Андрей (Сухенко)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Архиепископ Андрей
33-й Архиепископ Омский и Тюменский
16 декабря 1969 — 2 февраля 1972
Церковь: Русская православная церковь
Предшественник: Николай (Кутепов)
Преемник: Мефодий (Мензак)
53-й Епископ Черниговский и Нежинский
17 октября 1955 — 2 октября 1961
Церковь: Украинская православная церковь (Московского патриархата)
Предшественник: Гурий (Егоров)
Преемник: Игнатий (Демченко)
9-й Епископ Винницкий и Брацлавский
27 декабря 1951 — 17 ноября 1955
Церковь: Украинская православная церковь (Московского патриархата)
Предшественник: Иннокентий (Зельницкий)
Преемник: Симон (Ивановский)
3-й Епископ Черновицкий и Буковинский
12 декабря 1947 — 9 февраля 1954
Церковь: Украинская православная церковь (Московского патриархата)
Предшественник: Феодосий (Коверницкий)
Преемник: Евмений (Хорольский)
 
Образование: Киевская духовная академия,
Киевский институт народного хозяйства
Имя при рождении: Евгений Александрович Сухенко
Рождение: 5 сентября 1900(1900-09-05)
село Озеряны, Козелецкий уезд, Черниговская губерния, Российская империя[1]
Смерть: 17 июня 1973(1973-06-17) (72 года)
Псково-Печерский монастырь
Похоронен: Псково-Печерский монастырь
Принятие монашества: 27 ноября 1932
Епископская хиротония: 25 февраля 1948

Архиепископ Андрей (в миру Евгений Александрович Сухенко; 5 сентября 1900, село Озеряны[1] — 17 июня 1973, Псково-Печерский монастырь) — епископ Русской православной церкви, архиепископ Омский и Тюменский.





Семья и образование

Родился в семье агронома, управляющего имением местного помещика. Окончил сельскую начальную школу, учился в Переяславской гимназии, окончил третью Киевскую гимназию (1918).

Учился в Киевской духовной академии, а после её закрытия, в течение четырёх лет — в Киевском институте народного хозяйства. Одновременно слушал лекции по богословским наукам, которые на дому читали профессора Киевского университета и духовной академии. Одновременно с учёбой был секретарём и иподиаконом викария Киевской епархии епископа Георгия (Делиева).

Священнослужитель

6 декабря 1927 года архиепископом Каневским Василием (Богдашевским) рукоположен целибатом во диакона.

25 декода 1927 года епископом Георгием (Делиевым) — во священника и назначен настоятелем Успенской церкви в с. Новый Быков Черниговской епархии.

С 8 ноября 1930 года — священник Свято-Андреевского собора в Киеве.

27 ноября 1932 года архиепископом Киевским Сергием (Гришиным) пострижен в монашество.

6 декабря 1932 года возведён в сан игумена.

С 15 мая 1933 служил в Свято-Троицкой церкви местечка Носовки Черниговской области.

2 августа 1934 года возведён в сан архимандрита. Служил на приходах Черниговской, Киевской, Костромской епархий.

19 октября 1937 года был арестован в селе Успенье ныне Парфеньевского района Костромской области. 28 октября 1937 осуждён тройкой при УНКВД по Ярославской области на 8 лет лишения свободы. Срок заключения отбывал в городе Ирбите Свердловской области в Севураллаге. 19 октября 1945 года срок его заключения истёк, но архимандрит Андрей был оставлен в лагере и освобождён лишь 16 июля 1946 года.

С 24 августа 1946 года  — настоятель сельского храма в Харьковской области. В 1947 года — настоятель Благовещенского кафедрального собора города Харькова.

Архиерей

12 декабря 1947 года определён быть епископом Черновицким и Буковинским.

23 февраля 1948 года в Зале заседаний Священного Синода было совершено наречение архимандрита Андрея во епископа Черновицкого и Буковинского.

25 февраля 1948 года — хиротонисан в Богоявленском Патриаршем соборе Москвы во епископа Черновицкого и Буковинского. Хиротонию совершали: Патриарх Московский и всея Руси Алексий I, Высокопреосвященпые Митрополиты: Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич), Киевский и Галицкий, Экзарх Украины, Иоанн (Соколов), Ленинградский и Новгородский Григорий (Чуков), архиепископы: Астраханский и Сталинградский Филипп (Ставицкий); Уфимский и Башкирский Иоанн (Братолюбов); Чкаловский и Бузулукский Мануил (Лемешевский); Днепропетровский и Запорожский Андрей (Комаров); Минский и Белорусский Питирим (Свиридов) и епископы: Челябинский и Златоустовский Ювеналий (Килин), Можайский Макарий (Даев), Свердловский и Ирбитский Товия (Остроумов), Калужский и Боровский Онисифор (Пономарёв); Казанский и Татарский Гермоген (Кожин), Ташкентский и Средне-Азиатский Гурий (Егоров), Житомирский и Овручский Александр (Виноградов)[2].

С 27 декабря 1951 года также управлял Винницкой епархией, с 1953 года — Каменец-Подольской епархией.

С 1954 года — епископ Винницкий и Брацлавский с одновременным управлением Хмельницкой (бывшей Каменец-Подольской) епархией.

С 17 октября 1955 года — епископ Черниговский и Нежинский.

22 сентября 1956 года возведён в сан архиепископа.

В 1958 года ему поручалось временное управление Житомирской, в 1960 году — Харьковской епархиями.

В мае 1959 года вступил во временное управление «на постоянной основе» Сумской епархией, возглавление которой самостоятельным епископом было приостановлено гражданскими властями.

2 октября 1961 года был освобождён от управления Черниговской и Сумской епархиями согласно прошению (в связи с возбуждением против него уголовного дела).

24 декабря 1961 года был приговорён Черниговским облсудом к восьми годам лишения свободы по обвинению в экономических преступлениях (растрате денег) и «безнравственном поведении». Подлинной причиной его осуждения стало оказание сопротивления властям, закрывавшим храмы и монастыри в период гонений на церковь при Никите Хрущёве. Срок заключения отбывал в лагпункте № 2 города Микунь Коми АССР. В лагере над архиепископом Андреем издевались, что позднее привело к нервному расстройству[3].

24 декабря 1964 года по протесту Генерального прокурора СССР дело было пересмотрено и срок наказания снижен до пяти лет. После отбытия двух третей срока был условно-досрочно освобождён и жил на покое в Псково-Печерском монастыре.

В августе 1968 года в связи со снятием судимости обратился к патриарху c просьбой о назначении на вакантную кафедру.

С 16 декабря 1969 года — архиепископ Омский и Тюменский. Его назначение фактически свидетельствовало о том, что церковь считает обвинения в адрес архиерея недостоверными. Однако управлял епархией он недолго, так как заключение в лагере привело к тяжёлой психической болезни. Архиепископ Василий (Кривошеин) вспоминал о встрече с владыкой Андреем во время Поместного собора 1971:

На Соборе архиепископ Андрей обращал на себя внимание своим странным поведением: ни с кем не разговаривал, непрерывно блаженно улыбался, смотрел перед собою в пространство каким-то неопределённым мутным взглядом. Во всём его виде было что-то бесконечно трагическое.

2 февраля 1972 года был отправлен на покой в связи с болезненным состоянием. Возвратился в Псково-Печерский монастырь, где в следующем году скончался. Похоронен в монастырских пещерах.

Напишите отзыв о статье "Андрей (Сухенко)"

Примечания

  1. 1 2 Ныне — Бобровицкий район, Черниговская область, Украина.
  2. [www.orthlib.ru/JMP/48_04/05.html Журнал Московской Патриархии]
  3. [ruskline.ru/monitoring_smi/2010/04/27/hruwyov_i_ego_cerkovnaya_politika_chast_2/ Русская народная линия — Хрущёв и его церковная политика. Часть 2]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Андрей (Сухенко)

И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.