Анджапаридзе, Верико Ивлиановна

Верико Анджапаридзе
ვერიკო ანჯაფარიძე
Имя при рождении:	Верико Ивлиановна Анджапаридзе
Дата рождения:	23 сентября (6 октября) 1897(1897-10-06)
Место рождения:	Кутаис, Российская империя
Дата смерти:	31 января 1987(1987-01-31) (89 лет)
Место смерти:	Тбилиси, Грузинская ССР, СССР
Профессия:	актриса, театральный режиссёр, театральный педагог
Гражданство:	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Годы активности:	1918—1984
Театр:	ГрАТ им. Ш. Руставели, ГрАТ им. К. Марджанишвили
Награды:

Верико́ Ивлиа́новна Анджапари́дзе (груз. ვერიკო ივლიანეს ასული ანჯაფარიძე; 23 сентября [6 октября] 1897 — 31 января 1987) — советская грузинская актриса театра и кино, театральный режиссёр, педагог.

Народная артистка СССР (1950). Герой Социалистического Труда (1979). Лауреат трёх Сталинских премий (1943, 1946, 1950) и двух Государственных премий Грузинской ССР (1975, 1979). Член КПСС с 1954 года.

Биография

Родилась 23 сентября (6 октября) 1897 года (по другим данным — 6 октября 1900 года) в Кутаиси (ныне в Грузии), в семье нотариуса. С детства воспитывалась в творческой атмосфере.

После окончания заведения Святой Нино в Кутаиси, училась в Москве, в драматической студии актёра Малого театра С. В. Айдарова (1916—1917). Своим первым учителем считала И. Н. Певцова, который готовил с ней роль Саломеи в одноимённой пьесе О. Уайльда для своего будущего Музыкального театра драмы.

Революция помешала дальнейшей учёбе. После возвращения в Грузию училась в студии актёра парижского театра «Антуан» Г. Джабадари в Тифлисе (1918—1920). Там встретила своего будущего мужа М. Э. Чиаурели.

После распада студии работала в Грузинском театре им. Ш. Руставели (Тифлис) под руководством С. Ахметели (1920—1926).

В 1922 году побывала в 5-месячной командировке в Берлине.

В 1926—1928 годах играла в Батумском театре под руководством А. Пагава и Рабочем театре Тифлиса.

В 1928 году актриса познакомилась с основоположником грузинского театра К. А. Марджанишвили, который приехал в Грузию со своим знаменитым спектаклем «Фуэнте Овехуна» по пьесе Лопе де Вега. С этого же года — актриса 2-го Государственного драматического театра в Кутаиси (ныне Тбилисский академический театр имени К. Марджанишвили), которым руководил К. А. Марджанишвили. В 1930 году театр был переведён в Тифлис.

В 1932—1933 годах играла в Московском реалистическом театре под руководством Н. П. Охлопкова.

С 1933 года снова в Театре имени К. А. Марджанишвили. Работала и как актриса, и как режиссёр, в 1957—1960 годах была художественным руководителем театра.

С 1923 года снималась в кино.

Преподавала в Тбилисском театральном институте имени Ш. Руставели и театральных студиях.

Верико при жизни стала легендой и классиком грузинского театра и кино. В историю культуры XX века актриса с мировым именем вошла просто как Верико. Иногда её называют «Матерью Грузии», хотя она обладала непростым независимым характером, взрывным темпераментом, острым саркастическим умом. Её жизнь в театре складывалась далеко не гладко, в молодости она резко порвала с режиссёром-новатором С. Ахметели, из-за ссоры с Н. П. Охлопковым сыграла лишь одну роль в его постановке (Мать по одноимённому роману М. Горького, 1933).

Прожила почти 90 лет, из них 70 — на сцене. Дружила с Фаиной Раневской, Соломоном Михоэлсом, Марией Бабановой, с Василием Качаловым читала на эстраде «Ричарда III».

Существует легенда, что поэт Акакий Церетели в 1900 году по случаю торжества в честь нового столетия поднял на руки маленькую Верико и объявил её доброй феей XX века: «Ты должна прославить свою родину в новом веке!»

В 1992 году энциклопедией «Who is Who» (Лондон) включена в десятку самых выдающихся актрис XX века.

Умерла 31 января 1987 года (по другим источникам 30 января) в Тбилиси. Похоронена в Пантеоне деятелей грузинской культуры на горе Мтацминда. На надгробном камне указаны годы рождения и смерти: 1897—1987.

Семья

• отец — Ивлиан Григорьевич Анджапаридзе (1862 г.р.), дворянин, нотариус, председатель Кутаисского грузинского драматического общества, гласный городской думы
• первый муж — Шалва Амиреджиби, поэт, публицист и политический деятель (с 1919 г.)
• второй муж — Михаил Чиаурели (1894—1974), режиссёр, актёр и сценарист, народный артист СССР (1948)
• дочь — Софико Чиаурели (1937—2008), актриса театра и кино, народная артистка Грузинской ССР (1976) и Армянской ССР (1979)
• сестра — Мери Анджапаридзе (1904—1980), кинорежиссёр
• племянник — Георгий Данелия (род. 1930), кинорежиссёр. Народный артист СССР (1989)

Творчество

Анджапаридзе представляла романтическое течение грузинского театра. Наделенная прекрасными внешними данными, одухотворенной красотой, уникальным грудным голосом, она умела создать яркий сценический образ, проникнутый тонким лиризмом, убедительным психологическим рисунком. Блестяще владела актёрской техникой, «плела кружева» из филигранно отшлифованных деталей характера: интонаций, жестов, мимики. Играя сложные роли мировой и отечественной драматургии, быстро завоевала славу грузинской В. Ф. Комиссаржевской.

Роли в театре

• 1921 — «Дурачок» Н. И. Шиукашвили — Лиз
• 1925 — «Гамлет» У. Шекспира — Офелия
• 1929 — «Уриэль Акоста» К. Гуцкова — Юдифь
• 1932 — «Отелло» У. Шекспира — Дездемона
• 1933 — «Мать» по М. Горькому — Мать
• 1934 — «Гурия Ниношвили» Ш. Н. Дадиани — Гинатре
• 1936 — «Далёкое» А. Н. Афиногенова — Женя
• 1937 — «Из искры» Ш. Н. Дадиани — Цабу
• 1937 — «Женитьба Фигаро» П. Бомарше — Графиня
• 1937 — «Коварство и любовь» Ф. Шиллера — Луиза
• 1938 — «Зависть» И. Вакели — Айше
• 1939 — «Повесть о них» В. И. Габескирия — Дареджан
• 1940 — «Дама с камелиями» по А. Дюма-сыну — Маргарита Готье
• 1941 — «Рюи Блаз» В. Гюго — Королева
• 1942 — «Царь Ираклий» Л. П. Готуа — Ано
• 1944 — «Бесприданница» А. Н. Островского — Лариса
• 1945 — «Изгнанник» Важи Пшавелы — Джавара и Цыганка
• 1947 — «Русский вопрос» К. М. Симонова — Джесси
• 1948 — «Пастырь» А. М. Казбеги — Маквала
• 1949 — «Заговор обречённы» Н. Е. Вирты — Ганна Лихта
• 1951 — «Его звезда» И. О. Мосашвили — Дареджан
• 1951 — «Антоний и Клеопатра» У. Шекспира — Клеопатра
• 1952 — «Хозяйка гостиницы» К. Гольдони — Мирандолина
• 1954 — «Легенда о любви» Н. Хикмета — Мехмене Бану
• 1955 — «Мария Стюарт» Ф. Шиллера — Мария Стюарт
• 1957 — «Деревья умирают стоя» А. Касона — Бабушка Эухенья
• 1962 — «Медея» Еврипида — Медея
• 1965 — «Мать» К. Чапека — Мать
• 1978 — «Привидения» Г. Ибсена — фру Альвинг
• 1984 — «„Влияние гамма лучей на бледно-желтые ноготки“» П. Зиндела — Ненни
• «Измена» А. И. Сумбатова-Южина — Зейнаб
• «Потомки» А. В. Чхаидзе — Пати Гуриели
• «Макбет» У. Шекспира — леди Макбет
• «Пигмалион» Б. Шоу — миссис Хиггинс
• «Королева пыток» М. Н. Мревлишвили — королева.

Любимыми ролями считала Юдифь, которую играла на протяжении сорока лет, Гинатре, Маргариту Готье, Клеопатру, Бабушку (свою первую возрастную роль), а несыгранной — Джульетту (К. Марджанишвили собирался поставить трагедию У. Шекспира с Джульеттой — Н. Вачнадзе и Ромео — В. Анджапаридзе, но этот своеобразный проект остался неосуществленным). Верико была универсальной актрисой, умела блеснуть и комедийными красками (Графиня в «Женитьбе Фигаро», 1937, Мирандолина в «Хозяйке гостиницы», где партнером Верико был Серго Закариадзе). Известно, что когда Верико сыграла роль Маргариты в «Даме с камелиями», Вл. И. Немирович-Данченко сказал: «Наконец-то на старости лет я тебя увидел. Таким актрисам я при жизни ставил бы памятники». И сравнил её с Сарой Бернар.

Режиссёрские постановки

• 1939 — «Сёстры Жерар» А. Деннери и Ф. Дюмануара
• 1957 — «Деревья умирают стоя» А. Касона (совм. с Т. Кандинашвили)
• 1961 — «В бурные дни» А. Агладзе
• 1966 — «Измена» А. И. Сумбатова-Южина
• 1972 — «Дон Карлос» Ф. Шиллера
• 1972 — «Уриэль Акоста» К. Гуцкова
• «Инженер Сергеев» Вс. Рока.

Фильмография

1. 1925 — Кошмары прошлого — жена Сандро
2. 1925 — Ценою тысяч — жена крестьянина
3. 1926 — Дина Дза-дзу — Махалят, мать Дины
4. 1929 — Саба — Маро
5. 1929 — Трубка коммунара — тётка Луиза
6. 1933 — Двадцать шесть комиссаров — жена рабочего
7. 1934 — Последний маскарад
8. 1937 — Арсен — княжна Манана Бараташвили
9. 1937 — Золотистая долина — Саломэ, мать Тэдо
10. 1941 — Каджана — гадалка Бабеле
11. 1942 — Георгий Саакадзе — Русудан
12. 1948 — Кето и Котэ — княгиня
13. 1949 — Падение Берлина — мать Ганса
14. 1949 — Счастливая встреча — Нино
15. 1950 — Второй караван (не был завершен)
16. 1953 — Великий воин Албании Скандербег — Дафина
17. 1957 — Отарова вдова — вдова
18. 1957 — Я скажу правду — посетительница казино
19. 1958 — Мамлюк — Родами, мать князя Чаришвили
20. 1958 — Трудное счастье — бабушка Нагорного
21. 1959 — Можно ли его простить? — мать
22. 1960 — Повесть об одной девушке — бабушка Мария
23. 1960 — Прерванная песня — Мариам, мать Элико
24. 1963 — Генерал и маргаритки — Марта Функ
25. 1965 — Иные нынче времена — княгиня
26. 1966 — Встреча с прошлым — Пелагея, жена сельского богача Алмасхана
27. 1969 — Не горюй! — мать Коки Каландадзе
28. 1969-1970 — Десница великого мастера — мать Арсанидзе
29. 1970 — Чермен — мать Чермена
30. 1971 — Гойя, или Тяжкий путь познания — мать
31. 1972 — Старые зурначи — Бабале
32. 1982 — Дом Бернарды Альбы — Мария-Хосефа
33. 1984 — Легенда о Сурамской крепости — старая гадалка
34. 1984 — Покаяние — странница
35. 1985 — Семья (короткометражный) — Русудан

Снималась в кино, в основном в фильмах у М. Э. Чиаурели. Сниматься в кино не любила, она не чувствовала логики создания характера и реакции зрителя на её работу. Лишь роли Русудан (фильм «Георгий Саакадзе») и вдовы в «Отаровой вдове» по драме И. Г. Чавчавадзе она признавала своими творческими удачами, возможно потому, что судьбы героинь были близки её личной драме — потере уже взрослого сына.

Маленьким шедевром стал одноминутный эпизод в фильме «Покаяние» Т. Е. Абуладзе, где актриса произносит всего одну, ставшую афоризмом фразу: «Зачем нужна дорога, если она не ведёт к храму?». Последняя работа в кино — «Семья» Наны Джанелидзе, где создала пронзительный образ горького старческого одиночества.

С годами она стала играть проще, ушёл присущий ей романтический пафос. «Теперь я играю в тапочках», — говорила она о своих последних ролях.

Признание и награды

• народная артистка Грузинской ССР (1943)
• народная артистка СССР (1950)
• Герой Социалистического Труда (1979)
• Сталинская премия первой степени (1943) — за исполнение роли Русудан в фильме «Георгий Саакадзе» (1 серия)
• Сталинская премия первой степени (1946) — за исполнение роли Русудан в фильме «Георгий Саакадзе» (2 серия)
• Сталинская премия второй степени (1952) — за исполнение роли Дареджан в спектакле «Его звезда» И. О. Мосашвили
• Государственная премия Грузинской ССР имени К. Марджанишвили (1975)
• Государственная премия Грузинской ССР им. Шота Руставели (1979)
• четыре ордена Ленина (10.11.1950; 2.04.1966; 2.07.1971; 21.09.1979)
• три ордена Трудового Красного Знамени (14.04.1944 — за исполнение роли Русудан в фильме «Георгий Саакадзе»; 6.03.1950; 17.04.1958)
• медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
• медаль «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина»
• медаль «Ветеран труда»
• Почётный гражданин Тбилиси (1980).

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=11285 Анджапаридзе, Верико Ивлиановна]. Сайт «Герои Страны».

• Верико Анджапаридзе (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Анджапаридзе, Верико Ивлиановна

– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.