Аниськин, Павел Сергеевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Павел Сергеевич Аниськин

Аниськин Павел Сергеевич, художник-живописец, член Союза художников СССР с 1977 года, один из авторов-разработчиков герба города Пензы (с 1964 г.).
Имя при рождении:

Павел Сергеевич Аниськин

Род деятельности:

художник, живописец

Дата рождения:

18 июня 1926(1926-06-18)

Место рождения:

с. Азарапино Наровчатского района Пензенской области

Дата смерти:

24 мая 2000(2000-05-24) (73 года)

Место смерти:

г. Пенза

Отец:

Сергей Александрович Аниськин

Мать:

Татьяна Васильевна Аниськина (Дворянская)

Супруга:

Аниськина Нина Ивановна

Дети:

Аниськин Олег Павлович, Дёмина Татьяна Павловна

Награды и премии:

член Союза художников СССР, участник областных, зональных, республиканских и зарубежных выставок

Разное:

Художник-живописец, член Союза художников СССР с 1977 года, один из авторов-разработчиков герба города Пензы (с 1964 г.).

Аниськин Павел Сергеевич (1926—2000) — живописец, член Союза художников СССР (1977 г.).





Биография

Аниськин Павел Сергеевич родился 18 июня 1926 года в с. Азарапино Наровчатского района Пензенской области в семье крестьянина. Отец — Аниськин Сергей Александрович — работал в начальной сельской школе. Мать — Аниськина Татьяна Васильевна — домохозяйка. П. С. Аниськин был одним из авторов-разработчиков герба города Пензы (с 1964 г.). Авторы-разработчики герба: А. А. Оя, А. А. Фомин, Ю. И. Ромашков, П. С. Аниськин. На серебряном фоне щита изображались золотой баланс часового механизма, в его центре чёрная ласточка, ниже три снопа с исторического герба города.

Из статьи Л. Горюновой «И всё-таки она спасёт нас» 1992 г.:

"- Ещё пятилетним мальчишкой я ощутил тягу к рисованию, — вспоминает Павел Сергеевич. — И в школе мне всё время хотелось рисовать на уроках. Даже недоразумения по этому поводу имел. Помню первый свой заказ. Это в 37-м году было. Готовились к юбилею Пушкина. И мне поручили чёрным карандашом на хорошей бумаге сделать с одной репродукции портрет. Учителя организовали небольшую газету. И повесили мой рисунок. Все выбежали в большой коридор. Спрашиваю: "Кто рисовал? — «Рисовал Паша Аниськин». Ну какое же было счастье! Разве забыть мне это? Конечно, я мечтал быть только художником. Повезло маленькому Паше с учителем рисования. И сейчас вспоминает добрым словом Леонида Васильевича Корнеева, который сразу заприметил талантливого мальчика: «Павел ты должен непременно поступать в художественное училище в Пензу». Готовил его к этому.

Годы войны

В 1943 году поступил в Пензенское художественное училище имени А. К. Савицкого на живописно-педагогическое отделение. Ученик И. С. Горюшкина-Сорокопудова, который в то время был директором.

Из статьи Л. Горюновой «И всё-таки она спасёт нас» 1992 г.:

«Война… 1943 год. За плечами восемь классов, смерть матери. А в сердце неистребимое желание стать художником. И вот он с узелочком в руках, со своими работами, свёрнутыми рулонами, открывает двери художественного училища. Принимал его замечательный русский художник, ученик Репина — Иван Силович Горюшкин-Сорокопудов. В чёрной шапочке, аристократическая поза, в руке длинный мундштук — таким запомнился он в первую встречу.»

Во время Великой Отечественной войны учёба прерывается в связи с уходом на фронт в 17-летнем возрасте. С альбомом и карандашом Павел Сергеевич уже не расстаётся. На фронте он делал зарисовки, портреты сослуживцев. Непосредственно принимает участие в боях: 4 Украинский фронт 84-ОСПБ, 47-я ж.д. бригада в 119 особом батальоне в роте сапёров. Войну закончил на Балканах: Румыния, Чехословакия, Венгрия. После Победы, имея осколочные ранения правой руки демобилизовался домой в 1947 году. За освобождение г. Будапешта награждён «За взятие Будапешта».

Награды За участие в Великой Отечественной войне 1941—1945 г.г.:

Послевоенные годы. Возвращение к учёбе

В 1947 году Павел Сергеевич возвращается домой, поступает на 2 курс Пензенского художественного училища и продолжает учёбу. Павел Сергеевич решает продолжить учёбу. Мать умерла в 1939 году, отец — во время войны, в 1944 году. Из-за тяжёлых послевоенных лет и голода пришлось снова прервать учёбу. В училище посоветовали взять академический отпуск. Павел Сергеевич уезжает на Родину в Наровчат к сестре, которая жила очень тяжело. Устраивается на работу в Районный Дому культуры инструктором-массовиком, пишет рекламы, плакаты, расписывает декорации для спектаклей, организовывает струнный оркестр, хор.

С 1950 г. по 1953 г. работает учителем черчения и рисования в Наровчатской средней школе. С занятий в изостудии у П. С. Аниськина начиналось становление [www.zarechny.zato.ru/about-the-city/pochet-grazdane/96/ Геннадия Фёдоровича Шильцина], почётного архитектора России (2001), почётного гражданина г. Заречного (1998), советника Главы города по архитектуре и градостроительству, лауреата премии Сов. Министров СССР (1981).

«П. С. Аниськин — автор герба города Пензы, незаурядный человек, помогший „расправить крылья“ не одному начинающему художнику. Таким образом, параллельно учёбе в инженерно-строительном институте Г. Ф. Шильцин три года занимался у него.»

В это время обзаводится семьёй, женится, растёт сын. В свободное время пишет пейзажи родного края, пишет портреты своих современников, но тоска по художественному училищу неотступно преследует его.

В 1953 году Павел Сергеевич возвращается в родное училище. Занимается у художников-преподавателей: И. С. Горюшкина-Сорокопудова, М. В. Бунчина, А. С. Шурчилова, М. Е. Валуйкина, Н. К. Краснова и др. Занятия проходили активно и успешно. Был безсменным руководителем художественной самодеятельности Пензенского художественного училища.

В 1954 году являясь студентом 3 курса Пензенского художественного училища, Павел Сергеевич представлял свои живописные работы на областной выставке профессиональных художников.

Профессиональное становление художника-живописца

В 1957 год Павел Сергеевич заканчивает с отличием Пензенское художественное училище. Его дипломной работой стала картина-фантазия «Л. Н. Толстой у П. И. Чайковского». Получает рекомендации председателя Государственной квалификационной комиссии В. Г. Вальцева возможность поступить в Ленинградскую академию художеств им. И. Е. Репина без экзаменов, но по семейным обстоятельствам радостные надежды рушатся. Областное управление культуры направляет Павла Сергеевича в Художественный фонд Пензенской организации художником-оформителем. С 1963 года работает над созданием Греба города Пензы. По его модели был водружён герб из гранита над входной аркой Горсовета (здания Картинной галереи).

Из статьи искусствоведа В. Балашовой "Слово о художнике: "

«Видя пейзажи Павла Сергеевича кажется, что все ужасы войны оказались бессильными убить в художнике способность видеть мир прекрасным, поныне удивляться, каждый раз оставаясь наедине с природой, гармонии её форм и красок.»

Музыкальная тематика в творчестве живописца неслучайна. С самых ранних лет Павел Сергеевич наполнял музыкой свою жизнь. Будучи мальчишкой он в тайне по ночам пробирался через окно в Дом Культуры, где стоял заветный музыкальный инструмент. Так, Павел Сергеевич самостоятельно научился играть на фортепиано, аккордеоне и скрипке, которая всегда находилась в его мастерской. Скрипка была подарена во время войны хозяином музыкального магазина в Чехословакии, который был поражён, что простой русский солдат умеет играть на музыкальных инструментах.

Из статьи Л. Горюновой «И всё-таки она спасёт нас» 1992 г.:

«Когда рука художника устаёт держать кисть, она тянется к смычку. В его мастерской на подоконнике лежит скрипка — подарок чешского композитора, память о военном лихолетье. Музыка — вторая большая любовь в жизни художника. Обладая идеальным слухом, Павел Сергеевич самостоятельно освоил фортепиано, аккордеон и скрипку. Музыка звучит в картинах художника. Их лучше не комментировать, а сопровождать пьесами Чайковского, Рахманинова (любимых композиторов Павла Сергеевича) — они так созвучны!»

С 1954 года Павел Сергеевич является постоянным участником областных, зональных, республиканских и зарубежных выставок. Первая персональная выставка состоялась в 1967 году в Союзе писателей Пензенской организации в 1974 году в Культпросвет училище и в Доме Офицеров. Выставка на родине художника, в Наровчате в 1976 г.

В 1978 году на персональной выставке «По Лермонтовским местам» в «Тарханах» были представлены 40 работ. Среди них эскизы к картине «Лермонтов на Кавказе», которые были выполнены углём. В них художник сумел выразить бунтарство и одиночество поэта.

Из статьи Л. Диановой в газете «Сельская новь» № 108 5 сентября 1978 г.:

«Лирические пейзажи памятных мест, выполненные в технике масляной живописи, являются результатом многолетнего труда художника. Ярко и выразительно запечатлены интересные и характерные тарханские виды: „Барский дом“, „Дуб, посаженный Лермонтовым“, „Большой пруд на закате“, „Урочище Долгое перед грозой“.

Несколько лет назад П. С. Аниськин побывал на Кавказе. Написанные во время этой поездки работы (виды Пятигорска, Кисловодска, Нальчика), тонко передают величие и мощь Кавказа, воспетые поэтом.

Выставка П. С. Аниськина вызывает большой интерес посетителей музея.»

Из статьи Н. Аркадиной в газете «Пензенская правда» 22 октября 1978 г.:

«Павлу Сергеевичу Аниськину Тархан никто не заказывал, как впрочем, и Кавказа тоже. Его привела сюда любовь искренняя, преданная и благоговейная к памяти Михаила Юрьевича Лермонтова. Именно такими, а не профессиональными словами о живописи хочется говорить о работах художника. С точки зрения профессионализма в них есть всё — и сложный, очень своеобразный колорит, и оригинальность в решении многих цветовых гамм, и отличное владение техникой живописи, и высокий вкус, и мастерство композиционных решений. Об этом говорит выставка, экспонируемая сейчас в лермонтовском музее-заповеднике „Тарханы“. Особое внимание привлекают живописные полотна из серии „Тарханы“ — „Барский дом“, „Склеп Лермонтова“, „Большой пруд на закате“, „Барский пруд весной“, „Река Милорайка“. Многие художники обращались к теме Тархан, но очень немногие из них обладали такой деликатностью и уважением к памяти великого поэта. В книге отзывов о выставке написано много хороших слов, и большая часть из них дана не профессионалами. Но попробуйте найти другую такую книгу, где были бы такие тёплые и сердечные слова. Люди благодарны художнику за то, что он как бы сними вместе, осторожно и трепетно касается дорогих образов прошлого и настоящего, не возвышаясь над тем, чему великий Лермонтов отдавал самые сокровенные свои чувства.»

В 1989 г. была организована персональная выставка в Пензенском музыкальном училище. В июле 1996 года в Центральном Доме Искусств (Пензенской филармонии) была организована выставка в связи с Юбилеем художника-живописца. Всего состоялось 14 персональных выставок.

Предпочтение в своём творчестве Павел Сергеевич Аниськин отдавал пейзажу. Из статьи Л. Горюновой «И всё-таки она спасёт нас» 1992 г.:

«Больше меня всё к солнцу, к солнцу тянет, — говорит о себе Павел Сергеевич. — Я всё хожу и ищу хорошие мотивы, жду закаты, красивые закаты, которые меня потрясают. Тогда я скорее открываю свой этюдник. Это мгновение выхватить и передать.

Передать людям красоту природы, донести до них её тайны, открыть глаза — оглянитесь, ведь вы каждый день ходите на работу мимо этой берёзы, смотрите, но не видите её, а ведь она сегодня не такая как вчера. На картины Аниськина хочется смотреть долго-долго. Есть у Японцев такой термин — „час созерцания“. Когда напряжены нервы, когда вы загнаны в угол бесконечными проблемами — остановитесь, посмотрите на самый простой цветок. Какое совершенство, какая гармония в асимметрии его лепестков! И теплом по душе разольётся покой, улыбка озарит ваше лицо.

Павел Сергеевич дарит нам возможность обрести душевное равновесие и спокойствие. От его картин веет теплом, радостью жизни. Они обладают магической способностью притягивать взор. Пьёшь из этого родника вдохновения и не напьёшься. До чего же красиво!»

Основные произведения

«Л. Н. Толстой у П. И. Чайковского», «В землянке», «Раздолье на Пензенском море», «Возвращение А. И. Куприна на Родину», «Портрет писателя Н. М. Почивалина», «Первая зелень», «Май», «Сура стынет», «Вечерняя песня», «Пленер», «Над родными просторами», «Озимые», «Вечер в августе», «Зимние кружева», «Торжественное открытие музея одной картины в Пензе», «Осенний мотив», «Затон Суры», «Троице-Сканов монастырь», «Начало мая», итальянские этюды и другие.

Его произведениям свойственна лирическая напевность, особая поэтическая интонация, умение раскрыть состояние природы.

Картины П. С. Аниськина находятся в Пензенской картинной галерее, а также в частных коллекциях в России и за рубежом: Германии, Англии, Финляндии, Венгрии, США.

Павел Сергеевич всегда поддерживал тёплые отношения с коллективом [1musicschool.ru/ Детской музыкальной школой № 1 г. Пензы]. Он был истинным ценителем прекрасного и очень любил музыку. Старинный зал школы и по сей день украшают его картины: «Л. Н. Толстой в гостях у П. И. Чайковского», «П. И. Чайковский в Клину». Так же в зале представлены картины из цикла «Времена года»: «Осень», «Зима», «Весна», «Лето». Все эти картины были преподнесены автором в дар [1musicschool.ru/Детской музыкальной школе № 1 г. Пензы].

В последние дни своей жизни Павел Сергеевич почти не узнавал своих родных, но всегда узнавал музыкальные произведения и их авторов на слух. Он всей душой любил музыку и говорил, что если бы не стал художником, непременно посвятил жизнь музыке.

Из статьи искусствоведа В. Балашовой "Слово о художнике:

«Картины П. С. Аниськина — это искренность и жизнелюбие. Это не только открытие художника большой души, но и открытие художника поэтического, переполненного лирическим отношением к природе, любовью к таким, казалось бы, привычным пейзажам родной земли. Чистые звонкие краски его полотен заставляют жить добрыми человеческими чувствами. Две стихии движут творчество художника. Первая — это музыка, вторая — любовь к природе. С музыкой Павел Сергеевич не расстаётся. Ему близки самые тонкие движения души человеческой в музыке Моцарта, возвышенная романтика и порывистость Шумана, глубокий драматизм душевных переживаний, излучаемых музыкой Чайковского. Как часто своё настроение он находит в музыке и как часто музыка становится темой его работ.»

В семейном архиве бережно хранятся книги отзывов персональных выставок Павла Сергеевича Аниськина. Перелистывая страницы альбомов, пробегая глазами по выцветшим рукописным отзывам можно немало узнать о душе художника и чувствах, которые вызывают его полотна у посетителей выставок.

Слова Пензенского писателя Н. Каткова из книги отзывов персональной выставки в 1996 году:

«В Древней Греции молодым людям советовали смотреть на живопись для совершенствования души. Творчество П. Аниськина талантливо служит этой высокой цели».

Верным спутником по жизни Павла Сергеевича Аниськина была его супруга Нина Ивановна Аниськина (Уральцева). Её бесконечная забота и поддержка позволили художнику посвятить свою жизнь творчеству. Художника-живописца не стало 24 мая 2000 г. Нина Ивановна пережила Павла Сергеевича всего на несколько месяцев. Всего в браке они прожили 51 год. Продолжателями династии Аниськиных стали их дети Татьяна и Олег, которые бережно хранят память о своих предках и передают её следующим поколениям.

Источники

  • В статье использованы материалы из личных архивов родных П. С. Аниськина: статьи о художнике-живописце из газет, книги отзывов, личные воспоминания.
  • Статья Л. Горюновой «Буду писать красоту» из сборника публицистических статей «Признание в любви. Этюды о художниках», посвящённого 100-летию Пензенского художественного училища им. К. А. Савицкого.

См. также

Напишите отзыв о статье "Аниськин, Павел Сергеевич"

Ссылки

  • [penza.rfn.ru/region/rnews.html?id=115158&rid=1416/ Ласточка как официальный символ города Пензы]
  • [www.artforum.ru/artists/biography.php?lang=&id=260/ «Галерея Форма» г. Москва]
  • [welcome2penza.ru/attractions/137/2/#start/ Краеведческий музей (Наровчатский р-н)]
  • [narovchat.museum-penza.ru/vistavki/ Выставка «Истоки навека» в Наровчатском Музее-заповеднике]
  • [1musicschool.ru/ Официальный сайт Детской музыкальной школы № 1 г. Пензы]
  • [narovchatzem.ru/ Наровчат]
  • [artru.info/ar/912/ Краткая биография П. С. Аниськина на artru.info]
  • [www.narovchatzem.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=84:-1&catid=52:2011-07-28-19-43-54&Itemid=73/ Фильм, посвящённый памяти П. С. Аниськина на сайте Наровчатского землячества]

Отрывок, характеризующий Аниськин, Павел Сергеевич

– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.