Анджолини, Доменико Мария Гаспаро

Доменико Мария Гаспаро Анджолини (Анджьолини)
Gasparo Angiolini (Domenico Maria Angiolo Gasparini)
Дата рождения:	9 февраля 1731(1731-02-09)
Место рождения:	Флоренция, Великое герцогство Тоскана
Дата смерти:	6 февраля 1803(1803-02-06) (71 год)
Место смерти:	Милан, Итальянская республика
Профессия:	артист балета, балетмейстер, балетный педагог
Гражданство:
Театр:	Ла Скала

Гаспаро Анджолини, итал. Gasparo Angiolini, урождённый Доменико Мария Анджьоло Гаспарини, итал. Domenico Maria Angiolo Gasparini (9 февраля 1731 года, Флоренция — 6 февраля 1803 года, Милан) — балетмейстер, хореограф и композитор, работавший в различных театрах Италии а также в придворных театрах Вены и Санкт-Петербурга. Наравне с Ж.-Ж. Новерром — крупнейший мастер и теоретик театрального классицизма.

Биография

Хореографическое образование получил в Северной Италии, работал в Венеции, Флоренции, Турине. Кроме хорошей хореографической подготовки, имел литературные способности и музыкальные навыки. Это позволило ему быть одновременно балетмейстером, композитором, либреттистом. Будучи в Вене танцовщиком познакомился с деятельностью Франца Хильфердинга, который развивал там жанр действенного балета, то есть хореографического спектакля с содержательным сюжетом. Анджолини стал сторонником и продолжателем Хильфердинга в этом направлении .

В 1758 году, после отъезда Франца Хильфердинга из Вены в Санкт-Петербург, Анджолини занял его освободившуюся должность, став руководителем балетной труппы Императорского театра. Здесь он работал в тесном сотрудничестве с композитором Кристофом Виллибальдом фон Глюком, сочинявшим балеты специально для его постановок. В 1761 году был поставлен «Дон Жуан или каменный пир» по одноимённой пьесе Мольера, где Глюк впервые предпринял попытку симфонизировать балетную музыку, в 1762 — «Орфей и Эвридика», ставшая реформаторской в оперной музыке. Помимо сотрудничества с Глюком Анджолини писал музыку для многих своих балетов самостоятельно. В 1765 году Анджолини поставил балет «Семирамида», а затем в том же году отправился в Санкт-Петербург, где в 1766 году заменил Хильфердинга на посту руководителя Императорского театра. Эти два балетмейстера возродили в России «балет действия» (Ballet d'action), к тому времени пришедший в упадок в Европе. Кроме того, Анджолини пытался ввести элементы русской культуры в свои работы посредством использования песен, народных танцев и русской тематики в целом. Так, в 1767 году он поставил в Москве «Забавы в святках», полностью основанные на русском материале .

В России Анджолини поставил ряд аллегорических спектаклей, прославляющих российский императорский двор. После того, как по желанию Екатерины II ей самой и её сыну Павлу Петровичу были сделаны прививки от оспы, Анджолини поставил по поводу их выздоровления балет «Побеждённое предрассуждение» (императрице он не понравился). Победам русского оружия были посвящены «Новые аргонавты» и «Торжествующая Россия».

Анджолини ставил балеты на мифологические сюжеты или на сюжеты французских комедий. В 1776 году им был поставлен балет по трагедии А. П. Сумарокова «Семира» — первый героический балет (ballet héroïque) на русском материале.

В 1778 году он приехал в Милан, чтобы руководить театром Ла Скала.

Воззрения

Как и Новерр, Анджолини был причастным к исканиям просветительской мысли, прославившись как теоретик балета классицизма. «Письма Гаспаро Анджолини к господину Новерру о балетах-пантомимах» наиболее полно выразили его идеи в отношении балетного театра.

Анджолини был хореографом, заинтересованным в первую очередь в развитии драматических возможностей танца. Танец и пантомима, два основные выразительные средства хореографии, в трудах Анджолини представлены в неравных пропорциях. В теоретическом споре с Новерром, пытаясь решить вопрос о том, возможно ли передать пантомимой «идеи прошедшего и будущего», он утверждал, что посредством «немой речи» никак нельзя передать пророчество Кассандры. В то же время он не отрицал танцевальную технику «серьёзных балетов» времён Людовика XIV, которая, «кстати применённая в логично поставленных балетах нашего времени, предлагает даже теперь весьма интересные моменты если не в композиции самих балетов, то в исполнении танцовщиков».

Будучи приверженцем классицизма, вслед за своим учителем Хильфердингом Анджолини отвергал всяческую буффонаду и приёмы комедии дель арте, «жесты и движения, осуждаемые стыдливостью, подражание испорченной природе, действия, тяготеющие к дурным обычаям, гримасы и обезьяньи ужимки марионеток, всегда далёкие и от искусства, и от природы — словом, все балаганные выходки ярмарочных акробатов». Был против того, чтобы музыка прилаживалась к танцевальному действию и изображаемым эмоциям, приспосабливалась к требуемым танцевальным движениям.

Он был также ранним представителем итальянского национализма и писал о плачевной, с его точки зрения, ситуации, когда Германия и Россия имеют лучшие культурные учреждения, чем Италия.

Постановки

В своём творчестве Анджолини смог раздвинуть рамки балетной эстетики в сфере героической и трагической хореодрамы. Однако, как и другие представители классицизма, он не смог преодолеть накладываемые им ограничения, когда сама природа балетного искусства, чья образность лежит в эмоциональной сфере, подчинялась требованиям драматургии, регламентировавшей чувство и подчинявшей его рассудку». У героев его балетов «страсти пылали в жёстко ограниченных границах», ведь пантомимные трагедии требовали укрупнённости и статуарности, а не естественности и живости чувства.

Вена

• 1765 — «Семирамида»

Москва

• 1767 — «Забавы в святках»

Санкт-Петербург

• 1769 — «Армида и Ринальдо», музыка Германа Раупаха
• 1772 — «Семира», на музыку собственного сочинения (по трагедии Сумарокова)

Вена

• 1774 (1777?) — «Китайский сирота» по трагедии Вольтера
• 1775 — «Монтесума»

Санкт-Петербург

• 1776 — «Ариадна и Тезей»

В балетах Анджолини блистали такие артисты, как Нанси Ливье, Гаэтано Джойя. Среди его учеников — Иван Вальберх.

Примечания

Источники

Комментарии

Ссылки

• [www.britannica.com/EBchecked/topic/24653/Gasparo-Angiolini Статья в Энциклопедии Британника] (англ.)

Отрывок, характеризующий Анджолини, Доменико Мария Гаспаро

– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.