Андроник (Никольский)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Андроник и фамилией Никольский.

Архиепископ Андроник<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Архиепископ Пермский и Соликамский, Пермский и Кунгурский
30 июля 1914 — 20 июня 1918
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	Палладий (Добронравов)
Преемник:	Борис (Шипулин)
Архиепископ Омский и Павлодарский
8 марта 1913 — 30 июля 1914
Предшественник:	Владимир (Путята)
Преемник:	Арсений (Тимофеев)
Епископ Тихвинский, викарий Новгородской епархии
14 марта 1908 — 8 марта 1913
Предшественник:	Феодосий (Феодосиев)
Преемник:	Алексий (Симанский)
Епископ Киотоский, викарий Токийской епархии
5 ноября 1906 — 5 июля 1907
Предшественник:	викариатство учреждено
Преемник:	Сергий (Тихомиров)
Имя при рождении:	Никольский Владимир Александрович
Рождение:	1 (13) августа 1870(1870-08-13) с. Поводнево, Мышкинский уезд, Ярославская губерния
Смерть:	7 (20) июня 1918(1918-06-20) (47 лет) близ Перми
Принятие монашества:	1 августа 1893
Епископская хиротония:	5 ноября 1906
Архиепископ Андроник на Викискладе

Архиепи́скоп Андрони́к (в миру Влади́мир Алекса́ндрович Нико́льский; 1 (13) августа 1870, село Поводнево, Мышкинский уезд, Ярославская губерния — 7 (20) июня 1918, Пермь) — епископ Русской православной церкви, архиепископ Пермский и Кунгурский.

Причислен к лику святых Русской православной церкви в августе 2000 года.

Биография

Родился 1 августа 1870 года в семье псаломщика Преображенской церкви села Поводнева Ярославской епархии.

В 1885 году окончил Угличское духовное училище, в 1891 году — Ярославскую духовную семинарию, в том же году поступил в Московку духовную академию.

1 августа 1893 года пострижен в монашество с именем Андроник, а 6 августа 1893 года рукоположён в сан иеродиакона.

В 1895 году окончил духовную академию со степенью кандидата богословия за сочинение «Древнецерковное учение об Евхаристии как жертве в связи с вопросом об искуплении».

22 июля 1895 года рукоположён в сан иеромонаха.

С 1895 года — помощник инспектора в Кутаисской духовной семинарии.

С августа 1896 года — преподаватель гомилетики, затем инспектор Александровской миссионерской семинарии в Ардоне.

20 марта 1897 г. определением Святейшего Синода «за усердную и полезную службу по семинарии и частое проповедание слова Божия» был возведен в звание соборного иеромонаха Донской иконы Божией Матери московского монастыря.

В сентябре 1897 года назначен членом миссии в Японии.

Путешествуя в Японию через Италию, Грецию и Северную Америку вместе с архимандритом Сергием (Страгородским), также назначенным в миссию, знакомился с современным состоянием христианства — католицизма и православия, посетил древние христианские святыни — катакомбы и гробницы мучеников, развалины Колизея. Впоследствии писал, что молитва у мест, освященных кровью первомучеников-христиан, вдохновляла его и архимандрита Сергия на подвижническое служение Церкви — сделать так, чтобы «церковное начало жизни было святым и полным началом для всех нас».

Ухудшение здоровья, вызванное трудностями акклиматизации, а также известие о смерти отца, вынудили его возвратиться в Россию.

С 5 марта 1899 по 13 января 1900 — ректор Ардонской миссионерской семинарии в сане архимандрита. Уволен от должности по прошению.

По приглашению епископа Уфимского Антония (Храповицкого) в 1900 году приехал в Уфу. 16 октября того же года по ходатайству епископа Антония (Храповицкого) назначен ректором Уфимской духовной семинарии.

Епископ

5 ноября 1906 был хиротонисан во епископа Киотосского и назначен помощником архиепископа Николая (Касаткина), получившего известность как миссионер (в 1970 году был причислен к лику святых).

Прибыв в Осаку, нашел православную общину в плачевном состоянии. Храм посещало не более 10 человек, на клиросе читал и пел один псаломщик. Своё служение епископ Андроник начал с того, что каждый вечер в будние дни посещал дома прихожан, знакомился с их семьями, беседовал, проповедовал, узнавал их нужды. За время служения епископа Андроника в Японии число людей, посещавших храм, значительно возросло, на богослужениях пел большой смешанный хор.

Миссионерские труды в неблагоприятном для Андроника климате вновь привели к ухудшению здоровья, и 5 июля 1907 года Святейшим Синодом ему был предоставлен отпуск.

В октябре 1907 командирован в город Холм (ныне Хелм, Польша) для замещения епископа Евлогия (Георгиевского) во время сессий Государственной думы. В своих устных и письменных обращениях принялся бичевать «злейшую и пагубнейшую латынскую ересь» (католицизм).

С 14 марта 1908 года — епископ Тихвинский, первый викарий Новгородской епархии.

Был почётным председателем Новгородского и Пермского отдела Союза русского народа. Придерживался крайне правых политических взглядов: идеализировал русское средневековье, «веру христианскую и Царя самодержавного» рассматривал как неразрывное «святое, народное, историческое достояние». Автор брошюры «Беседы о Союзе Русского Народа», в которой не только активно защищал участников этой организации от критики со стороны либералов, но и стремился обосновать с позиций православного вероучения многие постулаты монархической идеологии. Утверждал, что «Русский Народ, объединяющийся в Союз, и ставит своею целью сохранить то, что нам досталось от великих наших предков, передавших нам величайшую в мире страну и что за последние два века так существенно было затемнено ворвавшимся к нам европеизмом».

С марта 1913 года — епископ Омский и Павлодарский.

С июля 1914 года — епископ Пермский и Соликамский. 1 июля 1916 года переименован в епископа Пермского и Кунгурского в связи с образованием Соликамского викариатства. С 1915 года — архиепископ.

По словам автора его жития, игумена Дамаскина,

его жизнь была образцом древнего благочестия. Это был подвижник, молитвенник и нестяжатель, всякое материальное благополучие и богатство вменявший ни во что. Все средства владыка жертвовал на помощь беднякам. Одевался он просто, никогда не носил шёлковых ряс; и хотя был награждён многими орденами, но наград никогда не надевал. Святитель был ревностным исполнителем иноческих правил и церковных обрядов. Он строго постился: в постные дни питался одними овощами, в скоромные — обходился малым количеством пищи, а в последние дни страстной седмицы употреблял в пищу только просфору и чай. Накануне дня, когда ему должно было совершать литургию, владыка почти не спал, всю ночь простаивая на молитве.

В 1916 году по его инициативе в Пермской епархии были созданы миссионерские курсы по обличению неверия и социализма. Много ездил по епархии, посещал приходы и монастыри. Был противником Г. Е. Распутина. При посещении Царской ставки в августе 1916 года безуспешно пытался отговорить Николая II от поддержки «старца».

25 февраля 1917 года в кафедральном соборе Перми возглавил хиротонию архимандрита Феофана (Ильменского) во епископа Соликамского, викария Пермской епархии.

5 марта 1917 года, в дни Февральской революции, выпустил воззвание с требованием полного подчинения Временному правительству, возложив в нём вину в «погибели» монархии на «бесчестных царских слуг».

В 1917—1918 годах участвовал в работе Поместного Собора. Резко негативно отнёсся к приходу к власти большевиков. Ожидая ареста, держал себя совершенно спокойно, ежедневно исповедовался и приобщался Св. Таин. На случай своего ареста оставил распоряжение: «Арестованный рабоче-крестьянским правительством, запрещаю священно-церковнослужителям г. Перми и Мотовилихи совершение богослужений, кроме напутствия умирающих и крещения младенцев».

17 июня 1918 года был арестован. В ночь на 20 июня чекисты вывезли архиепископа в окрестности Перми и заставили его рыть себе могилу. Убийцы требовали, чтобы он снял свой запрет на совершение богослужений. (Духовенство, из страха перед большевиками, фактически пренебрегло этим запретом). Владыка отказался, его заставили копать себе могилу и лечь в неё. После этого чекисты начали забрасывать его землёй, несколько раз выстрелили в лежащего архипастыря и закопали могилу.

Канонизация и почитание

В 1981 году решением Архиерейского Собора Русской православной церкви заграницей канонизирован в лике священномученика со включением Собор новомучеников и исповедников Российских с установлением памяти 25 мая.

Был причислен к лику местночтимых святых Пермской епархии в 1999 году.

В августе 2000 года прославлен для общецерковного почитания в лике святых на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви.

Труды

• Миссионерский путь в Японию. Казань, 1899;
• Миссионерский год в Японии. (Из дневника). Вып. 1—2. Уфа, 1904;
• Беседы о Союзе Русского Народа. Старая Русса, 1909;
• Русский гражданский строй жизни перед судом христианина, или Основания и смысл Царского Самодержавия. Старая Русса, 1909;
• Размышления епископа // Голос церкви. 1913. Февраль-апрель; М., 1913;
• Письма архиерея к иереям. Пермь, 1915;
• Наша церковно-народная жизнь как она есть. (Размышления епископа после путешествия по епархии). Изд. 2-е. Пермь, 1916;
• О Церкви, России / Составитель В. Королев. Фрязино, 1997;
• Творения. Книга I: Статьи и заметки. Тверь, «Булат», 2004. — 512 стр. Тираж 5000 экз.
• Творения. Книга II. Проповеди, обращения, послания. Тверь, «Булат», 2004 год — 464 стр. Тираж 5000 экз.

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_3918 Андроник (Никольский), св.] на сайте «Русское православие»
• [www.rus-sky.com/gosudarstvo/martyrs/andrnk.htm Биография Андроника Никольского]
• [www.rusinst.ru/articletext.asp?rzd=1&id=5456&abc=1 Биография Андроника Никольского] на сайте «Институт Русской цивилизации»
• [www.permeparhia.ru/index.php?id=427 Архиереи Земли Пермской (1888—1918)]
• [www.pravoslavie.ru/authors/567.htm Письма о духовной жизни. Андроник (Никольский) «Пишу от избытка скорбящего сердца»]
• [spovodnevo.wix.com/xvsk#!about/c10fk Родина священномученика Андроника (Никольского). Храм Преображения Господня в с. Поводнево Мышкинского района]
• [www.youtube.com/watch?v=9uZoTDa32l0 Документальный историко-публицистический фильм о священномученике архиепископе Пермском и Кунгурском Андронике]

Отрывок, характеризующий Андроник (Никольский)

– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.