Андреев, Николай Платонович

Николай Платонович Андреев (1 октября 1882, Серпухов — 13 апреля 1947) — российский фотохудожник.

Детство, начало творческой жизни

Родился 1 октября 1882 в г.Серпухове Московской области. В собственной автобиографии значится, что отец его, Платон Андреевич, был парикмахером, а мать, Елизавета Михайловна,— прачкой. Но эти сведения не верны, так как в 20-е - 30-е годы дворянское и купеческое происхождение было довольно опасным. На самом деле, отец Платон Андреевич был купцом, довольно успешно занимавшемся коммерцией, имев в своем владении парикмахерскую, прачечную, чайную. В 1902 году Платон Андреевич числился в документах уже купцом 2-й гильдии. О состоятельности отца свидетельствует также их дом - двухэтажный кирпичный весьма вместительный особняк, то ли построенный, то ли купленный П. А. Андреевым в конце XIX века на одной из центральных улиц Серпухова - 1-й Московской, неподалеку от знаменитой Соборной горы, где в XIV веке стояли хоромы героя Куликовской битвы серпуховского князя Владимира Андреевича Храброго.

Кроме Николая в семье подрастали ещё четверо детей - брат и три сестры. Отец, зажиточный и весьма уважаемый в городе человек, не жалел средств для обучения детей. Мальчиков отдали в Серпуховское реальное училище, девочек - в гимназию. На Николая отец возлагал очень большие надежды, что он пойдет по его стопам. Но им не суждено было сбыться.

Николай с детства увлекся живописью и рисованием, а затем и фотографией - он всерьез занялся изучением фотодела. Кроме того, играл на кларнете и флейте. Особенно любил флейту (у него было несколько старинных серебряных флейт). Играл произведения Глюка, Вивальди, Баха. Не обошло его стороной и такое увлечение: в 1911 году на конкурсе бальных танцев, организованном Пожарным обществом Серпухова, он завоевал первый приз и получил ценный подарок - письменный прибор. Известно также, что Николай Платонович в юности изучал моторы, имел роскошный мотоцикл марки BMW и слыл страстным мотогонщиком. Отец все же желал, чтобы сын продолжил его дело, но после окончания реального училища, Николай после конфликта с отцом уходит из дома и открывает маленькое фотоателье в старой части Серпухова, в районе нынешней улицы Луначарского. Фотоателье начинает приносить доход и, обретя финансовую независимость, молодой человек полностью отдается избранному им делу - художественной фотографии.

Постижением фотонауки он занимался пытливо: изучил всю имеющуюся в Серпухове литературу по технике и истории фотографии, вступил в Русское фотографическое общество. Книги, предоставленные ему обществом, были также изучены досконально. К тайнам, постигнутым в книгах по фотоделу и на уроках живописи и рисования, Андреев прибавил свои, и на пересечении опыта прошлого и собственных творческих поисков в лаборатории Николая Платоновича начали рождаться шедевры.

Получение известности

Работы, которые с 1906 года Андреев выставляет в фотосалонах России и Европы, сразу привлекли внимание специалистов. Первый свой приз - пачку именных паспорту - Николай Платонович получил от Русского фотографического общества в 1908 году. Тогда же он был награждён дипломом на международной выставке в Москве. В 1910-м его работы отмечены дипломом с похвальным листом на Дрезденской выставке (Германия). Это было блестящее начало.

В 1914 году Николай Платонович женится на дочери родовитого и известного в городе купца красавице Варваре Николаевне Ворониной. После этого состоялось примирение Н. П. Андреева с отцом. Теперь Николай Платонович опять живёт в двухэтажном особняке на 1-й Московской улице. На доме вывеска - "Фотоателье Н. П. Андреева".

Перерыв в творчестве

В 1914 году началась первая мировая война. Н. П. Андреев был отправлен на краткосрочные автомобильные курсы (страсть к мотогонкам сыграла в этом не последнюю роль), а затем мобилизован в действующую армию. Воинская судьба Николая Платоновича сложилась трагично. В 1917 году с боевых позиций он был отправлен в Петроград для наведения порядка в городе, принимал участие в уличных боях, в районе Аничкова дворца получил тяжелое ранение и попал в госпиталь, где заболел тифом и оказался в палате смертников. Спасла его жена Варвара Николаевна. Получив известие, что Николай Платонович находится на краю гибели, она отправилась в Петроград на его поиски. Когда нашла наконец-то госпиталь, в котором он лежал, услышала страшные слова: "Кто? Кто? Платоныч... Да он все... Его, наверное, уже нет..." Войдя в палату, Варвара Николаевна с трудом узнала мужа: худой, бледный, в беспамятстве лежал он на кровати... На тележке с помощью добрых людей она кое-как смогла доставить его на Николаевский вокзал и перевезти в Серпухов.

После долгого лечения болезнь отступила. Николай Платонович пошёл работать художником-декоратором в городской театр, потом устроился на должность фотографа в Серпуховской художественно-исторический и краеведческий музей. Зарабатывал на жизнь и игрой в духовом оркестре. Потом сумел открыть своё фотоателье. В 1919 году в семье родился сын Валентин, в 1921-м - Николай. Снова начал Николай Платонович бродить с фотоаппаратом по окрестностям Серпухова, снова начал "колдовать" над позитивами в своей фотолаборатории.

"Золотой период" творчества

1922-1928 годы биографы Андреева называют "золотым периодом" его деятельности, временем творческой зрелости мастера. Работы Николая Платоновича экспонируются на российских и зарубежных выставках, получают восторженные отклики специалистов.

В 1924 году на выставке декоративного искусства в Париже Н. П. Андрееву присуждается золотая медаль. В 1927-м он удостаивается золотой медали в Сарагосе (Испания).

Восторженные отклики о земляке заставили и на родине признать Н. П. Андреева. В 1929 году в Серпуховском художественно-историческом и краеведческом музее состоялась первая персональная выставка Николая Платоновича, на которой экспонировалось 180 работ. Там же были представлены многочисленные призы, полученные Андреевым на советских и зарубежных выставках, - во Франции, Англии, Испании, Канаде, Бельгии, Швейцарии, Венгрии, Японии и других странах.

Последние годы деятельности

Признание было всеобщим. Андреев чтим за рубежом и в Советском Союзе, его работы все чаще удостаиваются почетных наград на всевозможных выставках. Даже земляки, что бывает крайне редко, признают его. Казалось бы, что ещё надо? Только работать и работать... Но советская власть боролась с частной собственностью, даже если с её помощью создавались всемирно известные шедевры. Фотоателье Н. П. Андреева было частным, и в 1928 году его обложили налогами, а затем фотопавильон сломали, имущество описали. Семья ждала ареста Николая Платоновича. Спасло его то, что он ни разу не выезжал за границу (коллеги даже шутливо называли Андреева "художником-домоседом"), хотя приглашения, конечно же, были. Однако нашёлся иной способ уязвить мастера: в 1930 году ему запретили выставляться за рубежом...

В родовой дом Николая Платоновича в начале 1930-х годов начинают подселять жильцов, проводя так называемое "уплотнение". И скоро большая семья Андреевых (около десяти человек) оказалась в двух комнатах некогда собственного дома (в 1934-м Андреевых и вовсе переселили в коммунальную квартиру на Советской улице).

В 1930 году к Андреевым пришла ещё одна беда - сгорела их дача в деревне Лужки, где Николай Платонович часто отдыхал и работал, где собирались его друзья - фотограф Василий Улитин, художник Максимов... Оставшись без средств, Николай Платонович пошёл работать в Серпуховской филиал НИИ текстильной промышленности (СЕРПНИТИ), где занимался микрофотографией: вместо поисков натуры для снимков, рутинная служба в лаборатории.

В 1941 году Николай Платонович женится во второй раз - на Варваре Петровне Беловой. В [1942]м у них родился сын Сергей. В 1943-м болезнь вновь приковала Николая Платоновича к постели. Последнее его прижизненное участие в выставке - фотосалон "Фокус", проходивший в октябре 1946 года в Амстердаме.

В апреле 1947 года Николай Платонович умер. Похоронен на Занарском кладбище в Серпухове. Дом, где жил и работал Н. П. Андреев, передали Серпуховскому историко-художественному музею - теперь он является одновременно и фотоцентром, и мемориальным музеем Н. П. Андреева. Его заведующая - внучка Николая Платоновича - Наталья Валентиновна Дурынина. Телефон: 8(4967)35-24-02.

Ссылки

• [www.serpuhov-photo.org.ru/s-andreev.html Мемориальный дом-музей Н.П. Андреева]
• [www.liveinternet.ru/users/2860190/post87982076/ Николай Андреев - знаменитый русский фотограф (1882-1947)]
• [www.photophilia.net/pictorial/andreev/index.html ANDREEV N.P. (1882-1947) PICTORIAL PHOTOGRAPHY]
• [www.photophilia.net/shergal/andreev/andreev.shtml Pictorial Photography by N.P. Andreev]
• [www.photoisland.net/pi_hist_text.php?hist_id=370&lng=1 История фотографии. Андреев Н.П.]

Отрывок, характеризующий Андреев, Николай Платонович

– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.