Андрунакиевич, Владимир Александрович

Владимир Александрович Андрунакиевич
Дата рождения:	3 апреля 1917(1917-04-03)
Место рождения:	Петроград, Российская республика
Дата смерти:	22 июля 1997(1997-07-22) (80 лет)
Страна:	Румыния, СССР
Научная сфера:	математика
Место работы:	Кишинёвский государственноый университет;</br>педагогический институт имени И. Крянгэ;</br>Московский химико-технологический институт имени Д. И. Менделеева;</br>Академия наук Молдавской ССР
Учёная степень:	доктор физико-математических наук
Учёное звание:	Действительный член Академии наук Молдавской ССР
Альма-матер:	Ясский университет
Научный руководитель:	А. Г. Курош, О. Ю. Шмидт
Награды и премии:	Государственная премия МССР (1972)</br>Заслуженный деятель науки Молдавской ССР

Владимир Александрович Андрунакиевич (3 апреля 1917, Петроград — 22 июля 1997) — молдавский советский математик, один из основателей молдавской математической (алгебраической) школы. Доктор физико-математических наук (1958), академик (1961) и вице-президент (1964—1969, 1979—1990) АН МССР. Заслуженный деятель науки Молдавской ССР, лауреат Государственной премии МССР (1972).

Биография

Владимир Андрунакиевич родился в Петрограде, в районе Невская застава, в семье юриста Александра Константиновича Андрунакиевича (Андронаке, 1889—1943), уроженца Обрежи Бельцкого уезда Бессарабской губернии, и музыкального педагога Антонины Михайловны Стадницкой (1887—1943), уроженки Петербурга и племянницы митрополита Арсения (Авксентия Георгиевича Стадницкого) . До 1936 года обучался в мужской румынской гимназии «Алеку Руссо» в Кишинёве. После окончания Ясского университета (1940) вернулся в ставшую советской Бессарабию, работал учителем математики в кишинёвской средней школе № 13.

В годы Великой Отечественной войны — в эвакуации в Краснодарском крае и в Казахстане (Джамбул), где умерли его родители. В 1943—1946 годах учился в аспирантуре Московского университета у профессоров А. Г. Куроша и О. Ю. Шмидта, кандидатскую диссертацию защитил в 1946 году.

С 1947 года преподавал в Кишинёвском государственном университете и Кишинёвском государственном педагогическом институте им. Иона Крянгэ. В 1953—1961 — доцент, затем заведующий кафедрой высшей математики (1953—1961) Московского химико-технологического института имени Д. И. Менделеева.

В 1961 возвратился в Кишинёв и в том же году первым из математиков был назначен академиком новосозданной Академии наук Молдавской ССР и первым директором Института физики и математики АН МССР (с 1964 года — Институт математики и Вычислительный центр АН МССР). С 1991 года — на пенсии (почётный директор Института математики).

Семья

• Сестра — пианистка Татьяна Александровна Войцеховская (1915—1976), жена архитектора Валентина Александровича Войцеховского (1909—1977); их дочь — Нина Валентиновна Гросул-Войцеховская, доцент кафедры эстетического воспитания МГПУ, жена доктора исторических наук В. Я. Гросула, сына президента АН МССР Я. С. Гросула.
• Брат — Дмитрий Александрович Андрунакиевич (1921—?), жил в Канаде.

Монографии

• Андрунакиевич В. А. Радикалы ассоциативных колец: Автореф. дис. … д-ра физ.-матем. наук. — М., 1958. — 11 с.
• Андрунакиевич В. А., Рябухин Ю. М. Радикалы алгебр и структурная теория. — М.: Наука, 1979. — 496 с. — (Соврем. алгебра). — 400 экз.
• Андрунакиевич В. А., Киртоагэ И. Д. Числа и идеалы. — Кишинёв: Лумина, 1980.
• Андрунакиевич В. А. Прикладные задачи механики сплошных сред. — Кишинёв: Штиинца, 1985.
• Андрунакиевич В. А. Модули, алгебры и топологии. — Кишинёв: Штиинца, 1988.
• Конструкции топологических колец и модулей (с В. И. Арнаутовым). Кишинёв: Штиинца, 1988.

Отрывок, характеризующий Андрунакиевич, Владимир Александрович

Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.