Андреевский, Иван Михайлович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Андреев, Иван Михайлович»)
Перейти к: навигация, поиск
Иван Андреевский
Дата рождения:

14 (26) марта 1894(1894-03-26)

Место рождения:

Санкт-Петербург

Дата смерти:

30 декабря 1976(1976-12-30) (82 года)

Место смерти:

Нью-Йорк

Страна:

Российская империя Российская империя
СССР СССР
США США

Научная сфера:

богословие, литературоведение, история церкви

Ива́н Миха́йлович Андрее́вский (псевдоним Андре́ев; 14 [26] марта 1894, Санкт-Петербург — 30 декабря 1976, Нью-Йорк) — русский православный богослов, литературовед, церковный историк, врач-психиатр.





Детство и юность

Родился 14 (26) марта 1894 года в семье архивариуса Михаила Петровича Андреевского; его дед по отцу был священником.

Учился в гимназии в Петербурге. В 19071912 годы — организатор и участник самообразовательных молодёжных кружков, ряда рукописных ученических журналов. В 1912 году, будучи учеником 6-го класса гимназии, был арестован по делу межученической организации средних учебных заведений Петербурга (за антиправительственную деятельность: вместе с товарищем готовил прокламации); был приговорён к ссылке в Олонецкую губернию; приговор был отменён благодаря вмешательству миллионера Шахта. Уехал в Западную Европу.

В 19131914 изучал философию в Сорбонне. В 1914 году поступил в Психоневрологический институт в Петрограде, который окончил 4 года спустя; одновременно с обучением проходил военную службу — фельдшером психиатрических отделений в военных госпиталях. В 1918 году учился на славяно-русском отделении историко-филологического факультета Петроградского университета.

Преподаватель

С 1922 года — преподаватель Петроградского университета, но вскоре был уволен большевистскими властями. Одновременно работал в Бехтеревском институте психиатрии в должности научного сотрудника. Преподавал литературу в одной из средних школ Петрограда, где его учеником был будущий академик Дмитрий Лихачёв.

В 1923 года организовал и возглавил кружок литературного и религиозно-философского направления, который получил название Хельфернак («Художественно-литературная, философская и научная академия»). Был владельцем огромной библиотеки, который пользовались участники кружка.

Посещал подпольные богословские курсы и существовавшие в 1920-х годах в Петрограде религиозно-философские кружки; в 1926 году вступил в братство преподобного Серафима Саровского.

Деятель «иосифлянского» движения

Выступал против обновленчества; в 1927 году резко осудил «Декларации» Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), призывавшую к полной лояльности советской власти.

Активный участник «иосифлянского движения» в Российской Церкви (названному по имени смещённого Сергием митрополита Иосифа (Петровых)). Входил в состав делегации «иосифлян» во главе с епископом Димитрием (Любимовым), прибывшей 27 ноября 1927 к митрополиту Сергию (Страгородскому), с тем, чтобы убедить его отказаться от Декларации. Встреча закончилась безрезультатно.

В лагерях и ссылке

Весной 1928 года был арестован в Ленинграде за организацию нелегальных религиозно-философских кружков среди молодёжи.

В 1928—1930 годы вместе с Дмитрием Лихачёвым, также посещавшим Хельфернак, находился в заключении на Соловках, где общался с «иосифлянскими» епископами и священниками. В июле 1930 был этапирован в Москву, где привлечен к следствию по делу «Всесоюзного Центра Истинно Православной Церкви», получил новый срок, который отбывал в Белбалтлаге, где также имел общение с «иосифлянами».

В середине 1930-х годов освобождён без права проживания в крупных городах. Работал психиатром в Новгороде и других городах (в частности, был главным врачом в областном интернате для дефектных детей им. Ушинского (вместе со священномучеником Викторином Добронравовым), главным психиатром в Новгородской областной больнице). Принимал деятельное участие в жизни Катакомбной церкви, тайно вел семинар по изучению богословия.

Арестовывался в марте 1938 года.

Эмигрант

Во время Великой Отечественной войны находился на оккупированной немцами территории, участвовал в издании антибольшевистской газеты «За Родину».

В 1944 году эмигрировал в Германию. В 1950 переехал в США; постоянно жил при Троицком монастыре (Джорданвилль, штат Нью-Йорк) — по приглашению архимандрита Виталия (Максименко).

До 1971 года преподавал в Свято-Троицкой духовной семинарии в Джорданвилле — духовно-учебном заведении Русской православной церкви за границей; преподавал патрологию, а также нравственное богословие, апологетику, историю церкви, психологию, логику и историю литературы.

Его труды о Катакомбной церкви — один из немногих источников по её истории, написанных участником событий.

Скончался в Нью-Йорке; похоронен на кладбище Свято-Троицкого монастыря в городе Джорданвилль.

Семья

Труды

Автор ряда статей по церковной истории и работ по психологии, философии, апологетике и русской литературе, написанных под псевдонимом И. М. Андреев, в том числе:

  • Катакомбная Церковь в советской России. 1947.
  • [paraklit.org/eres/MP/Andreev2.htm Благодатна ли советская церковь?]. Джорданвилль, 1948.
  • Икона всех святых в земле российской просиявших. Мюнхен, 1948.
  • Положение Церкви в советской России. Нью-Йорк, 1951.
  • Краткий обзор истории Русской Церкви от революции до наших дней. Нью-Йорк, 1952.
  • Краткий конспект лекций по психологии. Джорданвилль, I960.
  • Православно-христианское нравственное богословие. Джорданвилль, 1966.
  • Очерки по истории русской литературы XIX века. Джорданвилль, 1968 (переизданы в России в 1990-е годы).
  • Воспоминания о Катакомбной Церкви в СССР. // Пантелеймон, архимандрит. Луч света. Ч. 2. Джорданвилль, 1970.
  • Russian Catacomb Saints. — Platina: St. Herman of Alaska Press, 1982.
  • Православная апологетика. М., 2006.

Напишите отзыв о статье "Андреевский, Иван Михайлович"

Литература

  • Инокъ Всеволодъ (Филипьевъ). Путь святыхъ отцовъ. Патрологія / Подъ общей ред. митрополита Лавра Восточно-Американскаго и Нью-Іорскаго. — Джорданвилль-М., 2007. — С. 569—574.
  • Митрофан (Зноско-Боровский), епископ. Хроника одной жизни. — М.: Свято-Владимирское братство, 2006. — с. 548—585.
  • Русские писатели эмиграции: Биографические сведения и библиография их книг по богословию, религиозной философии, церковной истории и православной культуре: 1921—1972 / Составитель Н. М. Зернов.- Boston: G. K. Hall & Co., 1973.

Ссылки

  • [www.st-tatiana.ru/index.html?did=287 О Марии Андреевской]
  • [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/auth_pages.xtmpl?Key=13649&page=129 Воспоминания Д. С. Лихачёва об И. М. Андреевском]

Отрывок, характеризующий Андреевский, Иван Михайлович

«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.