Андрей Кобыла

Андрей Кобыла<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Лицевой летописный свод: «В том же году великий князь Семен Иванович, внук Даниилов, женился в третий раз, взяв за себя княжну Марью, дочь великого князя Александра Михайловича Тверского. А ездил за ней в Тверь Андрей Кобыла да Алексей Босоволков»</td></tr>
Московский боярин
1347
Смерть:	после 1347
Дети:	Семён Жеребец, Александр Ёлка, Василий Ивантей, Гавриил Гавша, Фёдор Кошка

Андре́й Кобы́ла (ум. после 1347) — московский боярин времён Ивана Калиты и Симеона Гордого, первый исторически достоверный предок дома Романовых и ряда других родов. Согласно родословным, отчество Андрея было Иванович. С этим же отчеством он упоминается в «Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона». Однако в «Ростовском синодике» он упоминается с отчеством Александрович.

В летописях Андрей Кобыла упоминается только однажды: в 1347 году он был послан из Москвы в Тверь за княжной Марией Александровной, невестой великого князя Симеона Гордого, дочерью князя тверского Александра Михайловича. Больше о нём ничего не известно. По родословцам он был боярином во время правления Ивана Калиты и Симеона Гордого.

Происхождение

Точное происхождение Андрея Кобылы неизвестно. При составлении Бархатной книги в XVII веке, когда многие московские бояре ссылались на западное происхождение своих родоначальников, была составлена родословная легенда, по которой Андрей Кобыла выехал «из Немец», из прусской земли. В XVII веке в родословной Колычёвых появилось развитие этой легенды, составленное герольдмейстером Степаном Андреевичем Колычёвым. По ней некий князь Гланда Камбила, сын князя Дивона, потомок прусского короля Видевута, утомлённый в борьбе против Тевтонского ордена, выехал вместе со своим сыном и множеством подданных к великому князю Александру Ярославичу Невскому. Там он крестился с именем Иван, а его сын получил прозвище Кобыла, что объяснялось опиской писца. Ещё в XVIII веке на несостоятельность этой родословной легенды указывал Август Шлецер, однако данная версия происхождения Андрея Кобылы попала и в «Русский Гербовник», изданный в 1797 году.

Существовала также версия князя Андрея Курбского о происхождении Шереметевых (потомков Андрея) от «князей решских», хотя неясно, кого он имел в виду. Большинство позднейших историков также сомневались в достоверности родословной легенды о прусском происхождении. Ряд исследователей с большей или меньшей определённостью высказывается за происхождение Кобылы из Новгорода, из прусского конца (П. Н. Петров, Н. П. Павлов-Сильванский).

Крупный исследователь московской боярской знати С. Б. Веселовский считал, что прозвища детей Андрея делают версию об описке писцов несостоятельной. Ко всему прочему в ряде родословцев у Андрея упоминается брат, Фёдор Шевляга, который стал родоначальником родов Трусовых, Воробиных, Мотовиловых, Деревлёвых, Грабежевых. Прозвище Шевляга (или Шевлюга) означает «кляча», что также говорит о русском происхождении прозвища. В итоге Веселовский сделал вывод, что Андрей Кобыла происходил из знатного московского рода, возможно, родом из Новгорода. Эту версию поддерживает и А. А. Зимин.

В 1995 году С. В. Конев опубликовал «Ростовский родословный синодик», в котором упоминаются имена многих московских бояр XIV—XV веков. В отличие от хорошо известного исследователям «Успенского синодика», в «Ростовском синодике» приводятся не только имена, но и прозвища, а также некоторые биографические данные. Среди лиц, упоминаемых в нём, есть и предок Романовых — Андрей Александрович Кобыла. Исходя из этого, историк А. В. Кузьмин сделал вывод о том, что родословная легенда привела отчество Андрея неправильно. Сделал он и предположение о том, что Андрей имел костромское происхождение: известно, что потомки Андрея, в частности Романовы, имели под Костромой земельные владения. По мнению Кузьмина, Андрей мог быть сыном убитого в 1304 году костромского боярина Александра.

Семья

У Кобылы по родословцам было пять сыновей, родоначальников многих боярских и дворянских фамилий:

1. Семён Жеребец, родоначальник Лодыгиных, Коновницыных (впоследствии графы), Горбуновых и угасших — Кокоревых и Образцовых;
2. Александр Ёлка, родоначальник Колычёвых, Хлуденевых, Стербеевых и Неплюевых;
3. Василий Ивантей или Вантей — по родословцам бездетен;
4. Гавриил Гавша — имел двух сыновей: Бориса и Андрея. У Андрея Гаврилова имелось четверо детей: Фёдор Боборыка, Василий Мокрый, Борис и Иван. Василий Мокрый остался бездетным, а от Фёдора Боборыки пошёл отдельный дворянский род Боборыкиных. Фёдор Боборыка имел шестерых детей: Фёдора, Семёна, Родиона, Ивана, Андрея и Никиту. Фёдор Фёдорович имел пятерых сыновей, среди которых был Андрей Большой. У Андрея Большого было четыре сына. Одним из сыновей был Борис Андреевич, от которого родился пятый сын Савва. Сын Саввы, Василий, имел сына Фёдора Васильевича, от которого родился Роман Фёдорович Боборыкин, основавший город Тамбов в 1636 году;
5. Фёдор Кошка, родоначальник Романовых, Шереметевых (впоследствии графы), Яковлевых (включая Герцена) и угасших Голтяевых и Беззубцевых.

Общность легендарного происхождения от королей прусских отразилась на общности и эмблемах, сложившихся в XVIII веке, гербов вышеназванных фамилий (за исключением герба Романовых).

Художественная литература

Андрей Кобыла является одним из действующих лиц в цикле исторических романов Д. М. Балашова «Государи Московские», в котором писатель предполагает костромское происхождение Андрея.

Литература

• Экземплярский А. В. Кобыла, Андрей Иванович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1895. — Т. XVa. — С. 497.
• Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. — М.: Наука, 1969. — 584 с. — 4500 экз.
• Боде-Колычев М. Л. Боярский род Колычевых. — М.: Синодальная типография, 1886. — Т. 1.
• Зимин А. А.. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. — М.: Наука, 1988. — 350 с. — 16 000 экз. — ISBN 5-02-009407-2.
• Тройницкий С.Н. [www.heraldrybooks.ru/text.php?id=501 Гербы потомства Гланды Камбилы] // Гербовед : ж. — 1913. — № 1.
• Мизис Ю. А. Воевода Московского царства: (Р.Ф. Боборыкин на государевой службе) / Тамбовский государственный университет имени Г. Р. Державина. — Тамбов: ИД «Мичуринск», 2012. — 368 с. — 1 000 экз. — ISBN 978-5-98429-092-0. (в пер.)
• Конев С. В. Синодикология. Часть II: Ростовский родословный синодик // Историческая география. — Екатеринбург; Нью-Йорк, 1995. — Вып. 6. — С. 106, Л. 69.

Отрывок, характеризующий Андрей Кобыла

Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».