоимостью в 75 пфеннигов[1].

Во втором состязании у Андерсена снова был сильный соперник — венгр Йожеф Сен. Если бы матч, согласно прежним правилам, вёлся до двух побед, Андерсен не смог бы выиграть турнир, потому что первые две партии он проиграл. Но теперь уже играли до четырёх побед, и следующие четыре партии Андерсен выиграл[12].

Наконец, в третьем состязании Андерсен встретился с главным фаворитом — Говардом Стаунтоном, «некоронованным чемпионом», который после победы над Пьером де Сент-Аманом был признан лучшим шахматистом Европы, а значит, и мира, поскольку американские шахматисты присоединились к европейским только после знаменитого «турне» Пола Морфи. Стаунтон был побеждён со счётом 4:1[15].

В финальном матче Андерсен победил Мармадьюка Уайвилла со счётом 4:2[12]. Он получил серебряный кубок и 183 фунта[1]. Получив приз за победу в турнире, Андерсен отдал треть денег Йожефу Сену. Когда стало известно об их матче друг с другом, они договорились, что поступят так, если один из них выиграет турнир[16].

Стаунтон, проигравший даже матч за третье место Уильямсу (+3—4=1), не мог не переживать из-за результата турнира. Он вложил в его организацию столько сил, а в итоге перестал считаться лучшим шахматистом мира. При этом надо было оставаться гостеприимным хозяином праздника[17].

Андерсен так писал о поверженном сопернике:

Если Стаунтон не обнаружил в турнире своей прежней силы, то это единственно потому, что он несколько отвык от серьёзной игры, ибо в течение многих лет имел дело с противниками, которым давал фору…

…Поражения не оказывали ни малейшего влияния на спокойствие, весёлость, любезность моего противника. Я никогда не замечал в нем ни малейшего следа досады… Это признак великого игрока[17].

В регламенте имелось условие, согласно которому победитель обязан был принять от каждого участника турнира вызов на матч из 21 партии, если вызов будет сделан не позже, чем через двое суток, и если сделавший его внесёт 100 фунтов стерлингов. Стаунтон не стал медлить и, таким образом, получил возможность сыграть долгий матч-реванш. Андерсен, естественно, согласился, но поставил одно условие — начать этот матч не позже 21 июля и закончить в течение месяца. Дело в том, что после неизбежных торжеств на родине Андерсен собирался вернуться в Бреслау и стать учителем немецкого языка и математики в местной гимназии. Стаунтон же предлагал, по причине своего нездоровья, отложить матч на три или четыре месяца. Это нарушало планы Андерсена; матч в итоге не состоялся[18].

Когда всё стало окончательно ясно, сторонники Стаунтона, а затем и он сам, стали утверждать, что успех Андерсена вызван удачей, стечением обстоятельств[19]. Откликнулась и немецкая пресса. Лондонский корреспондент одной из газет ехидно заметил: «Если г-н Стаунтон действительно болен, то уж, конечно, не избытком скромности». Андерсен в этой полемике не участвовал[19]. Нездоровье не помешало Стаунтону по окончании турнира провести матч с опоздавшим Карлом Янишем и выиграть со счётом +7—2=1[20].

Ещё оставаясь в английской столице, Андерсен принял участие в турнире, организованном Лондонским шахматным клубом, который конкурировал с проводившим первый международный турнир Сент-Джорджским. Этот турнир проходил по круговой системе. Андерсен набрал семь с половиной очков из восьми, опередив Кизерицкого, Горвица, Гарвица и других. Из Лондона он увёз сразу два первых приза, хотя второй и не был так значителен, как приз Сент-Джорджского клуба (неслучайно названный Большим)[21].

На родине Андерсена ожидали торжества, его объявили шахматным королём. Художник Ретти написал портрет, шахматные клубы назывались его именем[22].

После победы на лондонском турнире

Через год Андерсен сыграл в Берлине товарищескую партию с Дюфренем, которую Вильгельм Стейниц назвал «неувядаемой в лавровом венке знаменитых немецких мастеров»[8]. Михаил Чигорин оценил комбинацию, которая завершила партию, как «одну из самых блестящих комбинаций, какие когда-либо встречались в практических партиях знаменитых игроков»[8].

Пожертвованы были ферзь, ладья и два коня; поскольку после жертвы ладьи взят чёрный конь, это является потерей качества; уже нет полного соответствия строгим правилам задачной композиции, потому что непожертвованная ладья бесполезна в финале, хотя комбинацию начала именно она. Однако вместо неё одно из полей отступления атакует пешка, а главное — белые, которыми играл Андерсен, сами могут получить мат в один ход. Но это невозможно благодаря постоянным шахам, сначала с жертвами, потом — без. И неизбежен мат со стороны белых[23].

Шесть лет после победы на лондонском турнире[24], углубившись в педагогическую работу, став профессором математики в университете Бреслау[1], Андерсен играл только товарищеские партии — в Берлине, Лейпциге и Бреслау[24]. Из партий, сыгранных после «неувядаемой», наибольшего интереса заслуживает партия с Майетом (1855). Майет, не приняв жертвы и сдав уже совершенно безнадёжную для него партию, помешал этим Андерсену провести эффектную комбинацию, которая, впрочем, приводится в комментариях — чёрные находились в цугцванге[25].

Итоги Манчестерского турнира (1857) не позволили делать каких-то выводов. Короткий турнир с участием восьми игроков проводился по кубковой системе, и Андерсен сыграл только две партии — победил Гарвица, потом проиграл Иоганну Якобу Лёвенталю[24]. С августа 1857 года до приезда в Париж в декабре 1858 года он вообще не играл в шахматы[26].

Матч с Морфи

Получив двухнедельный отпуск, Андерсен приехал в Париж, потому что стало известно, что юный Пол Морфи прибыл в Европу и побеждает лучших мастеров Старого Света[26]. Американец в сентябре выиграл матч-пари у Гарвица, после чего раздал часть полученного выигрыша всем делавшим ставки, кто на это согласился, а остальные деньги потратил на оплату путевых расходов Андерсена, о чьём желании играть с ним Морфи знал[27]. Ожидая Андерсена, Морфи проводил товарищеские и консультационные (с партнёром против двух соперников) партии и партии на фору[28].

Матч Андерсена и Морфи проходил в отеле Breuteuil, где жил Морфи[28]. Первую партию выиграл Андерсен, вторая закончилась вничью, но затем Морфи выиграл пять партий подряд и этим решил исход матча. Матч, состоявший из 11 партий, продолжался неделю; 22 и 25 декабря было сыграно по две партии. Завершив поединок, Андерсен и Морфи сыграли шесть «лёгких» партий, договорившись применять только королевский гамбит. Андерсен выиграл одну партию, Морфи — пять[29].

В матче с Морфи, играя белыми, Андерсен трижды начал партию ходом 1. а3, что привело к возникновению дебюта Андерсена, который, впрочем, не используется в современных турнирах. Сам Андерсен позже назвал ход 1. а3 «сумасшедшим»[30].

Свой проигрыш Морфи со счётом —2 +7 =2 (как и с Гарвицем, Морфи играл до семи побед) Андерсен объяснил превосходством соперника, не пытаясь «объяснить своё поражение плохой формой, нездоровьем или случайностью…»[31].

Играющий с Морфи должен оставить всякую надежду поймать его хотя бы в самую тонкую ловушку; он должен знать, что Морфи всё видит совершенно ясно, что об ошибочном ходе с его стороны не может быть и речи[32].

— Адольф Андерсен

Возвращение в «некоронованные чемпионы»

Это поражение вернуло Андерсена к активной игре. С 1859 года он успешно провёл матчи со своими соотечественниками — с Майетом в Берлине (+14=2), с Б. Зуле в Бреслау (+27—13=8), с Дюфренем в Берлине (+4), с А. Карстаньеном в Кёльне (+7—3=1), с Ф. Гиршфельдом в Берлине (+14—10=5)[31].

На равных проходила игра с молодым уроженцем Словакии Игнацем Колишем. Впервые Андерсен встретился с ним в Париже в 1860 году и сыграл вничью (+6—6) серию «лёгких» партий. Полноценный матч до четырёх побед прошёл через год в Лондоне. Андерсен победил со счётом +4—3=2, выиграв последнюю решающую партию[33].

Летом 1862 года в Лондоне состоялся второй международный турнир, снова приуроченный ко Всемирной выставке. Его организовал живший в Англии Иоганн Лёвенталь. Приглашения получили Морфи, Андерсен, серебряный призёр Первого американского шахматного конгресса и победитель бристольского турнира (1861) Луи Паульсен, Колиш, Гарвиц, Яниш, Сергей Урусов, Тассило фон Хайдебранд унд дер Лаза[34] и даже прекративший выступать и уехавший в Алжир[35] Сент-Аман. Из приглашённых приехали только Андерсен и Паульсен. Двумя другими иностранными участниками стали Стейниц, а также итальянец Серафино Дюбуа (неприглашённые шахматисты могли подавать заявки)[34]. Турнир проходил по круговой системе[36]. Андерсен победил, на одно очко обойдя Паульсена, выиграв 11 партий и проиграв одну. Он впервые встретился со Стейницем, занявшим шестое место, и выиграл у того партию[37]. В этом же году он стал доктором наук, не защищая диссертации, — за заслуги[1].

Вскоре после турнира Андерсен сыграл первый из своих трёх матчей с Паульсеном. Матч завершился вничью (+3—3=2)[38]. Если после триумфа Морфи в Европе того называли лучшим шахматистом мира, сейчас Морфи отказывался от выступлений. Паульсен и Колиш хотели сыграть с ним матч, но он отклонил их вызовы. И «некоронованным чемпионом» снова стали считать Андерсена[38].

Матч со Стейницем

Между тем, Стейниц играл всё более успешно. И в июле — августе 1866 года в Лондоне состоялся его матч с Андерсеном до восьми побед. Обычно сдержанный Андерсен сказал, что Стейниц вряд ли сможет выиграть даже одну партию. В первой партии победил Андерсен, но затем Стейниц выиграл четыре партии подряд. Казалось, что судьба матча решена, однако теперь Андерсен выиграл четыре партии подряд. Счёт стал +5—4 в его пользу [39].

При счёте +6—6 Стейниц выиграл две партии, а вместе с ними и матч. Оба соперника играли в одинаковом комбинационном стиле, за исключением одной, выигранной Андерсеном, партии[40].

Третий и четвёртый международные турниры

У Андерсена появился ученик — уроженец Люблина и житель Бреслау Иоганн Герман Цукерторт. Их матч, выигранный Андерсеном со счётом +8—3=1, носил, скорее, товарищеский характер[24]. Вместе они редактировали журнал «Neue Berliner Schachzeitung» (Цукерторт переехал в Берлин, где занимался не только шахматной журналистикой)[41].

В 1867 году Андерсен, которого некому было заменить в университете, не смог участвовать в третьем (парижском) международном турнире. Победил Колиш, второе место занял мало кому известный Шимон Винавер, а Стейниц — только третье[42]. По мнению Якова Нейштадта, в шахматах тогда наступило междуцарствие[43].

Через три года прошёл международный турнир в Баден-Бадене, вице-президентом которого был И. С. Тургенев. Победил Андерсен, дважды обыграв Стейница, занявшего второе место. Это была его уже третья победа в международном турнире, а в единственном, где Андерсен не одержал победы, он не участвовал. «Старые соперники Андерсена один за другим уходили со сцены, он же продолжал сражаться, и притом с большим успехом!» — восхищался Нейштадт[42].

Последние годы жизни

Затем в шахматной карьере Андерсена наступил спад. Через год он проиграл свой второй матч Цукерторту со счётом +2—5[44]. В 1873 году на крупном и очень длинном турнире в Вене Андерсен получил третий приз (первым был Стейниц). Результат был очень неплохим — восемь выигранных матчей, два проигранных, один завершился вничью (+17—9=4, 19 очков из 30 возможных)[45].

В 1876 году Андерсен выиграл небольшой турнир в Лейпциге, где Паульсен занял четвёртое место. Поделившие второе и третье места шахматисты, не такого высокого уровня Карл Гёринг и Карл Питцель, должны были играть матч за второй приз (третий не выдавался), но предпочли пожертвовать 120 марок на проведение матча между Андерсеном и Паульсеном. Андерсен проиграл этот матч со счётом —4+5=1 (3:0, 3:3, 4:3, после ничьи в восьмой партии Андерсен проиграл дважды, что и стоило ему общего поражения). Десять партий матча игрались в течение пяти дней[46]. «Своим соперникам он давал большую фору — годы», — написал Нейштадт[44]. Андерсен был старше Паульсена на 15 лет, Стейница — на 18, Цукерторта — на 24[42].

Через год торжественно отмечался 50-летний юбилей шахматной карьеры Андерсена. В Лейцпиге прошёл праздник Anderssen-Feier. Андерсену подарили сделанную из мрамора и драгоценностей доску с фигурами, изображавшую позицию из его победной партии в матче со Стаунтоном на первом международном турнире. В юбилейном турнире победил Паульсен, второе и третье места поделили Андерсен с Цукертортом. Выиграв дополнительную партию, Андерсен получил второй приз. В этом же году Андерсен снова проиграл матч Паульсену (—3+5=1)[46].

В 1878-м пятидесятидевятилетний Андерсен участвовал в крупном парижском международном турнире и занял шестое место. Победителем турнира стал Цукерторт, выигравший дополнительный матч у Винавера[47].

Последний турнир, где участвовал Андерсен, проходил во Франкфурте-на-Майне в июле — августе того же года. Он занял третье место, а первым был Паульсен[2].

В конце жизни у Андерсена были серьёзные проблемы с сердцем, но он продолжал и играть в шахматы, и преподавать. Университет и Фридрих-гимназию, где он также читал лекции, Андерсен оставил лишь незадолго до смерти[2].

Адольф Андерсен умер 13 марта 1879 года в своём доме от инфаркта миокарда[1]. Во время бомбардировок Второй мировой войны его могила была разрушена. После войны Бреслау стал частью Польши и был переименован во Вроцлав. В 1957 году Польская Шахматная Федерация решила перезахоронить Андерсена в новую могилу на кладбище Особовице[48].

Стиль и теория

Андерсен вошёл в историю шахмат как главный представитель комбинационной школы. Его называли и называют шахматным романтиком[2].

Как писал Яков Нейштадт, «чтобы противопоставить учение Стейница комбинационной школе, лидеру этой школы приписывались все её недостатки»[3]. Борис Туров мрачно шутил: «Андерсена часто любят представлять эдаким шахматным гусаром, умеющим только атаковать»[32].

Сам Андерсен любил известную пословицу «Лучшая защита — это атака!». Но атаку и следующую за ней комбинацию он в наиболее удачных своих партиях начинал, добившись преимущества над соперником при помощи захвата центра и стратегически важных полей, достигнув перевеса в развитии. Он умело использовал не только тактические, но и позиционные ошибки соперников[49].

Нейштадт писал, что жертва слона в «бессмертной партии» «носит, скорее, позиционный характер»[50].

В начале шахматной карьеры Андерсен нередко позволял себе некорректные жертвы, в поисках красивой комбинации не всегда продолжал атаку самым сильным способом. Но за тридцать лет игры с лучшими шахматистами того времени его стиль просто не мог не совершенствоваться, становясь более разносторонним[3].

«Ахилессовой пятой Андерсена», отмечал Нейштадт, «была не позиционная игра, а его шахматный характер… Андерсен любил применять сильнодействующие средства и порой сжигал за собой мосты… Андерсен не мог удержаться и переступал границу безопасности… Другим недостатком Андерсена … явилось отсутствие выдержки в затяжных эндшпилях»[51].

Что же касается позиционной игры, в шестой партии матча со Стейницем лидер комбинационной школы начал серию из четырёх побед, переиграв соперника стратегически благодаря наступлению на ферзевом фланге. Партия с Паульсеном на венском турнире — это просто применение метода Стейница в действии, однако задолго до появления этого метода[51]. В своей монографии, посвящённой Андерсену и включающей в себя около двухсот его партий, Л. Бахман привёл только заключительную комбинацию[52]. «Между тем», по мнению Нейштадта, «завершающая комбинация заслуживает внимания … в связи с предыдущей игрой. Вся партия с полным правом может быть отнесена к лучшим достижениям Андерсена…»[51].

В 1846 году Андерсен стал редактором журнала «Schachzeitung der Berliner Schachgesellschaft» (после смерти его основателя Людвига Бледова; впоследствии журнал стал называться «Deutshe Schachzeitung»). Занимал эту должность до 1865 года. Был также соредактором «Neue Berliner Schachzeitung» (в 1864—1867 годах вместе с Густавом Нейманом; в 1867—1871-х вместе с Иоганном Германом Цукертортом)[53], печатал там, а также в некоторых других изданиях, свои статьи, нередко анализируя в них дебюты[51].

Андерсена больше всего привлекали близкие его стилю гамбиты, а также полуоткрытые дебюты. Однако интересовала его и испанская партия[54].

Он предложил новаторский план борьбы с подрывом пешечного центра во французской защите. Именно это открытие Пауль Керес назвал в своей монографии «атакой Андерсена»[54].

Андерсен был также большим мастером позиционной игры, и примеров тому немало. Его аналитический ум старался проникнуть во все глубины шахматного творчества[55].

— Борис Туров

Шахматная композиция

А. Андерсен
Aufgaben für Schachspieler, 1842
abcdefgh
8
8
77
66
55
44
33
22
11
abcdefgh
Мат в 4 хода.

1.Ch5! Kp:h5 2.Kpg7 h6 3.Kpf6 Kph4 4.Kpg6#

«Мат Андерсена» (мат ходом короля навскрышку)

Андерсен был и проблемистом, составителем шахматных задач. Сборник «Задачи для шахматистов» (нем. Aufgaben für Schachspieler) из 60 задач Андерсен выпустил ещё в 1842 году[4]. Впоследствии продолжал публиковать задачи в журналах, через год после победы на первом международном турнире вышло второе издание сборника[56].

Наряду с Болтоном и Бреде, Андерсен оказал существенное влияние на развитие задачной композиции. Его задачи заметно, и в лучшую сторону, отличались от тех, что обычно составлялись тогда. Интересно, что любитель в игре атаки и комбинаций отвергал форсированные задачи с множеством жертв[57].

На приведённой диаграмме — одна из идей, открытых Андерсеном (эта тема носит его имя)[4][58].

Характер и личная жизнь

Адольф Андерсен отличался добрым характером, часто улыбался, но, если во время анализа им партии кто-то из присутствующих предлагал свой вариант, и тот оказывался неверным, мастер мог ответить довольно резко. Увлечённый, он нередко вставал и продолжал анализ, стоя. Часто, анализируя и даже играя, он сопровождал свои и чужие ходы шутками (иногда грубоватыми, но всегда добродушными). Однако, когда партия принимала сложный характер, Андерсен обхватывал голову руками, рассчитывая варианты, сжимал губы, уголки рта немного дрожали. Если партия проходила спокойно, он обычно брал в руку сигару[59]. Фигуры Андерсен передвигал то тихо, практически бесшумно, а то, наоборот, порывисто (это зависело от хода партии)[60].

Он играл не только в шахматы, но и в шашки, также считаясь лучшим игроком мира[1].

По воспоминаниям Эрнста Фалькбеера, который хорошо знал Андерсена, замечательная память шахматиста проявлялась не в одной лишь игре. Андерсен легко запоминал шедевры древнегреческой литературы — причём не фрагментами, а целиком. Отличался он и прекрасными математическими способностями: без труда, специально не готовясь, решал сложнейшие задачи по геометрии[22].

Андерсен никогда не был женат. Он жил вместе со своей матерью и своей незамужней сестрой[1].

Турнирные и матчевые результаты

Год Город Турнир + = Результат Место
1845 Бреслау Серия партий против Л. Бледова 0 4 1 ½ из 5
1845/1846 Бреслау Серия партий против Т. Лаза 1 5 0 1 из 6
1848 Бреслау Матч против Д. Гарвица 5 5 0 5 из 10
1851 Лондон 1-й международный турнир
матч против Л. Кизерицкого
матч против Й. Сена
матч против Г. Стаунтона
матч против М. Уайвилла
 
2
4
4
4
 
0
2
1
2
 
1
0
0
1
 
2½ из 3
4 из 6
4 из 5
4½ из 7
1
Лондон Турнир Лондонского шахматного клуба 7 0 1 7½ из 8 1
1857 Манчестер Турнир Британской шахматной ассоциации
Партия против Д. Гарвица
Партия против И. Я. Лёвенталя
 
1
0
 
0
1
 
0
0
 
1 из 1
0 из 1
1858 Париж Матч против П. Морфи 2 7 2 3 из 11
1859 Берлин Матч против К. Майета 14 0 2 15 из 16
Бреслау Матч против Б. Зуле 27 13 8 31 из 48
Берлин Матч против Ж. Дюфреня 4 0 0 4 из 4
Кёльн Матч против А. Карстаньена 7 3 1 7½ из 11
1860 Берлин Матч против Ф. Гиршфельда 14 10 5 16½ из 29
Париж Серия «лёгких» партий против И. Колиша 6 6 0 6 из 12
1861 Лондон Матч против И. Колиша 4 3 2 5 из 9
1862 Лондон 2-й международный турнир 12 1 0 12 из 13 1
Лондон Матч против Л. Паульсена 3 3 2 4 из 8
1866 Лондон Матч против В. Стейница 6 8 0 6 из 14
1868 Берлин Матч против И. Г. Цукерторта 8 3 1 8½ из 12
Ахен 7-й конгресс западногерманского шахматного союза 3 из 4 2[61]
Гамбург 2-й конгресс среднегерманского шахматного союза 4 из 5 1[62]
1869 Бармен 8-й конгресс западногерманского шахматного союза 5 из 5 1
1870 Баден-Баден Международный турнир 11 из 18 1
1871 Крефельд 9-й конгресс западногерманского шахматного союза 4 из 5 2[63]
Лейпциг 1-й конгресс среднегерманского шахматного союза 4½ из 5 1[64]
Берлин Матч против И. Г. Цукерторта 2 5 0 2 из 7
1872 Альтона 3-й конгресс северогерманского шахматного союза 3½ из 4 1
1873 Вена Международный турнир 17 9 4 19 из 30 3
1876 Лейпциг 2-й конгресс среднегерманского шахматного союза 3½ из 5 1[65]
Лейпциг Матч против Л. Паульсена 4 5 1 4½ из 10
1877 Лейпциг 8½ из 11 2[66]
Лейпциг Матч против Л. Паульсена 3 5 1 3½ из 9
1878 Париж 2-й международный турнир 11 8 3 12½ из 22 6
Франкфурт-на-Майне 12-й конгресс западногерманского шахматного союза 5 2 2 6 из 9 3

Книги

  • Adolf Anderssen. [books.google.de/books?id=7GwCAAAAYAAJ&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Aufgaben für Schachspieler, nebst ihren Lösungen]. — 2. Auflage. — Breslau, 1852.

Напишите отзыв о статье "Андерсен, Адольф"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Wall W. [www.geocities.com/siliconvalley/lab/7378/andersse.htm Adolf Anderssen (1818-1879)]. Проверено 17 июня 2008. [www.webcitation.org/5kmBxP6w5 Архивировано из первоисточника 24 октября 2009].
  2. 1 2 3 4 Нейштадт, 1975, с. 212.
  3. 1 2 3 Нейштадт, 1975, с. 213.
  4. 1 2 3 Fine R. The World's Great Chess Games. — Andre Deutsch (now as paperback from Dover), 1952.
  5. Morphy’s Opponents: Adolf Anderssen. Retrieved 2008-06-17.
  6. Нейштадт, 1975, с. 131—132.
  7. Нейштадт, 1975, с. 133.
  8. 1 2 3 4 Нейштадт, 1975, с. 158.
  9. Нейштадт, 1975, с. 133—134.
  10. 1 2 Нейштадт, 1975, с. 134.
  11. Нейштадт, 1975, с. 128.
  12. 1 2 3 Нейштадт, 1975, с. 141.
  13. Нейштадт, 1975, с. 124.
  14. 1 2 Нейштадт, 1975, с. 152.
  15. Нейштадт, 1975, с. 144.
  16. Staunton H. The Chess Tournament. Hardinge Simpole, 1851
  17. 1 2 Нейштадт, 1975, с. 146.
  18. Нейштадт, 1975, с. 148.
  19. 1 2 Нейштадт, 1975, с. 149.
  20. Нейштадт, 1975, с. 125.
  21. Нейштадт, 1975, с. 148—149.
  22. 1 2 Нейштадт, 1975, с. 155.
  23. Нейштадт, 1975, с. 156—158.
  24. 1 2 3 4 Нейштадт, 1975, с. 162.
  25. Нейштадт, 1975, с. 162—163.
  26. 1 2 Нейштадт, 1975, с. 163.
  27. Нейштадт, 1975, с. 264.
  28. 1 2 Нейштадт, 1975, с. 266.
  29. Нейштадт, 1975, с. 267.
  30. Нейштадт, 1975, с. 168—169.
  31. 1 2 Нейштадт, 1975, с. 174.
  32. 1 2 Туров, 1991, с. 25.
  33. Нейштадт, 1975, с. 175.
  34. 1 2 Нейштадт, 1975, с. 177.
  35. Нейштадт, 1975, с. 120.
  36. Нейштадт, 1975, с. 178.
  37. Нейштадт, 1975, с. 178—181.
  38. 1 2 Нейштадт, 1975, с. 181.
  39. Нейштадт, 1975, с. 186-188.
  40. Нейштадт, 1975, с. 188.
  41. Шахматы. Энциклопедический словарь. М., 1990, с. 447—448
  42. 1 2 3 Нейштадт, 1975, с. 194.
  43. Нейштадт, 1975, с. 193.
  44. 1 2 Нейштадт, 1975, с. 205.
  45. Нейштадт, 1975, с. 208.
  46. 1 2 Нейштадт, 1975, с. 211.
  47. Нейштадт, 1975, с. 211—212.
  48. [www.kwabc.org/Homepage-UK/breslau.htm У могилы Адольфа Андерсена]. Ken Whyld Association. Проверено 19 ноября 2008. [www.webcitation.org/64vYnjzFU Архивировано из первоисточника 24 января 2012]. Источник — SchachReport, № 9, 1995, с. 74
  49. Нейштадт, 1975, с. 213—214.
  50. Нейштадт, 1975, с. 151.
  51. 1 2 3 4 Нейштадт, 1975, с. 214.
  52. Bachmann L., Professor A. Anderssen. Ansbach, 1914.
  53. [www3.sympatico.ca/g.giffen/periodicals.htm Chess Periodicals](недоступная ссылка — история). Проверено 17 июня 2008. [web.archive.org/20070926221207/www3.sympatico.ca/g.giffen/periodicals.htm Архивировано из первоисточника 26 сентября 2007].
  54. 1 2 Нейштадт, 1975, с. 215.
  55. Туров, 1991, с. 26.
  56. Weenink, H.G.M. The Chess Problem / Hume, G., and White, A.C.. — 1926.
  57. Нейштадт, 1975, с. 132.
  58. [www.chesspro.ru/_events/2009/tkachenko.html Картотека. Сергей Ткаченко]
  59. Нейштадт, 1975, с. 155—156.
  60. Нейштадт, 1975, с. 155-156.
  61. Проиграл дополнительную партию М. Ланге.
  62. Выиграл дополнительный мини-матч у Л. Паульсена.
  63. Проиграл дополнительный мини-матч Л. Паульсену.
  64. Выиграл дополнительную партию у С. Миесеса.
  65. Выиграл дополнительный мини-турнир, где также участвовали К. Гёринг и К. Питчель.
  66. Выиграл дополнительную партию у И. Г. Цукерторта.

Литература

  • Н. И. Греков «История шахматных состязаний», 2-е издание, Физкультура и туризм, Москва, 1937, С. 15.
  • Шахматный словарь / гл. ред. Л. Я. Абрамов; сост. Г. М. Гейлер. — М.: Физкультура и спорт, 1964. — С. 187—189. — 120 000 экз.
  • Нейштадт Я. И. Некоронованные чемпионы. — М.: Физкультура и спорт, 1975. — 302 с. — 50 000 экз.
  • Туров Б. И. Жемчужины шахматного творчества. — 3-е, дополненное. — М.: Физкультура и спорт, 1991. — 320 с. — 100 000 экз.
  • Мансуров Е. Художник // 64 — Шахматное обозрение. — 1982. — № 2. — С. 18—19.
  • Умнов Е. Предтеча // 64 — Шахматное обозрение. — 1988. — № 11. — С. 30—31.
  • Шахматы : энциклопедический словарь / гл. ред. А. Е. Карпов. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — С. 18—19. — 624 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-85270-005-3.
  • Гарри Каспаров. От Греко до Филидора. Гений комбинации // Мои великие предшественники. От Стейница до Алехина. — М.: РИПОЛ Классик, 2003. — 506 с. — (Великие шахматисты мира). — ISBN 5-7905-1997-0.
  • Gottschall H. von. A. Anderssen, der Altmeister deutscher Schachspielkunst. — Lpz., 1912.
  • Bachmann L. Professor A. Anderssen. — 2. — Ansbach, 1914.
  • Соllijn L. A. Anderssen, 151 partier. — Stockh., 1918.

Ссылки

  • [www.chessgames.com/perl/chessplayer?pid=10342 Партии Адольфа Андерсена] в базе Chessgames.com (англ.)
  • [www.365chess.com/players/Adolf_Anderssen Личная карточка Адольфа Андерсена] на сайте 365chess.com


Отрывок, характеризующий Андерсен, Адольф


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.