Аничков, Сергей Викторович

Сергей Викторович Аничков
Дата рождения:	20 сентября (8 сентября) 1892(1892-09-08)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Дата смерти:	10 июля 1981(1981-07-10) (88 лет)
Место смерти:	Ленинград, РСФСР, СССР
Страна:	Российская империя Российская империя, СССР СССР
Научная сфера:	фармакология, медицина
Место работы:	1-й Петроградский медицинский институт, Военно-медицинская академия, 2-й Ленинградский медицинский институт, Институт экспериментальной медицины АМН СССР
Учёное звание:	профессор, академик АМН СССР
Альма-матер:	Императорская Военно-медицинская академия, Императорский Казанский университет, 1-й Петроградский медицинский институт
Научный руководитель:	И.П. Павлов, В.Н. Болдырев, Н.П. Кравков, А.А. Лихачев
Известные ученики:	В.В. Закусов, В.В. Николаев, М.Л. Беленький
Известен как:	фармаколог, основатель научной школы
Награды и премии:	Награды Российской империи: Награды СССР:

Серге́й Ви́кторович Ани́чков (8 (20) сентября 1892 года, Санкт-Петербург — 19 июля 1981 года, Ленинград) — советский фармаколог, член-корреспондент (1946), действительный член АМН СССР (1950). В 1948—1981 годах возглавлял отдел фармакологии в Институте экспериментальной медицины АМН СССР. Представитель СССР в Международном союзе фармакологов (IUPHAR) (1956). Герой Социалистического Труда. Лауреат Ленинской премии.

Биография

С.В. Аничков родился 8 (20) сентября 1892 года в Санкт-Петербурге в семье штабс-капитана Виктора Викторовича Аничкова (1859—1918), представителя старинного русского дворянского рода Аничковых, и его супруги Марии Эдуардовны, урожденной Тилло (1859—1939), дочери инженер-генерала Э. И. Тилло.

Начальное образование С.В. Аничков получил в реальном училище. В 1909 году будущий учёный поступил в Императорскую Военно-медицинскую академию. В 1912 году, будучи студентом III курса, он начал научную работу в лаборатории И.П. Павлова. В это время активно поддерживал контакты с революционно настроенными студентами.

После первомайской демонстрации 1912 года С.В. Аничков был арестован, но ввиду отсутствия улик через три месяца вышел на свободу. Он был исключен из академии и выслан в Казань. В январе 1913 года С.В. Аничков возвратился из ссылки и продолжил обучение на медицинском факультете Императорского Юрьевского университета. В 1914 году он перевелся на 4-й курс Императорского Казанского университета. «Здесь под руководством профессора В.Н. Болдырева С.В. Аничков выполнил первую крупную научную работу по изучению периодичности сократительной деятельности желудка и кишечника. Он поставил на себе 14 опытов длительностью от 4 до 10 ч. и записал на кимограф 41 период сократительной функции желудка. Аналогичные исследования проводились им и на других людях. Эта работа («Загадочный феномен периодической деятельности желудка») была доложена в 1913 году и в следующем году опубликована. Оригинальные данные, полученные С.В. Аничковым в этой работе, упоминаются до настоящего времени во многих руководствах по физиологии».

Вскоре после начала Первой мировой войны в 1914 году С.В. Аничков, окончивший 4 курса медицинского факультета Императорского Казанского университета, добровольно ушел на фронт. Он работал в боевых условиях в составе 2-го передового отряда Красного Креста, служил помощником врача на Западном фронте. Позднее перешел в строевые офицеры и закончил войну в чине штабс-капитана гвардейского Измайловского полка. За участие в боях будущий учёный был награждён Георгиевскими медалями «За храбрость» 4-й и 3-й степеней, а также орденом Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом. В 1917 году он был тяжело ранен и демобилизован.

В 1918 году С.В. Аничков завершил медицинское образование в 1-м Петроградском медицинском институте, получил диплом врача. В 1919 году он был назначен ассистентом кафедры фармакологии Военно-медицинской академии. «Научную деятельность в лаборатории Н.П. Кравкова С.В. Аничков начал с разработки методики изучения сократительной деятельности сосудов изолированных органов. Среди ряда выполненных им на этой кафедре исследований следует особо отметить работу по изучению фармакологических реакций сосудов изолированных пальцев человека. Такое исследование было проведено на органах человека впервые». В 1922 году С.В. Аничков под руководством академика Н.П. Кравкова защитил докторскую диссертацию на тему «О деятельности сосудов изолированных пальцев здоровых и больных людей». В 1922 году учёный перешел на кафедру фармакологии 1-го Петроградского медицинского института к профессору А.А. Лихачеву на должность преподавателя. В 1923 году он был утвержден в звании доцента.

После смерти Н.П. Кравкова в 1924 году С.В. Аничков по конкурсу возглавил кафедру фармакологии Военно-медицинской академии. Руководя ей в течение 13 лет, развернул широкую научно-педагогическую деятельность. В 1925 году он направлялся в командировку за границу и посетил известные фармакологические и физиологические лаборатории многих университетов Германии, Голландии и Великобритании. В Берлине С.В. Аничков встречался с известным фармакологом П. Тренделенбургом, в Голландии — с Р. Магнусом, в Лондоне — с физиологом Э. Старлингом. «Совместно с П. Тренделенбургом С.В. Аничков изучал действие строфантина на изолированное сердце; работа получила мировую известность».

В начале 1930-х годов С.В. Аничков работал над проблемами военной токсикологии, в том числе патогенеза терапии поражений фосгеном и ипритом, был соавтором первого советского руководства по токсикологии. Он впервые начал систематическое изучение действия ядов на хеморецепторы каротидного синуса; полученные им данные были представлены на XV Международном конгрессе физиологов в Ленинграде (1935). С.В. Аничков был соавтором первого советского руководства по токсикологии.

В 1937 году профессор Военно-медицинской академии С.В. Аничков был арестован по ложному доносу сотрудника своей кафедры, осужден по статье 58-10 УК РСФСР и приговорен к 10 годам лишения свободы. «В период пребывания в заключении он занимался секретными разработками в области военной токсикологии и химического оружия.

После освобождения из заключения в 1944 году С.В. Аничков короткое время работал врачом воинской части и научным сотрудником Наркомздрава СССР в Москве. В 1945 году учёный возвратился в Ленинград и возглавил кафедру фармакологии 2-го Ленинградского медицинского института».

В 1946 году по представлению Народного комиссариата внутренних дел СССР и академиков Л.А. Орбели, Н.Н. Аничкова, К.М. Быкова и А.Д. Сперанского С.В. Аничков был избран членом-корреспондентом АМН СССР.

В 1948 г. С.В. Аничковым был воссоздан отдел фармакологии Института экспериментальной медицины АМН СССР в Ленинграде, которым он руководил до последних дней жизни. В 1948—1950 гг. учёный продолжал заведовать кафедрой фармакологии 2-го Ленинградского медицинского института по совместительству. В эти годы учёный развернул широкий фронт работ по проблемам нейрофармакологии, которым и посвятил все последующие основные труды. Он изучал фармакологическую чувствительность центральной нервной системы, производил поиски новых нейротропных препаратов, создал и ввел в практику ряд новых лекарственных препаратов, в том числе дибазол, этимизол.

В 1950 году С. В. Аничков был избран действительным членом АМН СССР как один из наиболее крупных советских фармакологов. В 1951 году за создание курареподобного препарата парамиона и ганглиоблокирующего гексония он был удостоен Сталинской премии 3-й степени.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 октября 1967 года за большие заслуги в развитии медицинской науки и советского здравоохранения профессору Аничкову Сергею Викторовичу было присвоено звание Героя Социалистического труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».

«Перу С.В. Аничкова принадлежит более 250 научных работ, в том числе монографии, учебники и руководства. Заслуживают отдельного упоминания такие работы, как «Учебник фармакологии» (1-е издание, 1955; 3-е издание, 1969, совместно с М.Л. Беленьким), «Фармакология химиорецепторов каротидного клубочка» (1962, совместно с М.Л. Беленьким), «Фармакология язвенной болезни» (1965, совместно с И. С. Заводской), «Нейрогенные дистрофии и их фармакотерапия» (1969, совместно с И. В. Заводской, Е. В. Моревой и З. И. Веденеевой) и др. С. В. Аничков предложил в 1946 г. классификацию м- и н-холинорецепторов, что способствовало развитию фармакологии нервной трофики. Совместно с химиками он создал и ввел в практику ряд новых тогда лекарственных средств — дибазол, сигетин, бензогексоний, этимизол, метамизил. <...> Под руководством С.В. Аничкова проводились исследования по фармакологическому анализу процесса передачи нервных импульсов. При его участии доказана центральная природа периодических сокращений желудка, раскрыт нервный механизм образования экспериментальных язв желудка и обоснованы пути их терапии, изучено влияние нейротропных средств на систему гипоталамус—гипофиз—кора надпочечников. Результаты работы С.В. Аничкова и его сотрудников по проблеме нейрогенных дистрофий опубликованы в монографиях «Фармакология язвенной болезни» (1965) и «Нейрогенные дистрофии и их фармакотерапия» (1969).

В 1972 году учёный сделал доклад «Чрезвычайное раздражение нервной системы как источник патологических процессов», в котором представил результаты изучения нейрогенных дистрофий с фармакологических позиций, полученные за 15 лет в руководимом им отделе. Исследования показали, что вещества, блокирующие различные звенья рефлекторной дуги, в значительной степени предупреждают нейрогенные поражения внутренних органов в ответ на чрезвычайный раздражитель». В 1976 году С.В. Аничков и В.В. Закусов были удостоены Ленинской премии.

С.В. Аничков был непременным участником, а в ряде случаев и организатором ряда значительных фармакологических форумов в СССР и за рубежом. Учёный стал вице-президентом, а затем почетным президентом Международного союза фармакологов, членом-корреспондентом Германского фармакологического общества, почетным доктором Пражского Карлова университета, Ростокского университета и Хельсинкского университета, почетным членом-корреспондентом Медицинской академии в Риме, почетным членом Итальянского и Венгерского обществ фармакологов, Чехословацкого научного общества имени Пуркинье.

Академик С. В. Аничков умер 10 июля 1981 года в Ленинграде. Он был похоронен на Богословском кладбище.

Истоки научной школы

«Многообразие интересов С.В. Аничкова в науке, определившее направления деятельности созданной им школы, исходит из их истоков. Идейным отцом С.В. Аничкова был И.П. Павлов, учение которого он впитал еще в раннюю пору работы в его лаборатории в 1912 году. До конца своих дней он оставался верным идее павловского нервизма, охватывающего все процессы нервной регуляции функций здорового и больного организма. Его творческая деятельность оказалась во многом связана с нейрофармакологией, тесно соприкасающейся с павловской физиологией.

Мощное влияние школы И.П. Павлова нисколько не уменьшает значение школы Н.П. Кравкова для формирования научной методологии С.В. Аничкова. Изучение действия лекарств на организм животных, у которых можно было бы вызвать целый симптомокомплекс той или иной болезни, наблюдаемый на человеке — таков был идеал фармакологического эксперимента Н.П. Кравкова. Этот методический подход своего учителя позволял С.В. Аничкову найти верные пути реализации идей нервизма и решить конкретные фармакологические задачи. С.В. Аничков ценил своего учителя и стал достойным его преемником, продолжая талантливо развивать его идеи.

Большую роль в становлении С.В. Аничкова сыграл профессор Алексей Алексеевич Лихачев (1866—1942), на кафедре фармакологии которого он работал в 1-м Петроградском медицинском институте. А.А. Лихачев, как и Н.П. Кравков, был выходцем из кафедры общей и экспериментальной патологии Военно-медицинской академии, то есть представителем школы В.В. Пашутина. Если Н.П. Кравкову в экспериментальной работе был ближе аналитический подход, то А.А. Лихачев большое значение придавал изучению реакции целого организма и его систем на химические воздействия. <...>

Несомненно, важную роль в жизни и научном творчестве С.В. Аничкова сыграло общение с крупнейшими физиологами и фармакологами Западной Европы: П. Тренделенбургом, Г. Дейлом, Р. Магнусом.

В редакционной статье журнала «Фармакология и токсикология» № 5 за 1972 год, посвященной 80-летию С.В. Аничкова, о многолетней научной деятельности ученого сказано, что она является «как бы огромным мостом, связывающим сами истоки русской экспериментальной фармакологии с сегодняшним развитием этой науки. Получив «прометеев огонь» из рук своих учителей И.П. Павлова и Н.П. Кравкова, он передал его трем поколениям наших фармакологов...»»

Научная школа

«Подготовка научных кадров — одна из важных сторон многогранной деятельности С.В. Аничкова. Руководимые им кафедры в Военно-медицинской академии и Ленинградском санитарно-гигиеническом медицинском институте стали своеобразным центром подготовки высококвалифицированных кадров врачей-фармакологов.

Замечательным показателем широкой и плодотворной научной деятельности С.В. Аничкова явились многочисленные труды его сотрудников и учеников, всегда вдохновляемых идеями своего учителя. Под его руководством было подготовлено и защищено около 100 диссертаций, в том числе несколько десятков докторских. Передовые идеи выдающегося фармаколога страны постоянно привлекали к нему многочисленных учеников и последователей, которые составили научную школу С. В. Аничкова в отечественной медицине. <...> Среди его учеников В.В. Закусов, С.Н. Голиков, В.И. Митрофанов, В.В. Николаев, М.Л. Беленький, И.С. Заводская и др. Они возглавляли институты и кафедры в различных городах страны. Среди его воспитанников академики АМН СССР, члены-корреспонденты АМН СССР, заслуженные деятели науки, лауреаты Государственной премии СССР, многие профессора и сотни врачей...»

Память

• В Санкт-Петербурге на зданиях где в разные годы работал академик Аничков — Военно-медицинская академия (ул. Академика Лебедева, 37а) и Институт экспериментальной медицины (ул. Академика Павлова, 12) — установлены мемориальные доски.
• Его имя носит отдел нейрофармакологии Института экспериментальной медицины.

Награды и премии

Российская империя

• Георгиевская медаль «За храбрость» 4-й степени
• Георгиевская медаль «За храбрость» 3-й степени
• Орден Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом

СССР

• Звание Героя Социалистического Труда (1967)
• Два ордена Ленина, медали.
• Сталинская премия 3-й степени (1951)
• Ленинская премия (1976)

Избранная библиография

• Аничков С. В. Периодическая деятельность пищеварительных путей у человека / Студ. С.В. Аничков; из Фармакологической лаборатории Императорского Казанского Университета - Казань : Типо-литография Императорского Университета, 1914 - 16 с.
• Аничков С. В., Лихачев А. А., Предтеченский Б. И. Медико-санитарные основы военно-химического дела / С. В. Аничков, А. А. Лихачев, Б. И. Предтеченский — М. - Л.: Гос. мед. Изд-во, 1933 — 452 с.
• Аничков С. В., Гребенкина М. А. И. П. Павлов как фармаколог / С. В. Аничков, М. А. Гребенкина — М.: Изд-во Акад. мед. наук СССР, 1950 - 28 с.
• Аничков С. В., Беленький М. Л. Учебник фармакологии / С. В. Аничков, М. Л. Беленький. - Л.: Медицина, 1954 - 452 с.
• Аничков С. В. Фармакология процессов возбуждения и торможения в центральной нервной системе. Доклад на VIII съезде Всесоюзного общества физиологов, биохимиков и фармакологов (Киев, 19-28 мая 1955 г.) - Киев: Изд-во Академии наук УССР, 1955 - 19 с.
• Аничков С. В., Беленький М. Л. Фармакология химиорецепторов каротидного клубочка / С. В. Аничков, М. Л. Беленький — Л.: Медгиз, 1962 - 200 с.
• Аничков С. В., Заводская И. С. Фармакотерапия язвенной болезни: экспериментальное обоснование / С. В. Аничков, И. С. Заводская — Л.: Медицина, 1965 - 188 с.
• Аничков С. В., Беленький М. Л. Учебник фармакологии / С. В. Аничков, М. Л. Беленький. - 2-е изд., перераб. и доп. - Л.: Медицина, 1968 - 472 с.
• Аничков С. В., Беленький М. Л. Учебник фармакологии / С. В. Аничков, М. Л. Беленький. - 3-е изд., стер. - Л.: Медицина, 1969 — 472 с.
• Аничков С. В. Избирательное действие медиаторных средств / С. В. Аничков — Л.: Медицина, 1974 - 295 с.
• Аничков С. В. На рубеже двух эпох / С. В. Аничков - Л.: Лениздат , 1981 - 328 с.
• Аничков С. В. Нейрофармакология: руководство / С. В. Аничков - Л. Медицина, 1982 - 384 с.

Источники

• Голиков С. Н. С. В. Аничков (1892-1981) / С. Н. Голиков - М.: Медицина, 1992 — 185 с. - ISBN 5-225-02264-2
• Кнопов М. Ш., Тарануха В. К. Талантливый организатор фармакологической науки (К 120-летию со дня рождения акад. АМН СССР С. В. Аничкова). // Клиническая медицина. - 2012, т. 90, № 10 — с. 77-78
• Сапронов Н. С., Голиков Ю. П. С. В. Аничков в Институте экспериментальной медицины, 1948-1981 / Н. С. Сапронов, Ю. П. Голиков - СПб.: Ин-т эксперимент. медицины РАМН, 2002 — 61 с. - ISBN 5-94668-001-3
• Шабанов П. Д. В. П. Кравков в Военно-медицинской академии. / П. Д. Шабанов - СПб.: Art-Xpress, 2015 — c. 136-152 - ISBN 978-5-4391-0154-2

См. также

• Аничковы
• Герои Социалистического Труда Ленинградской области

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=11258 Аничков, Сергей Викторович]. Сайт «Герои Страны».

• ' — статья из Большой советской энциклопедии.
• [www.mechnik.spb.ru/podrazdel_academy/faculty/kaf/kafedra_farmakologii/history.php История кафедры фармакологии]

Отрывок, характеризующий Аничков, Сергей Викторович

– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.