Андреевский, Эраст Степанович

Эраст Степанович Андреевский
Памятник территории одесского санатория «Куяльник»
Дата рождения	15 апреля 1809(1809-04-15)
Место рождения	Волочиск
Дата смерти	21 марта 1872(1872-03-21) (62 года)
Место смерти	Одесса
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Звание	действительный статский советник
Награды и премии

Эраст Степанович Андреевский (15 апреля 1809 — 21 марта 1872) — доктор медицины, генерал-штаб-доктор Кавказской армии, действительный статский советник.

Биография

Эраст Степанович Андреевский родился в г. Волочиске в семье чиновника VII класса Степана Степановича Андреевского и Генриетты Карловны Андреевской, урожденной фон Грефе. Образование получил в Берлине, сначала в гимназии, а затем в университете (его мать приходилась теткой знаменитому берлинскому окулисту Альбрехту фон Грефе). В 1828 г. он становится кандидатом медицины, в 1830 году доктором медицины, в 1831 году — доктором медицины и хирургии берлинского университета. В это время он принимает участие в научных путешествиях вместе со своим дядей. Его принимают в члены Неаполитанской медико-хирургической академии.

Карьера

В 1833 г. он был признан доктором медицины в России (в Харьковском университете) (14 января 1833 г. вступает в российскую службу) и назначен дивизионным врачом. В течение двадцати лет Эраст Степанович состоит на службе при М. С. Воронцове, первоначально в Одессе, а потом на Кавказе, в звании гражданского генерал-штаб-доктора Кавказа (1847—1852 гг.), при этом являясь личным врачом семьи Воронцовых.

Все в том же 1833 г. Эраст Степанович предложил основать лечебное заведение на Куяльницком лимане (позднее даже сам лиман в его честь стали именовать «Андреевским»), что и было осуществлено в следующем, 1834 году. На тот момент Эрасту Степановичу было всего 24 года. Фактически, он устроил при Куяльницком лимане купальни на средства города, в которых можно было принимать «теплые, грязные и песочные ванны». Это был один из первых курортов России. Впоследствии начинание Андреевского было преобразовано в Куяльницкий курорт, получивший большую известность.

В августе 1845 г. Эраст Степанович, в то время исправляющий должность старшего медика при главном отряде действующих войск на Кавказе был пожалован в статские советники, а 12 октября 1847 г. получил чин действительного статского советника (что соответствовало армейскому званию генерал-майора). На 1857 г. имел ордена: Св. Станислава 1 ст., Св. Владимира 3 ст., Св. Анны 3 ст. и знак отличия 20-и лет беспорочной службы.

С уходом Воронцова с должности наместника Андреевский увольняется с должности генерал-штаб-доктора, после чего перебирается в Одессу. Он назначается членом медицинского совета министерства внутренних дел, но эта должность была скорее формальной. В своих воспоминаниях он с горечью пишет о том, что его услуги оказались неоцененными. В Одессе доктор находит себе применение в иных сферах деятельности: избирается гласным (депутатом) городской думы, причем является одним из активных сторонников реформирования думы в 1860-х годах, гласным Херсонского губернского земского собрания от Одессы, в конце 1860-х годов возглавляет комитет, учрежденный по высочайшему повелению в Одессе для сооружения мостовых, был действительным членом Императорского общества сельского хозяйства Южной России и Кавказского отделения Императорского русского географического общества.

О своём огромном, по слухам, состоянии доктор писал в воспоминаниях: «[Сын] мог быть наследником миллионов, но будет иметь только скудный кусок хлеба. Миллионами этими пожертвовал я для службы, а служба, которую в продолжении 25 лет хвалили, оказалась … с начала до конца совершенно негодною». Тем не менее на момент кончины Э. С. Андреевский, кроме недвижимости в г. Тифлисе и имений в Тифлисской, Таврической и Херсонской губерниях, владел домами в Одессе: на Екатерининской площади, 3 (оцененным в 45000 руб.) и на Пересыпи. Скончался Эраст Степанович 21 марта 1872 г. в Одессе.

Фаворит князя Воронцова

Мемуаристы отмечают большое влияние Андреевского на М. С. Воронцова, причем использованное им иногда в корыстных целях. «На Кавказе и поныне, когда говорят — Воронцов, говорят и Андреевский», — констатировал в своих записках граф В. А. Соллогуб. Именно как временщик Андреевский мелькает на страницах толстовского «Хаджи-Мурата». Граф С. Ю. Витте писал в воспоминаниях:

Припоминаю также доктора Андреевского. Он был на Кавказе также во времена моего детства. Андреевский оставил о себе память на Кавказе, не как «доктор», а как «доктор светлейшего князя Воронцова»; вследствие преклонных лет светлейшего князя, Андреевский имел на него значительное влияние и проявлял это влияние не без корыстных целей. Когда же князь Воронцов покинул Кавказ, Андреевский приехал в Одессу и уже с очень округленным состоянием.

По словам А. А. Харитонова, Воронцов, сильно заботившейся о своём здоровье, веровал в Андреевского, как доктора, безгранично, и, подчиняясь всем его медицинским требованиям, не мог отказать ему в таких ходатайствах, которые его совсем не касались. Такое вмешательство его в чужие дела порождало разные столкновения, кончавшиеся обыкновенно не в пользу тех, кто вступал с ним в борьбу. Воронцов имел, впрочем, полное основание доверять Андреевскому, потому что он был в действительности искусный врач, изучивший организм своего постоянного пациента, и спас его в 1846 году от серьезной глазной операции, которую ему собирался делать Пирогов.

Сочинения

Перу Андреевского принадлежат многочисленные статьи на медицинскую тематику, опубликованные в России и за рубежом, в основном, в Германии. Кроме этого, им были написаны воспоминания, описывающие период его службы и проживания в Одессе и на Кавказе. Эти воспоминания (Андреевский Э. С. Записки. Из архива К. Э. Андреевского) были изданы тремя томами в Одессе его сыном Константином Эрастовичем лишь спустя более 40 лет после смерти автора, в 1913—1914 гг. Вероятно, главной причиной этого являлось то, что автором были даны многочисленные отрицательные характеристики окружающим его лицам, в том числе высшему обществу и администрации. Воспоминания доктора считаются ценным историческим источником.

Семья

Жена — грузинская княжна Варвара Георгиевна Туманова (1819—1876), состояла членом правления Одесского женского благотворительного общества. По отзыву современницы, была «весьма приятной грузинкой невысокого роста с очень чёрными глазами, мягким голосом и привлекательными манерами. Её певучий голос и привычка медленно произносить слова пленяли и очаровывали». В браке было трое детей:

• Елена Эрастовна (1846—1918), супруга светлейшего князя Георгия Шервашидзе.
• Константин Эрастович (1855/1856—1935)
• Нина Эрастовна (ок. 1859—1876), её убийство имело большой резонанс в обществе и вошло в историю, как «Тифлииское дело». В июне 1876 года Нино вместе с матерью приехала из Одессы в Тифлис. Как-то вечером она отправилась купаться на реку и не вернулась. Её тело было обнаружено рыбаками на другой день. В убийстве Андреевской был обвинен нигилист Давид Чхотуа. Его защитой занимался знамениты адвокат В. Спасович, но это не помогло. Чхотуа не смог предоставить никакого алиби, и, так как все были уверены, что произошло именно убийство, он был приговорен к ссылке на 20 лет в Сибирь. Через много лет реальный убийца на смертном одре признался в преступлении, и Чхотуа был освобожден.

Награды

• Орден Святой Анны 3 степени (1837)
• Орден Святого Владимира 3 степени (1849)
• Орден Святого Станислава 1 степени (1851)
• Орден Льва и Солнца 2 степени (1845)

Источники

• Решетов С., Ижик Л. Мария Фердинандовна Кич-Маразли и её родственное окружение (Наркевичи, Кичи, Андреевские и Никитины): к 150-летию со дня рождения М. Ф. Кич-Маразли и 200-летию со дня рождения Э. С. Андреевского. Андреевские. Дерибасовская-Ришельевская: одесский альманах. — Одесса, 2009. Кн. 38. — С. 46-60.
• Решетов С. Доктор, писатель, устроитель курорта на Куяльницком лимане //Вечерняя Одесса. — 2009. — 14 апреля.
• Половцев А.А. Русский биографический словарь, т. 2
• Из воспоминаний А. А. Харитонова //Русская старина. 1894. Вып. 1—3. — С. 127.

Отрывок, характеризующий Андреевский, Эраст Степанович

Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.