Андские цивилизации

Андские цивилизации. Различают арехеологические и исторические культуры в Андах.

Археологические культуры

Доколумбова хронология Перу и Андского региона в настоящее время основана на классификации, которую предложил Эдвард Лэннинг. Альтернативную систему датировки предложил Луис Лумбрерас, который иначе датирует некоторые археологические находки. Большинство культур Позднего горизонта и некоторые культуры Позднего промежуточного периода были включены в состав инкской империи к 1493 г., однако окончание периода датируется 1534 г., датой крушения Империи инков в результате испанского завоевания. Большинство хронологических границ между периодами связаны либо с окончанием сильной засухи, либо с началом новой, результатом чего было перемещение сельскохозяйственного производства в горы или его возвращение на равнину, а следовательно, и смена между культурами с разными образами жизни.

Историки считают, что первые люди появились в Перу около XV столетия до н. э. На протяжении столетий до нашей эры землю Перу заселяли народы, которые создали могущественные цивилизации, построили памятники архитектуры, которые сохранились и до наших дней. Считается, что первыми людьми в Перу были кочующие охотники-собиратели, которые жили в пещерах. Наиболее развитыми культурами на территории нынешнего Перу были: культуры Чавин в районе Кальехон-де-Уайлас, расцвет приходится на 800—300 до н. э. Наска и Паракас в южной части перуанского побережья (ок. 200—500 н. э.); Мочика и Чиму на севере (ок. 300—1400 н. э.), Тиауанако на берегах озера Титикака (расцвет относится к 11 в.) В 12 в. н. э. племя инков поселилось в районе Куско. В 15 в. инки владели землями от современной южной Колумбии до центрального Чили и создали империю Тауантинсуйу, что в переводе означает «четыре соединенные между собой стороны света». Интересно, что четыре дороги делили территорию империи на четыре части.

Культура Норте-Чико

Культура Норте-Чико или Культура Караль-Супе (второе название чаще используется в испаноязычной литературе) — доколумбова цивилизация в регионе Норте-Чико на северо-центральном побережье Перу. Это самое древнее из известных доколумбовых государств Америки, процветавшее в период с XXX по XVIII вв. до н. э., в так называемый докерамический (предкерамический) период (одновременно с возвышением цивилизаций Древнего Египта, Месопотамии и долины Инда). Альтернативное название происходит от названия местности Караль в долине Супе к северу от Лимы, где был обнаружен крупный археологический памятник данной культуры. Караль впервые обнаружила археолог Рут Шейди Солис (англ.) в 1997 г.

Согласно археологической номенклатуре, Норте-Чико — докерамическая культура позднего архаичного периода; керамика полностью отсутствует, количество произведений искусства чрезвычайно мало. Наиболее впечатляющим достижением культуры Норте-Чико является её монументальная архитектура, включающая холмообразные платформы и круглые площади. Археологические данные позволяют предположить, что данная культура владела технологией изготовления тканей. Возможно, существовало поклонение символам божеств, что характерно и для других андских доколумбовых культур. Предполагается, что для управления древней культурой Норте-Чико требовалась сложная система управления, и до сих пор остаются без ответа вопросы о том, как она функционировала.

О существовании в этих местах древних поселений археологам стало известно как минимум с 1940-х гг. Наиболее ранние раскопки состоялись в Асперо на побережье, где останки поселения были обнаружены в 1905 г., и позднее в Карале, дальше от побережья. Перуанские археологи во главе с Рут Шейди Солис представили отчёты о существовании древней цивилизации в конце 1990-х гг., после раскопок в Карале. К данной культуре также относят монументальные сооружения в Бандурриа (Перу, регион Уачо).

Чавинская культура

Чавинская культура, или культура Чавин — доколумбова цивилизация, существовавшая на северных нагорьях Анд на территории современного Перу с 900 г. до н. э. по 200 г. до н. э. Чавинская культура находилась в долине Мосна, где сливаются реки Мосна и Уачекса. Долина расположена на высоте 3150 над уровнем моря, в настоящее время в ней проживают народы кечуа, халка и пуна.

Наиболее известным археологическим памятником чавинской культуры являются развалины в Чавин-де-Уантар, расположенном высоко в Андских горах к северу от Лимы. Считается, что город был построен около 900 г. до н. э. и являлся религиозным центром чавинской цивилизации. В настоящее время город объявлен местом культурного наследия ЮНЕСКО. Существуют и другие крупные памятники данной культуры, например, крепость Кунтур-Уаси, храм Гарагай с полихромными рельефами и др.

На руинах чавинской культуры возникли несколько новых, в частности, Викус и Салинар.

Культура Вальдивия

Культура вальди́вия — одна из древнейших культур обеих Америк, существовавшая в период между 3500 г. до н. э. и 1800 до н. э. в одном из самых засушливых районов тихоокеанского побережья Эквадора в провинции Манаби, от Пуэрто-Кайо до севера провинции Санта-Элена.

Радиоуглеродный анализ относит появление артефактов культуры вальдивия примерно к 3500 году до н. э. Она была открыта в 1956 году эквадорским археологом Эмилио Эстрадой, обнаружившим поселение в устье реки Вальдивия (Эквадор).

Её происхождение до сих пор остается загадкой. Некоторые специалисты выводят его от племён с восточных склонов Анд, другие из более ранней культуры лас-вегас, которую вальдивия напоминает по некоторым характеристикам.

Эстрада и другие учёные высказали предположение о её контактах с жителями островов современной Японии, так как наблюдается большое сходство керамических изделий Вальдивии и периода Дзёмон (Кюсю). Однако эти теории не получили распространения, и большинство археологов отвергают наличие подобной связи. «Было отброшено представление о транстихоокеанской диффузии (посредством случайного путешествия рыбаков с о-ва Кюсю), элементов японского неолита, известного под именем Дзёмон, которое предложили Б. Меггерс, К. Эванс и Э. Эстрада. Более того, в конце 70-х годов ученые отказались от чисто хронологического подхода к исследованиям и (на основе подхода междисциплинарного) начали изучать производство и воспроизводство вальдивийского общества не только как группы рыболовов и ранних земледельцев побережья, а как населения, занятого эксплуатацией разнообразной флоры и фауны экваториального побережья».

Существуют фундаментальные различия между культурой вальдивия и другими культурами Амазонии, главным образом группами охотников и собирателей. Тем не менее сходство глиняных изделий позволяет говорить о существовавшей между ними связи, так как обнаружена вальдивийская керамика с орнаментами, типичными для культуры мачалилья, и, наоборот, характерные вальдивийские орнаменты на мачалильских глиняных изделиях. Многие нововведения, особенно в керамике, быстро распространялись среди соседних групп.

Культура Наска

Наска — доколумбова цивилизация, которая существовала в нескольких долинах на южном побережье Перу, на плато Наска, южнее цивилизации Мочика, с II в. до н. э. по VI в. н. э. Главный город — Кауачи с шестью пирамидами из самана. Произошла предположительно от культуры Паракас.

Керамика культуры Наска полихромная, как правило, четырёхцветная: чёрные и оранжевые рисунки на белом или красном фоне. Преобладают изображения людей, зверей, птиц, рыб и растений. Формы удлиненные, стилизованные и угловатые. В отличие от цивилизации мочика, лепка практически отсутствует.

Подобные узоры можно видеть и на образцах тканей из ламовой шерсти, сохранившихся благодаря полупустынному климату плато. Частично уцелела и созданная ими сеть подземных акведуков.

Культуре Наска нередко приписывается создание громадных геоглифов — линий Наска, однако относительно времени их создания среди учёных нет единого мнения.

Культура Моче

Мочика, или моче — доколумбова культура в Южной Америке, существовавшая с I века по VIII век на побережье Перу. Как и у культуры чиму, являвшейся преемницей мочика, её центр располагался в районе нынешнего города Трухильо, позднее Пампа-Гранде. Южнее моче жили носители культуры наска.

Мочика населяли одиннадцать долин в засушливой прибрежной полосе северного Перу. Будучи земледельцами, они соорудили разветвлённую сеть оросительных каналов, удобряли землю с помощью гуано и выращивали кукурузу и фасоль. В орошённых долинах образовались независимые города с собственными правителями и священнослужителями. Мочика оставили после себя Солнечную пирамиду (Huaca del Sol) и Лунную пирамиду (Huaca de la Luna), крупнейшие строения, когда-либо возведённые в древней Южной Америке. У мочика ещё не было собственной письменности, однако сохранившиеся пиктографические изображения позволяют восстановить живую картину их цивилизации. Говорили на вымершем языке «мочика» чимуанской семьи. На диалекте этого же языка говорили представители более поздней культуры Чиму.

У мочика были высоко развиты ремесла, одним из которых была обработка металлов. Помимо золота и серебра они умели обрабатывать медь. Им были известны способы изготовления различных медных сплавов, в том числе томпака. Они владели техникой нанесения золота на медные поверхности. В целом, по технологиям культура мочика была сопоставима с медным и бронзовым веком в Европе и на Ближнем Востоке. Высокоразвитым ремеслом была и керамика, отличавшаяся особенно приближенными к реальным формам изделиями. Примечательно, что весьма часто встречаются сосуды в форме эротических фигур, множество вопросов вызывает частота изображения гетеросексуального анального секса.

При раскопках подтверждается, что у мочика существовали кровавые ритуалы. После изучения многих скелетов учёные пришли к выводу, что они были принесены в жертву богам, по-видимому, чтобы просить их о дождях, которые в этом регионе крайне редки. Также есть доказательства, что в культуре мочика высокие позиции занимали женщины. К примеру, на сохранившихся изображениях чаши с кровью жертв правителю подают именно они. Вопрос, кем были жертвы, является предметом споров среди ученых. По одной версии, они были проигравшими в ритуальных поединках среди элиты, по другой — пленными в вооруженных конфликтах с соседними племенами и городами-государствами. Существует теория, что закат культуры мочика был вызван именно религиозной ожесточённостью. Мочика вкладывали слишком много сил и ресурсов в свои ритуалы и приносили в жертву, как правило, молодых и продуктивных членов общества.

Культура Тиуанако

Тиуанако или Тайпикала (иногда Тиауанако, Тиуанаку, Тиванако, от аймара Tiwanaku) — древнее городище в Боливии, в 72 км от Ла-Паса вблизи восточного берега озера Титикака. По материалам раскопок это поселениe датируется 1500 до н. э.

Уже в II—IX вв. Тиуанако — крупнейший город региона Центральных Анд — был центром государства Пукина. На языке пукина он назывался Тайпикала, то есть «центр мира». В это время город занимал примерно 6 км², и имел 40 тыс. жителей. Приблизительно в 1180 году город был покинут обитателями, после разгрома Пукина племенами колья (аймара).

В 1 км от Тиуанако находятся каменные сооружения Пума Пунку.

Для обозначения цивилизации государства Пукина, центром которой служил город Тиуанако, используется это же слово. При этом часто утверждается, что язык цивилизации Тиуанако неизвестен, а его название не сохранилось. Однако в древности город Тиуанако являлся ранней столицей этой мощной андской державы, и в ней был распространён одноимённый язык пукина (вымерший к настоящему времени). Современное же название Тиуанако — это искажённое центральный камень на языке аймара (колья).

Государство Пукина в период своего расцвета (700—900 н. э.) занимало значительную часть Андского нагорья и распространялось до побережья Тихого океана. На этой территории находятся части нескольких современных государств: нагорный запад Боливии, юг Перу, север Чили и северо-запад Аргентины. Торговые и культурные связи Тиуанако распространялись на бо́льшую часть Южной Америки. Жители Тиуанако построили грандиозную систему ирригационных сооружений в районе озера Титикака.

Культура Чачапойя

Чачапойя — доколумбова культура, существовавшая в Перу примерно в 900—1470 гг. н. э. Находилась на плато на территории современного департамента Амасонас. Называли себя Воины облаков.

Жители данной культуры создали множество монументальных каменных памятников: Куэлап, Гран-Пахатен, Лагуна-де-лос-Кондорес и др., а также большое количество саркофагов и мавзолеев в труднодоступных местах.

Письменные источники, например, сообщение Сьесы де Леона в «Хронике Перу», указывают на то, что у чачапойцев была «более светлая» кожа, чем у других народов региона, хотя испанское слово «blanco» скорее означает «чистый/опрятный», поскольку в сообщении речь шла о женщинах, и они сравнивались не с европейками, а с другими индианками. Происхождение чачапойцев и их этническая принадлежность до настоящего времени представляют собой предмет дискуссий.

По данным экспедиции Антисуйо из Амазонского археологического института, чачапойцам были свойственны не амазонские, а скорее андские культурные традиции.

Антропоморфные саркофаги напоминают имитации погребений в скорченном виде с деревянными масками Среднего горизонта, доминирующей культуры прибрежья и высокогорья, известной также как культура Тиуанако-Уари. «Мавзолеи», возможно, представляли собой модифицированные разновидности надгробных башен, известных как «чульпа» (chullpa) или «пукульо» (pucullo), характерных для культур Тиуанако, Уари и их потомков.

Переселение народов в Амазонские Анды было, по-видимому, вызвано желанием расширить площадь сельскохозяйственных земель, что видно из широкого использования террасного земледелия в регионе. Условия ведения сельского хозяйства в Андах и в прибрежном регионе были связаны с общими трудностями — огромными пустынными территориями и нехваткой почвы, пригодной для сельского хозяйства, поэтому эти земли оказались недостаточными для жизнедеятельности.

По сообщению Инки Гарсиласо де ла Вега, Инкская империя покорила культуру Чачапойя в годы правления Тупак Инки Юпанки во второй половине 15 века.

Культура Уари

Уари (иногда называют Вари, исп. Huari, (от кечуа wari «руины») — индейская культура доинкского периода («средний горизонт»), существовавшая в Центральных Андах на южном и центральном побережье современного Перу примерно в 500 г. н. э. — 1000 г. н. э.

Лучше всего сохранившиеся памятники культуры Уари находятся около городов Кинуа, Чиклайо, Пикильякта (последний находится невдалеке от Куско «по дороге» к озеру Титикака). Интересным памятником Уари являются петроглифы Торо-Муэрто.

В декабре 2008 г. был обнаружен хорошо сохранившийся город Серро-Патапо в северной части Перу (до этого времени считалось, что царство Уари занимало лишь южную прибрежную часть). В городе обнаружены следы человеческих жертвоприношений.

Культуру Уари, название которой в некоторых изданиях передают как Вари, не следует путать с народом вари, который не имеет к ней никакого отношения, а сходство названий является случайным.

Столица державы Уари, также Уари, находилась в нескольких десятках километров от современного города Аякучо в Перу. С ранних времён царство Уари включало в себя важный культовый центр Пачакамак, хотя тот и сохранял определённую автономию. Позднее Уари поглотила большинство земель Моче (прежней культуры Мочика), а позднее — Чимор (культуры Чиму) и ряда небольших культур (Рекуай и др.).

Во главе державы Уари стоял царь (пунчау).

Держава Уари сосуществовала со своим южным соседом — державой Пукина. По времени правителям Уари соответствуют цари 2-й династии Пукина (правили в 367—869 гг. в Тиуанако). Однако подробности политических взаимоотношений держав и их династий неизвестны.

Культура Уари играла важную роль для своего времени. С культурой Тиуанако Уари объединяло некоторое сходство в культурном стиле. Историки до сих пор спорят об отношениях между этими двумя культурами, и по мнению ряда из них, сходство стилей можно проследить вплоть до более раннего Пукарского стиля (Isbell 1991).

Государство Уари основало обладавшие собственными архитектурными отличиями административные центры во многих своих провинциях. Эти центры существенно отличаются от архитектуры Тиуанако (Conklin 1991). Несмотря на то, что об административной системе Уари известно мало, а письменных памятников культура Уари не оставила, следует предположить наличие сложной общественной иерархии и социального расслоения, с одной стороны, и однородной административной структуры во всём государстве, с другой.

Хорошо развитое при Уари террасное земледелие и сеть дорог сыграли в дальнейшем важную роль и в государстве Инков, унаследовавшем территорию Уари.

Хотя на территории, где существовало государство Уари, уже длительное время господствующим языком являлся кечуа, сравнительно-исторические исследования показывают, что языком Уари был, скорее всего, диалект языка аймара.

Культура Уари начала приходить в упадок около 800 г. В конце IX века держава Уари распалась на мелкие владения, а многие её города были покинуты жителями.

Правопреемником Уари стало царство Уанка.

Исторические культуры

Чиму

Чиму́ (кечуа Chimu) — высокоразвитая доколумбова культура в Южной Америке, существовавшая примерно с 1250 по 1470 год на севере современного Перу в области города Трухильо. Предком культуры Чиму является культура Мочика. В эпоху наибольшего расширения влияние Чиму распространялось до границ Эквадора на севере и до Лимы на юге. Государство Чиму носило название Чимор. В столице Чан-Чан жило до 60 тысяч человек, а сам город являлся крупнейшим на южноамериканском континенте. Царство Чиму смогло покорить соседнюю Сиканскую культуру и ряд других мелких культур. В свою очередь, Чиму были покорены инками.

Из-за большого населения чиму были вынуждены изобретать новые технологии. Используя рабский труд, они эксплуатировали обширные рудные месторождения в пределах своих владений, а также добывали золото в реках. Из Боливии доставлялось олово, с помощью которого производились бронзовые сплавы. В изготовлении керамики и золотых изделий чиму достигли почти что массового производства. Для водоснабжения населения сооружались каналы, по которым вода горных потоков доставлялась в города. Некоторые из этих каналов насчитывали в длину более чем 100 км. Благодаря им даже засушливые и отдалённые долины могли быть использованы для сельского хозяйства и пропитания жителей. Рост населения повлёк за собой и развитие определённых порядков. Возникла иерархия и отдельные социальные классы, в том числе ремесленники, торговцы, управленцы и воины. Для производства керамических предметов чиму выработали особую технику. В конце обжигания керамики печь герметически закрывалась, чтобы в неё не поступал кислород. В результате происходило восстановление железа, содержащегося в составе глиняного теста, что придавало поверхности изделий глубокий чёрный цвет. В отличие от культуры мочика, чиму не делали рисунков и узоров на керамической посуде. Важнее, чем художественная обработка, была массовая продукция. Для производства тканей чиму использовали шерсть альпак и викуний. Её можно было легко красить и обрабатывать. Из шерсти ткалась одежда для высокопоставленных лиц, также производились ковры и даже шатры. Чиму мастерски владели ювелирным делом. Вероятно, поначалу они переняли некоторые навыки у мочика, однако самостоятельно развили это ремесло. Они знали техники отливки и сварки металлов и умели наносить тонкую позолоту на их поверхность. Чиму были известны и способы создания различных сплавов. Однако свои умения они со временем позабыли, после того как большинство ювелиров под давлением инков было переселено в Куско. Большинство изделий было переплавлено испанцами во время их завоевания Империи Инков.

По снимкам из воздуха, сделанным в 1932 году, было обнаружено огромное сооружение чиму, так называемая стена Майао. Её высота составляла 3 м при ширине 4,5 м. Она простиралась от тихоокеанского побережья до склонов гор в глубине материка на расстоянии 65 км. В неё были встроены 50 укреплений, в которых несли службу охранявшие границу воины. Вероятно, стена ограничивала первый рубеж экспансии чиму.

Инки

Импе́рия И́нков (кечуа Tawantin Suyu, Tawantinsuyu, Тауантинсу́йу, Тавантинсу́йу, Тавантинсу́йю) — крупнейшее по площади и численности населения индейское раннеклассовое государство в Южной Америке в XI—XVI вв. Занимало территорию от нынешнего Пасто в Колумбии до реки Мауле в Чили. Империя включала в себя полностью территории нынешних Перу, Боливии и Эквадора (за исключением части равнинных восточных районов, поросших непроходимой сельвой), частично Чили, Аргентины и Колумбии. Первым европейцем, проникшим в Империю инков, был португалец Алежу Гарсия в 1525 году. В 1533 году испанские конкистадоры установили контроль над большей частью империи, а в 1572 году государство инков прекратило своё существование. Есть гипотеза, что последним независимым пристанищем инков является ненайденный город (страна) Пайтити (до середины или конца XVIII века).

Археологические исследования показывают, что большое количество достижений было унаследовано инками от предшествующих цивилизаций, а также от подчинённых ими соседних народов. К моменту появления на исторической арене инков в Южной Америке существовал ряд цивилизаций: Моче (культура Мочика, известная цветной керамикой и ирригационными системами), Уари (это государство явилось прообразом Империи инков, хотя население говорило, по-видимому, на ином языке — аймара), Чиму (центр — город Чан-Чан, характерная керамика и архитектура), Наска (известные тем, что создали так называемые линии Наска, а также своими системами подземных водопроводов, керамикой), Пукина (цивилизация города Тиауанако с населением около 40 тысяч человек, находившаяся к востоку от озера Титикака), Чачапояс («Воины Туч», известные своей грозной крепостью Куэлап, которую ещё называют «Мачу-Пикчу севера»).

Чибча

Чи́бча (исп. Chibcha), Муи́ска или Мо́ска — одна из высокоразвитых цивилизаций Южной Америки в XII—XVI вв. Среди культур древней Америки чибча стоят в одном ряду с майя, ацтеками, сапотеками и инками. Сами чибча называли себя муисками, то есть «людьми».

Чибча занимали значительную часть территории нынешней Колумбии. Центром их земель было высокогорное плато Восточных Кордильер и находящиеся к северу от Боготы долины рек Тунья и Согамосо. Кроме этого, чибча занимали также южные от Боготы долины и восточные склоны Кордильер до льяносов реки Меты, притока Ориноко. К моменту прихода европейцев территории чибча составляли более 25 тысяч квадратных километров, а население насчитывало порядка миллиона человек.

Отрывок, характеризующий Андские цивилизации

– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.