Анке, Николай Богданович

Николай Богданович Анке
Род деятельности:	медицина
Дата рождения:	6 (18) декабря 1803(1803-12-18)
Место рождения:	Москва
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	17 (29) декабря 1872(1872-12-29) (69 лет)
Место смерти:	Москва
Награды и премии:

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Николай Богданович Анке (1803—1872) — ординарный профессор фармакологии, общей терапии и токсикологии Московского университета, тайный советник.

Биография

Родился в купеческой семье евангелическо-лютеранского вероисповедания.

Первоначальное образование Анке получил дома, а затем, под руководством дяди — пастора Гейдеке, в московском училище Святого Михаила, находившемся при лютеранской церкви (1813—1818). В 1818 году Николай Анке поступил в Дерптскую гимназию, а в 1821 году был зачислен студентом медицинского факультета Московского университета; через два года перешёл на медицинский факультет Дерптского университета, где и окончил курс в 1827 году.

В продолжение университетского курса, Анке много занимался также и предметами филологического факультета. В 1832 году он блестяще защитил в Дерптском университете диссертацию, под заглавием: «De vitiis nonnullis rarioribus cordis observationts quaedam», за которую получил степень доктора медицины. Обширные медицинские познания, выдающиеся способности и самоотвержение молодого врача обратили внимание графа Павла Александровича Строганова в 1831 году, в Риге, где Анке находился в числе врачей, приглашенных для борьбы с эпидемией холеры.

Внимательно наблюдая за ходом эпидемии, он в то же время изучал над выздоравливавшими и последствия холерных заболеваний; результатом его исследований явилось весьма важное сообщение, сделанное им в обществе рижских врачей, «Ueber die Nachkrankheiten der Cholera» помещенное в протоколах общества за 1831 году.

В январе 1833 года Н. Б. Анке переселился в Москву, где поступил на службу палатным ординатором Голицынской больницы.

В 1835 году граф Сгроганов, бывший в это время попечителем московского учебного округа, пригласил его занять кафедру фармакологии, общей терапии, гигиены и учения о минеральных водах. Определенный 31 декабря того же года в Московский университет адъюнктом, Н. Б. Анке в ноябре 1838 года был назначен экстраординарным, а с января 1845 — ординарным профессором.

Кроме лекций в университете, он преподавал (с 1-го августа 1840 по 27-е сентября 1843 г.) фармакологию и токсикологию в бывшей Московской медико-хирургической академии, а с 24 января 1848 года занимал должность инспектора над всеми московскими частными учебными заведениями.

Лекции Анке посещались студентами весьма охотно, благодаря живому, увлекательному изложению, сопровождавшемуся наглядными опытами лекции по токсикологии, читанные им для врачей в 1848 году, также заключались, главным образом, в опытах, производившихся в присутствии многочисленного собрания врачей и студентов; большинство из этих лекций напечатаны в извлечении в том же году в «Московском врачебном журнале».

С 1850 по 1863 год состоял деканом медицинского факультета. В 1863 году вышел в отставку получив звание заслуженного профессора Московского университета. Награждён орденом Св. Владимира 3-й степени (1864).

По своим обширным и разносторонним познаниям, он принадлежал к числу образованнейших русских врачей своего времени. Получив основательное классическое образование и вполне владея латинским языком, Анке первое время читал лекции по фармакологии и терапии на этом языке; им же составлен для врачей и студентов греко-латинский медицинский словарь; не менее любопытны в филологическом отношении его ученые записки, под заглавием: «Philologisch-medicinische Bemerkungen», появившиеся в Москве в 1846 году.

Его основательное знакомство с химией наглядно видно из обширного исследования о цианистой кислоте и её соединениях, напечатанного в Санкт-Петербурге, в «Pharm. Centralblatt» за 1844 год под заглавием «Ueber Blausäure und ihre Verbindungen».

Из медицинских трудов Анке наиболее заметны: «Beiträge zur Lehre von der Blutbewegung in den Venen, dem Venenpulse und der Abdominal-pulsation» (Москва, 1835); «De Cornelio Celso quaestiones quaedam» (Москва, 1840); «De Hippocratis praeceptis nostra aetate valentibus» (Москва, 1847).

С 1845 году Анке вместе с двумя другими врачами, Блюменталем и Левестамом, издавал в Лейпциге журнал: «Mittheilungen aus dem Gebiete der Heilkunde», в котором была помещена его статья: «Ueber den Antagonismus zwischen den Lungen und den weiblichen Sexualorganen».

С 1850 года, все его труды, издававшиеся в России, печатались почти исключительно на русском языке; из них наиболее ценны в научном отношении: «О различии между ломотной лихорадкой и острым ревматизмом, со вступительным обзором ломоты и ревматизмов вообще» (Москва, 1850 г.) и «Замечания об эпидемической дифтеритической жабе» («Московский врачебный журнал» профессора Полунина за 1853 год).

В 1856 году в «Московском врачебном журнале» была помещена его речь, под заглавием «Dii festi atque solennis, quo Alexander II Augustissimus omnium rossiarum Imperator ac Dominas noster clementissimus diadema Caesareum induit, gtatulatio, quam in maximo universitatis mosquensis auditorio, die 31, mens. augusto anni 1856 oratione».

Огромная услуга, оказанная Анке русской медицине, заключается в следующем. До его деканства Московский университет относился чрезвычайно строго к врачам, искавшим степени доктора медицины, Между тем как бывший Дерптский университет давал эту ученую степень своим воспитанникам довольно легко, выдвигая их, таким образом, на высшие медицинские должности в Российской империи и тем способствуя значительному преобладанию среди врачей немецкого происхождения над русскими. Анке неоднократно указывал ненормальность подобных условий и принял меры к их устранению. Благодаря ему многие русские врачи достигли таких должностей, о которых при прежних условиях и думать не могли. Продолжительные и усидчивые занятия расшатали здоровье Анке, и в 1863 году он принужден был оставить университет; вскоре его назначили медицинским инспектором всех учреждений Императрицы Марии и в этой должности он пробыл до весны 1872 года, когда серьёзная болезнь заставила его окончательно отказаться от всяких занятий. Анке состоял членом многих русских и иностранных ученых обществ; последний год жизни он провел в крайней бедности и похоронен на средства своих друзей. По общему отзыву биографов, Анке всю жизнь трудился для других, практически ничего не оставив для себя.

Умер в Москве 17 (29) декабря 1872 года. Похоронен на Введенском кладбище.

Жена: Елизавета Ивановна Джаксон (1814—1870).

Литература

• Анке, Николай Богданович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Анке, Николай Богданович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Волков В. А., Куликова М. В. Московские профессора XVIII — начала XX веков. Естественные и технические науки. — М.: Янус-К; Московские учебники и картолитография, 2003. — С. 19. — 294 с. — 2 000 экз. — ISBN 5—8037—0164—5.
• «Медицинский вестник», № 23, 1872 г.. 3-го июня («Прощальный обед в честь Анке»).
• «Энциклоп. Слов., сост. русск. уч. и лит.», СПб., 1862, т. IV.
• «Московская медицинская газета», № 2, 1873 г., (некролог).
• «Санкт-Петербургские ведомости», № 352, 1872 г. (некролог).
• «Московские ведомости», № 323, 1872 г. (некролог).
• «Русский архив», № 12, 1874 г., стр. 1098.
• «Слов. проф. моск. унив.», ч. I, стр. 9—12.

Ссылки

• [letopis.msu.ru/peoples/286 Летопись Московского университета]

Отрывок, характеризующий Анке, Николай Богданович

– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.