Андре Шенье (опера)

Опера

Андре Шенье
Andrea Chenier
Портрет Андре Шенье
Композитор	Умберто Джордано
Автор(ы) либретто	Луиджи Иллики
Жанр	Веризм
Действий	4
Год создания	1896
Первая постановка	28 марта 1896 года.
Место первой постановки	Милан

«Андре Шенье» (итал. Andrea Chénier) — опера итальянского композитора Умберто Джордано, принадлежащая к наиболее значительным музыкальным произведениям веризма. Итальянское либретто Луиджи Иллики основано на вольной интерпретации событий, связанных с казнью французского поэта Андре Шенье во время Великой французской революции.

Будучи четвёртой оперой Джордано, «Андре Шенье» принесла ему мировую славу. До сегодняшнего дня она остается наиболее известным и популярным произведением композитора.

Партия Шенье вошла в репертуар многих теноров: Франческо Таманьо, Джованни Мартинелли, Энрико Карузо, Беньямино Джильи, Джакомо Лаури-Вольпи, Антонио Кортиса, Франко Корелли, Марио дель Монако, Пласидо Доминго, Лучано Паваротти и др.

Действующие лица

Андре Шенье, поэт	тенор
Графиня де Куаньи, аристократка	меццо-сопрано
Мадлен де Куаньи, её дочь	сопрано
Шарль Жерар, слуга графини, революционер	баритон
Берси, мулатка, горничная Мадлен де Куаньи	меццо-сопрано
Пьер Флевиль, писатель, гость графини	бас
Аббат, гость графини	тенор
Матье, официант в кафе, революционер	баритон
«Невероятный», шпион революционного правительства	тенор
Роше, друг Шенье	бас
Мадлон, старуха-патриотка	меццо-сопрано
Фукье-Тенвиль, обвинитель революционного трибунала	бас
Шмидт, тюремщик Сен-Лазара	баритон
Мажордом графини де Куаньи, отец Жерара	бас
Дамы, кавалеры, солдаты, судьи, народ — хор

Либретто

Акт первый. 1789. Замок графини де Куаньи

Слуги графини под руководством мажордома суетятся, готовясь к приёму гостей. Среди них молодой Шарль Жерар. Он не такой как его отец, ему противно прислуживать аристократам. Согласно идеалам Просвещения, Шарль считает всех людей равными, тем более, что он влюблен в дочь графини прекрасную Мадлен. Входят Мадлен и графиня, они не обращают внимания на лакея. Графиня отдает приказания мажордому, Мадлен беседует с горничной Берси о своем наряде. Все готово. Появляются гости. Среди них писатель Флевиль, который представляет хозяйке и её дочери молодого поэта Андре Шенье. Графиня беседует с вошедшим аббатом. Мадлен заинтересовалась поэтом. Приглашенные артисты, наряженные пастухами и пастушками, исполняют пастораль. Флевиль хвалит Шенье не только как поэта, но и как импровизатора, графиня просит его почитать свои стихи, а Мадлен дает тему для импровизации — любовь. Шенье импровизирует, но в его стихах звучит идея того, что сейчас не время для любви, отчизна требует от общества участия в судьбе народа, преодоления его нищеты, удовлетворения насущных нужд. Общество шокировано. В это время Жерар вводит в зал толпу нищих крестьян. Он гневно обличает общество, показывая ему настоящих, а не театральных поселян. Графиня приказывает Жерару убираться вон. Вместе с народом уходит и Шенье. Музыканты играют танец, и общество продолжает веселиться.

Акт второй. 1793. Париж. Улица возле Кафе санкюлотов

Официант Матье беседует с мулаткой Берси. Город возбужден. Только что в Конвенте Марат одержал победу над жирондистами, и теперь толпа с криками «Смерть жирондистам, да здравствует Марат!» ходит по улицам. К беседующим подходит человек в костюме «Инкруаябль». Будучи шпионом, он обвиняет Берси, в том, что она общается со своей бывшей хозяйкой-аристократкой. Берси с гневом отвергает все обвинения и высмеивает «Инкруаябль». Возле кафе встречаются Шенье и его друг Роше. Шенье — умеренный революционер, близкий к жирондистам. Роше предупреждает, что после победы радикальных революционеров для Шенье небезопасно находиться в Париже, ему нужно уехать. Но поэт отказывается. Он увлечен загадочной интригой — каждый день он получает любовные письма от неизвестной дамы, и вот-вот состоится свидание. Очередная революционная демонстрация прерывает свидание друзей. Появляется Жерар. Он радикал-революционер, якобинец. «Инкруаябль» докладывает ему результаты своих наблюдений. Жерар все ещё влюблен в Мадлен и просит шпиона разыскать её. В это время Берси в толпе сообщает Шенье, что неизвестная дама сейчас будет здесь. Толпа рассеивается, и на улице остается только Шенье. Появляется Мадлен. Она признается Шенье, что любит его, и что это она писала ему письма. Шенье также любит Мадлен. Но свидание влюбленных прерывает Жерар, которого привел подслушивавший все «Инкруаябль». Подоспевший Роше уводит Мадлен. Шенье и Жерар обнажают шпаги. «Инкруаябль» бежит за помощью. Шенье наносит Жерару рану. Тот вспоминает, что они были друзьями в начале революции, просит Шенье уйти и предупреждает, что он как жирондист включен в списки подозрительных, подлежащих аресту. Шенье уходит. Возвращается толпа. На вопрос, кто его ранил, Жерар отвечает, что не знает его. Толпа с криками «Смерть жирондистам!» уносит Жерара.

Акт третий. 1794. Революционный трибунал

Матье и Жерар, поправившийся после ранения, обращаются к народу с призывом вступать в революционную армию и жертвовать на военные нужды, так как международная контрреволюция ведёт беспощадную войну против Франции. На призыв откликается старуха Мадлон, сын которой погиб при штурме Бастилии, а старший внук — в битве при Вальми. Теперь она привела своего младшего внука, чтобы он вступил в армию и защищал революцию. С патриотическими песнями толпа уходит. В зале остается Жерар. К нему приходит человек в костюме «Инкруаябль». Он сообщает, что Шенье арестован, но для обвинения не достает улик. Жерар колеблется, тогда «Инкруаябль» рассказывает, что Шенье продолжает встречаться с Мадлен. Ослеплённый ревностью, Жерар пишет донос на Шенье, в котором обвиняет его в связях с изменившим революции генералом Дюмурье. «Инкруаябль» уносит бумагу. В зал заходит женщина под вуалью, когда она открывает лицо, Жерар видит, что это Мадлен. Он пытается говорить ей о своей любви, но Мадлен отвергает признания Жерара. В ярости Жерар вспоминает все унижения и несправедливости, которым он подвергался в замке графини де Куаньи, как его с позором выгнала графиня, а Мадлен не обращала на него внимания. Мадлен говорит, что все изменилось, теперь он является её гонителем: графиня убита восставшей толпой, замок сожжен, единственный человек, который ещё привязывает Мадлен к жизни — в тюрьме и ему грозит казнь. Она готова пожертвовать всем, чтобы спасти Шенье, если нет — она умрет вместе с ним (знаменитая ария Мадлен «La mamma morta»). Потрясенный признанием Мадлен, Жерар решает спасти Шенье. Зал вновь заполняется толпой. Обвинитель Фукье-Тенвиль начинает разбор дел под крики толпы, требующей смертных приговоров. Вызывают Шенье. В ответ на обвинения в связях с Дюмурье Шенье подтверждает, что воевал под руководством генерала при Вальми и защищал Францию. Жерар пытается опровергнуть свой донос, но толпа обвиняет его в том, что он продался врагам революции. Судьи под одобрение публики выносят Шенье смертный приговор.

Акт четвёртый. 1794. Тюрьма Сен-Лазар

Тюремщик Шмидт приводит в камеру к Шенье его друга Роше. В тюрьме, отрешившись от революционной и политической деятельности, Шенье пишет лирические стихи о любви, весне. Одно из них он читает Роше. Шенье провожает Роше к выходу. Тем временем в тюрьму пришёл Жерар. Неожиданно здесь он встречает Мадлен. Она поменялась с женщиной, приговоренной к смерти, и теперь будет рядом с Шенье до самого конца. Потрясенный Жерар уходит, чтобы просить о помиловании самого Робеспьера. Возвращается Шенье. Увидев Мадлен, он приходит в восторг. Влюбленные, которые не могли быть вместе при жизни, соединятся в смерти. Возвращается Жерар. Робеспьер отверг просьбу о помиловании поэта — поэтам не место в государстве торжествующего разума. Входит тюремщик. Он вызывает Андре Шенье и Иду Легрей (под этим именем в тюрьму проникла Мадлен). Взявшись за руки, влюбленные идут к гильотине.

Ссылки

• [www.belcanto.ru/andrea.html Об опере «Андре Шенье» на сайте belcanto.ru]
• [classiclive.org/index.php?option=com_content&view=article&id=124:2011-05-06-12-59-17&catid=41:a&Itemid=65 Либретто оперы Андре Шенье]

Дискография

Студийные записи

Год	Исполнители (Андре Шенье, Мадлен де Куаньи, Шарль Жерар)	Дирижёр, оркестр	Студия
1920	Луиджи Лупато, Валентина Бартоломаси, Адольфо Пачини	Карло Сабайно, Хор и оркестр Театра Ла Скала, Милан	78rpm: Società Nazionale del Grammofono «La Voce del Padrone» Cat: S 5520-5552 (even numbers, 17 discs)
1929	Луиджи Марини, Лина-Бруна Раза, Карло Галеффи	Лоренцо Молайоли, Хор и оркестр Театра Ла Скала, Милан	Audio CD: Naxos Records, Cat: 8.110066-67
1941	Беньямино Джильи, Мария Канилья, Джино Бекки	Оливьеро де Фабрициус, Хор и оркестр Театра Ла Скала, Милан	Audio CD: EMI Classics, Cat: 69996
1951	Джино Сарри, Франка Сакки, Альдо Протти	Альберто Паолетти, Хор и оркестр Римской Оперы	Audio CD: Cantus Classics, Cat: 500699
1953	Хозе Сольер, Рената Тебальди, Уго Саварезе	Артуро Базиль, Хор и оркестр Радио, Турин	Audio CD: Warner Fonit, Cat: 8573
1957	Марио дель Монако, Рената Тебальди, Этторе Бастианини	Джанандреа Гаваццени, Хор и оркестр Академии Санта-Чечилия, Рим	Decca, Cat: 425407
1957	Ричард Такер, Мария Куртис Верна, Марио Серени	Фаусто Клева, Хор и оркестр Метрополитен-опера, Нью-Йорк	Audio CD:
1963	Франко Корелли, Антониетта Стелла, Марио Серени	Габриеле Сантини, Хор и оркестр Римской оперы	Audio CD: EMI Classics, Cat: 58676
1976	Пласидо Доминго, Рената Скотто, Шеррилл Милнз	Джеймс Ливайн, Хор Джона Эдлиса, Национальный филармонический оркестр, Лондон	Audio CD: RCA, Cat: 2046
1984	Лучиано Паваротти, Монтсеррат Кабалье, Лео Нуччи	Риккардо Чиалли, Хор Уэльской оперы, Национальный филармонический оркестр, Лондон	Audio CD: Decca, Cat: 410117
1986	Хосе Каррерас, Ева Мартон, Джорджо Занканаро	Джузеппе Патане, Хор Венгерского радио и телевидения, оркестр Венгерской оперы, Будапешт	Audio CD: Sony Classical, Cat: 42369
2005	Фабио Армилиато, Даниела Десси, Карло Гульфи	Векослав Сутий Хор и оркестр «Джузеппе Верди», Милан	Audio CD: DG, Cat: 476 6453

Отрывок, характеризующий Андре Шенье (опера)

В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.