Анна Андерсон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Анна Андерсон
Anastasia Manahan (Chaikovskay)

Анна Андерсон, 1920 г.
Имя при рождении:

польск. Franziska Schanzkowska

Род деятельности:

фабричная работница, позже — самозванка

Место рождения:

прибл. Померания, Восточная Пруссия, Германская империя

Гражданство:

Германия
США США

Место смерти:

Шарлотсвилл, Виргиния, США

Супруг:

Джон Икотт Манахан (1968—1984)

Анастаси́я Чайко́вская (в замужестве — Манахан), более известная как А́нна А́ндерсон[1][2] (16 декабря 1896 — 12 февраля 1984 в Шарлоттсвилле, штат Виргиния, США) — наиболее известная из женщин, выдававших себя за великую княжну Анастасию, дочь последнего российского императора Николая II, которая, по общепринятому мнению, была расстреляна вместе со своей семьёй 17 июля 1918 года большевиками в Екатеринбурге. На протяжении многих лет страдала психическим расстройством.

По наиболее распространённой версии, в действительности Анна Андерсон была полькой Франциской Шанцковской, получившей серьёзные травмы во время работы на берлинском заводе, выпускавшем взрывчатые вещества[3][4][5]. Её принадлежность к семье Шанцковских подтвердили два независимых друг от друга теста ДНК, произведённые после её смерти.





Смерть княжны

17-летняя Великая княжна Анастасия Николаевна, согласно общепринятой версии, была расстреляна вместе со своей семьёй утром 17 июля 1918 года в подвале в Доме Ипатьева в Екатеринбурге. Её смерть была проверена и засвидетельствована очевидцами[6]. Например, Яков Юровский, чекист и один из главных участников расстрела, утверждал, что вся семья и окружение, включая Анастасию, были убиты[7]. Отмечалось, впрочем, что Анастасия погибла одной из последних — по отчёту помощника белогвардейского следователя Николая Соколова[8]. Лорд Луис Маунтбеттен также подтверждал, что его кузина Анастасия «получила 18 штыковых ударов».

Но существуют показания очевидцев, засвидетельствовавших спасение юной княжны, среди них мужчина, проживавший напротив дома Ипатьева и утверждавший, что княжна убежала и спряталась в соседнем доме[9][10]. Однако никаких доказательств, способных подтвердить или оспорить это утверждение, не существует. Версия о чудесном спасении Анастасии была полностью опровергнута после того, как в 1991 году в окрестностях Екатеринбурга были обнаружены останки Николая II, его семьи и придворных, кроме таковых Цесаревича Алексея и Великой Княжны Марии. Были проведены генетические экспертизы: в 1993 году — в Олдермастонском центре криминалистических исследований в Англии, в 1995 году — в Военно-медицинском институте Минобороны США, в ноябре 1997 года — в Республиканском центре судебно-медицинской экспертизы Минздрава России. 30 января 1998 года комиссия завершила работу. Вывод комиссии: «Останки, обнаруженные в Екатеринбурге, являются останками Николая II, членов его семьи и приближенных людей».

Биография

Первое появление

Первое упоминание Анны Андерсон в связи с историей «спасшейся княжны Анастасии» относится к ночи 17 февраля 1920 года, когда неизвестная женщина пыталась покончить с собой, бросившись в воду с Бендлерского моста в Берлине. Дежуривший неподалеку полицейский сумел спасти неизвестную, после чего она была доставлена в ближайший полицейский участок. Позже она объяснила, что прибыла в Берлин, чтобы разыскать свою «тётю» принцессу Ирен, сестру царицы Александры, но, попав во дворец, подверглась унижению, поскольку её не только не узнал никто из «родственников», но, вдобавок, и осудили, узнав о наличии у неё внебрачного ребёнка. Сама Андерсон излагала свои чувства следующими словами:

Можете вы понять, что значит вдруг осознать, что все потеряно и ты одна на свете? Можете вы понять, почему я сделала то, что сделала? Я не понимала, что я делала[11].

Пытаясь скрыться от позора, женщина, якобы, и предприняла попытку суицида. Впрочем, она так и не смогла связно объяснить, как оказалась на мосту и почему решила прыгнуть в воду со сравнительно небольшой высоты. Объяснение ограничивалось тем, что «вода притягивала её и хотелось узнать, что там на дне»[11].

Великая княгиня Ольга Александровна позже так прокомментировала эту историю:

Попытка самоубийства — единственный факт в этой истории, установленный с полной очевидностью[12].

Полицейские составили опись одежды женщины — «чёрные чулки, чёрные высокие ботинки, чёрная юбка, грубое платье без инициалов, блуза и большой платок». Ни документов, ни каких-либо бумаг, которые могли бы помочь в установлении её личности, у неизвестной не оказалось. На вопросы она не отвечала, как будто не слыша их. Полицейские сошлись в том, что перед ними сумасшедшая, и неизвестную доставили в Елизаветинскую больницу для бедных.

В протоколе медицинского осмотра указано, что пациентка «склонна к сильным приступам меланхолии» и серьёзно истощена (её вес составлял в то время 44 кг при росте около 170 см). Потому, во избежание новых попыток самоубийства, было рекомендовано доставить её в психиатрическую клинику в Дальдорфе.

Анна Андерсон во время нахождения в лечебнице

Молодая женщина, по свидетельствам врачей в приюте, имела на спине с полдюжины огнестрельных ран, кроме того, на затылке у неё был шрам в форме звезды (врачи предположили, что это и привело её к первоначальной потере памяти)[13]. Предполагалось также, что женщина, возможно, является «русской беженкой», что следовало из её восточного акцента.

Диагноз — «психическое заболевание депрессивного характера». Больная была помещена в «палату Б» в 4-м отделении, предназначенном для «спокойных больных». Запись в истории болезни гласила:

Очень сдержанна. Отказывается назвать имя, возраст и занятие. Сидит в упрямой позе. Отказывается что-либо заявить, утверждает, что у неё есть на это основание, и если бы она захотела, она бы уже давно заговорила… Доктор может думать что хочет; она ему ничего не скажет. На вопрос, бывают ли у неё галлюцинации и слышит ли она голоса, она ответила: «Вы не очень-то сведущи, доктор». Она признает, что пыталась покончить с собой, но отказывается назвать причину или дать какие-нибудь объяснения[11].

В Дальдорфе неизвестная провела полтора года. Её имя так и не удалось установить, потому в документах она обозначалась как «фройляйн Унбекант» (нем. Fräulein Unbekannt, «неизвестная»). По утверждению одной из сиделок, больная понимала вопросы, обращённые к ней по-русски, но отвечать не могла, что впоследствии дало возможность предположить, что её родным языком был какой-то славянский, скорее всего — польский[14].

Впрочем, сведения о том, говорила ли новая пациентка по-русски и могла ли понимать этот язык, сильно расходятся. Так, медсестра Эрна Бухольц, бывшая учительница немецкого языка, довольно долго жившая в России, уверяла, что фройляйн Унбекант говорила по-русски «как на родном языке, связными, правильными предложениями». Во время ночных дежурств они не раз имели возможность перемолвиться словом, так как больная страдала бессонницей. Бухольц вспоминала также, что рассказывала ей о соборе Василия Блаженного, о российской политике, и неизвестная утвердительно кивала головой и наконец заявила, что всё это ей знакомо. Однако газеты и книги, которые читала больная, все были на немецком языке. Так же, девушка, предположительно, знала или понимала польский язык — медсестра Теа Малиновская, будучи по происхождению полькой, иногда шутила и разговаривала с больной по-польски. Хотя сама девушка ни разу ей по-польски не ответила, Малиновской показалось, что та прекрасно понимает этот язык. В целом персонал сошёлся в том мнении, что данная пациентка была довольно образованна.

Медсестра Берта Вальц вспоминала, что Унбекант заметно заволновалась, когда кто-то из персонала принёс в палату иллюстрированный журнал с фотографией царской семьи. Вальц уверяла, что когда она указала на одну из дочерей царя и заметила, что та могла спастись, неизвестная поправила её: «Нет, не та. Другая».

Впрочем, существуют и противоположные свидетельства — о том, что неизвестная также свободно говорила о германском императоре и наследнике престола, будто была с ними лично знакома. Также замечалось, что больная была склонна к фантазированию и сочинительству, так она уверяла, что выйдя из клиники будет жить на вилле и ездить верхом.

Теа Малиновская рассказывала, что спустя несколько дней после того, как больная взяла в руки иллюстрированный журнал, в приступе откровенности она рассказывала Малиновской о том, что во время Екатеринбургского расстрела «главарь убийц», размахивая револьвером, подошёл к Николаю и выстрелил в упор и о том, что горничная «бегала с подушкой в руках, пронзительно крича». Впрочем, свою речь она завершила довольно неожиданно:

Она взволнованно просила меня бежать с ней в Африку… Когда я возразила, что там идёт война, она сказала, что мы можем вступить во французский Иностранный легион в качестве сестёр милосердия и что там мы будем в большей безопасности, чем здесь, у евреев… Она была убеждена, что врачи-евреи в клинике состоят в заговоре с большевиками и однажды они её предадут[11].

Известно, что девушка страдала меланхолией и вялостью, могла часами лежать в постели, уткнувшись лицом в покрывало, не отвечая на вопросы, но потом оживлялась (это происходило в основном по вечерам) и разговаривала с медсёстрами и другими пациентками. Стоит отметить также её полное нежелание фотографироваться, по свидетельствам очевидцев, «её чуть ли не силой приходилось усаживать перед камерой»[15].

Идентификация с членом русского императорского дома

Толчком к созданию образа самозванки послужила соседка Андерсон по больничной палате, прачка (по другим источникам — швея) Мария Пойтерт, страдавшая, как считается, манией преследования. Ей постоянно казалось, что «за ней подсматривают и её обирают». Также госпожа Пойтерт рассказывала о себе, что будучи портнихой, поставляла платья фрейлинам Российского императорского двора.

23 октября 1921 года одна из сестёр принесла в палату свежий номер «Берлинской иллюстрированной газеты» с фотографией царской семьи и броским заголовком «Одна из царских дочерей жива?» По словам Марии Пойтерт, её заинтриговало видимое сходство между неизвестной и лицами на фотографии, но та в ответ на все вопросы лишь прошептала «Молчи!»[16]

Первые попытки установить личность

22 января 1922 года Мария Пойтерт выписывается из клиники, но, оставшись в твёрдом убеждении, что под видом фройляйн Унбекант скрывается одна из царских дочерей, начинает искать доказательства[17].

5 марта 1922 года она встречается во дворе Берлинской православной церкви с бывшим капитаном императорского кирасирского полка М. Н. Швабе и рассказывает ему о своих подозрениях. Ей удается уговорить капитана посетить неизвестную в клинике и постараться установить её подлинную личность[15].

8 марта 1922 года М. Н. Швабе в сопровождении своего друга инженера Айнике посетил в Дальдорфе неизвестную и показал ей фотографии вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны. По воспоминаниям самого капитана,

…больная ответила, что эта дама ей не знакома…[15]

По словам самой Анны Андерсон, ситуация выглядела совершенно иначе.

…Кто-то из русских эмигрантов принёс мне портрет бабушки. Это было первый раз, когда я позабыла всякую осторожность, увидев фотографию, я вскричала: «Это моя бабушка!»…[15]

Так или иначе, капитан Швабе остаётся в сомнении. Для того, чтобы избежать возможной ошибки, он уговаривает госпожу Зинаиду Толстую, а также её дочь, капитана кавалерии Андреевского и хирурга Винеке посетить вместе с ним неизвестную ещё раз. Опять же, по воспоминаниям М. Н. Швабе, госпожа Толстая и её дочь долго разговаривали с больной, показывали ей какие-то иконки и шептали на ухо какие-то имена. Больная не отвечала, но была взволнована до слёз. Рассмотреть её также не удалось, она упорно закрывала одеялом лицо. М. Н. Швабе вспоминал, что Андреевский назвал больную «Ваша Светлость» и это, видимо, произвело на неё особое впечатление. Так и не добившись ни слова, посетители ушли, причём госпожа Толстая и её дочь были убеждены, что перед ними Великая Княжна Татьяна.

Новость эта молниеносно распространилась среди русских эмигрантов, и 12 марта 1922 г. больную посещает баронесса София (Иза) Буксгевден. Её мнение считается особенно важным, так как она была одной из последних, кому довелось встретиться с семьёй низложенного царя. Баронесса рассталась с Романовыми буквально за полтора месяца до расстрела.

Сама Анна Андерсон вспоминала об этом и последующих визитах более чем сдержанно:

…с этих пор стали часто бывать русские эмигранты; я даже не всегда знала, кто они такие…[15]

Сама баронесса вспоминала, что незнакомка проявляла обычную для неё робость и недоверие, отмалчиваясь в ответ на вопросы, пытаясь лишь закрыть лицо руками и одеялом.

Баронесса, убеждённая, что перед ней Великая княжна Татьяна, страдающая амнезией от шока и перенесённых бедствий, попыталась оживить её память, показывая больной иконку с датами правления Романовых (эту иконку подарила ей императрица в присутствии Великой княжны Татьяны). Мария Пойтерт в свою очередь принесла фотографию царской семьи и, энергично указывая пальцем на императрицу, требовала ответа на вопрос: «Это мама, правда?», и в качестве последней попытки вложила незнакомке в руки Новый Завет на русском языке, переплетённый в цвета российского флага.

Позднее, уговорив своих спутников удалиться, Иза Буксгевден обратилась к незнакомке по-английски (язык этот Великая княжна Татьяна отлично знала) — и несмотря на то, что по-видимости, незнакомка не поняла ни слова, она наконец открыла лицо.

Заключение баронессы Буксгевден было категоричным:

Лоб и глаза её напомнили мне великую княжну Татьяну Николаевну, но стоило увидеть всё лицо, чтобы сходство перестало казаться столь разительным (…)

Хотя верхней частью лица госпожа Чайковская отчасти похожа на великую княжну Татьяну, я всё-таки уверена, что это не она. Позже я узнала, что она выдает себя за Анастасию, но в ней нет абсолютно никакого внешнего сходства с великой княжной, никаких особенных черт, которые позволили бы всякому, близко знавшему Анастасию, убедиться в истинности её слов.(…)

Кстати, замечу, что великая княжна Анастасия едва ли знала с десяток немецких слов, и выговаривала их с неимоверным русским акцентом…[15]

Сама Анна Андерсон уже много позже объясняла своё поведение тем, что узнала баронессу с первого взгляда и устыдилась показаться собственной придворной даме в том плачевном состоянии, в котором она находилась в тот момент[18].

Признание

Следующим гостем больной была баронесса Мария фон Кляйст, жена бывшего полицмейстера. 22 марта 1922 года она добивается у больничного начальства разрешения поселить девушку у себя. К удивлению госпожи фон Кляйст, придя за незнакомкой, она увидела, что больная вырывает у себя волосы и у неё уже не хватает многих зубов[15]. Потом Анна Андерсон объясняла это тем, что зубы всё равно шатались после удара прикладом в лицо, полученного в Екатеринбурге.

В течение нескольких дней она живёт у Кляйстов по адресу Неттельбекштрассе, 9. Так как незнакомка упорно не желала открывать своего имени (или не помнила его после перенесённого шока), барон и баронесса фон Кляйст предложили именовать её Анной; это имя и осталось за ней в истории.

Там же она, очевидно, проникшись к баронессе доверием, рассказывает, что у неё есть сын, оставшийся в Румынии и

ребёнка всегда можно будет узнать по белью с императорскими коронами и золотому медальону…[15]

Через два дня, видимо, приняв окончательное решение, фройляйн Анна делает сенсационное признание. Незнакомка в первый раз открыто назвала себя великой княжной Анастасией, младшей дочерью Николая II. Барон спросил её, каким образом она сумела спастись, на что последовал ответ:

Да, я была вместе со всеми в ночь убийства, и, когда началась резня, я спряталась за спиной моей сестры Татьяны, которая была убита выстрелом. Я же потеряла сознание от нескольких ударов. Когда я пришла в себя, то обнаружила, что нахожусь в доме какого-то солдата, спасшего меня. Кстати, в Румынию я отправилась с его женой, и, когда она умерла, решила пробираться в Германию в одиночку…[15]

Впрочем, в разговорах с Зинаидой Толстой, Анна добавила в свой рассказ новые подробности, и Артур фон Кляйст записал его со слов госпожи Толстой следующим образом:

2 августа нынешнего года женщина, называющая себя великой княжной Анастасией, рассказала ей, что её спас от смерти русский солдат Александр Чайковский. С его семьей (его матерью Марией, сестрой Верунечкой и братом Сергеем) Анастасия Николаевна приехала в Бухарест и оставалась там до 1920 года. От Чайковского она родила ребенка; мальчика, которому сейчас должно быть около трёх лет. У него как и у отца чёрные волосы, а глаза того же цвета, что у матери.(…) В 1920 году, когда Чайковский был убит в уличной перестрелке, она, не сказав никому ни слова, бежала из Бухареста и добралась до Берлина (…) Ребенок по её словам, остался у Чайковских, и она умоляла помочь найти его…[15]

Размышляя над авторством этой истории, эмигрантский журналист Литовцев писал:

Кто же был её автором? Сама ли Ани или кто-нибудь из её камарильи? Была ли её биография просто-напросто ей внушена, или же хитроватая девица, смутно поняв, что привело её в этот уютный дом, что нужно для того, чтобы в нём укрепиться, пошла навстречу спросу и талантливо предложила необходимую историю? В точности это неизвестно. Вероятнее, что именно Ани, обладавшая богатым воображением неврастенички, сама придумала свою биографию, черта за чертой. И кто знает: может быть, в конце концов, сама в неё поверила…[19]

Ему вторила герцогиня Лейхтенбергская, познакомившаяся с Анной Андерсон в 1927 году.

Она была очень хитрой. Однажды её спрашивали: «Помните — у вас на камине стояла фарфоровая собачка?», и на следующий день она говорила очередному посетителю: «Помню, у нас на камине стояла фарфоровая собачка[20].

Согласно Грегу Кингу (англ. Greg King) и Пенни Уилсон (англ. Penny Wilson), авторам книги «Судьба Романовых» (англ. The Fate of the Romanovs), сегодня имена 11 человек, которые расстреливали Романовых, плюс имена охранников дома Ипатьева, установлены[21]. Никто из них не носил фамилию Чайковский, вопреки утверждениям Анны Андерсон[22]. Никаких доказательств существования людей, которых она объявила своими спасителями, найдено не было.


Доктор Грунберг. Последующие попытки установить личность

Через несколько дней Анна, не попрощавшись, уходит от Кляйстов. Её принимает у себя Мария Пойтерт, но через несколько дней, повздорив с хозяйкой из-за статьи о ней в газете «Local Anzeiger», Анна оказывается на лестнице. На несколько дней её приютили соседи.

Затем её встречает на улице инженер Айнеке, засыпает вопросами, но ответов не получает. Барон и баронесса фон Кляйст не желают вновь поселить у себя неизвестную, по одним источникам — убедившись в её самозванстве, по другим — измучившись с больной, обладавшей скверным характером[17].

Так или иначе, на несколько дней её берет к себе инженер Айнеке, и вскоре, встретившись с советником Гэбелем, служащим префектуры в Бреслау, он рассказывает ему о девушке. Гэбель, видимо тронутый бедственным положением неизвестной, уговаривает одного из своих друзей — доктора Грунберга, инспектора полиции, приютить Анну.

Доктор Грунберг, как он рассказывает в своих воспоминаниях, согласовав свои действия с советником, решает предпринять шаги для официального установления личности неизвестной. Противники Анны Андерсон видят в этом прямой намёк, что германское правительство решило «натаскать» самозванку на роль великой княжны и затем использовать в неких политических целях. Однако следующие события скорее говорят против такого предположения[17].

Итак, доктор Грунберг уговаривает прусскую принцессу Ирен, родную сестру императрицы Александры Федоровны, приехать под вымышленным именем в своё поместье. Анна Андерсон была отнюдь не рада этому визиту. Как она затем объясняла, её раздражил сам факт обмана. Выдержка из воспоминаний доктора Грунберга гласит:

Во время ужина мы усадили Анастасию напротив её высочества, с тем чтобы принцесса могла хорошенько рассмотреть её. (Следует, правда, отметить, что принцесса в последний раз видела императорскую фамилию около десяти лет назад.)

После ужина Анастасия удалилась в свою комнату; принцесса последовала за ней в надежде побеседовать наедине и отметить какую-нибудь знакомую ей характерную черту. Но Анастасия в этот вечер чувствовала себя очень плохо и была — не более, впрочем, чем обычно — не расположена к разговорам: она повернулась спиной к принцессе и не отвечала ей ни слова. Поведение её тем более необъяснимо, что она узнала принцессу с первого взгляда: на следующее утро она сказала нам, что вчерашняя посетительница была «её тетя Ирен»[15].

Сама принцесса вспоминала эту историю несколько иначе:

В конце августа 1922 года, по просьбе советника Гэбеля и инспектора полиции доктора Грунберга, я согласилась приехать в Берлин, чтобы повидать загадочную женщину, называющую себя моей племянницей Анастасией. Доктор Грунберг доставил меня и госпожу Эрцен в свой деревенский дом под Берлином, где незнакомка жила под именем «мадемуазель Энни». (…) Я убедилась тотчас же, что это не могла быть одна из моих племянниц: хотя я не видела их в течение девяти лет, но что-то характерное в чертах лица (расположение глаз, форма ушей и т. д.) не могло измениться настолько. На первый взгляд, незнакомка была немного похожа на великую княжну Татьяну.

К великому разочарованию четы Грунберг, столь расположенной к незнакомке, я покинула их дом в твёрдом убеждении, что это не моя племянница, я не питала никаких иллюзий на сей счёт…[15]

Позже, вспоминая по рассказам госпожи фон Ратлеф об этих первых встречах, великая княгиня Ольга Александровна удивлялась тому, что Анна Андерсон не попыталась в Бухаресте обратиться за помощью к двоюродной сестре Александры Федоровны, румынской королеве Марии, а предпочла долгое и достаточно для себя рискованное путешествие в Берлин.

В 1918 или 1919 году королева Мария узнала бы её немедля (…) Марию невозможно было ничем шокировать, и моя племянница прекрасно была об этом осведомлена. Моя племянница знала бы, что состояние, подобное нынешнему, привело бы в шок принцессу Ирен[23].

Сын принцессы Ирен, принц Сигизмунд, позже отправил Анне список вопросов, на которые, по его утверждению, только Анастасия могла дать правильные ответы. Считается, что женщина безошибочно ответила на все вопросы[24].

Гарриет фон Ратлеф

В конце концов, доктор Грунберг также слагает с себя заботы о больной (по версии противников тождества — окончательно убедившись в её самозванстве и потеряв всякий интерес; с противоположной точки зрения — выбившись из сил, ухаживая за психически больной женщиной с тяжёлым характером).

Сам он в письме советнику Бергу излагает свои выводы касательно «дела Анастасии» искренне и очень просто:

В своих размышлениях я дошёл до мёртвой точки. Анастасия ни в коем случае не авантюристка. Мне представляется, что бедняжка просто сошла с ума и вообразила себя дочерью русского императора…[15]

Советник Берг предложил поручить Анну заботам госпожи фон Ратлеф (англ. Harriet von Rathlef‎; 1887—1933), прибалтийской немки по происхождению, писательнице и скульптору. Как оказалось позже, выбор был исключительно удачным. Госпожа фон Ратлеф на много лет превратилась в подругу, сиделку и самую преданную сторонницу Анны Андерсон.

Вместе с ней больную костным туберкулезом Анну опекает и лечит профессор Руднев. По его собственным рассказам, в бытность свою в Петербурге 28 июля 1914 года он вместе с другом проходил через Дворцовую площадь и откуда-то сверху на них посыпались бумажные шарики, которые бросали шаловливые Татьяна и Анастасия.

Воспоминание было настолько красочным, что Руднев не преминул поинтересоваться у Анны Андерсон, чем она занималась в тот день, на что получил исчерпывающий ответ: «Мы с сестрой шалили и бросали в прохожих бумажными шариками!»[25] Опять же, противники тождества задаются вопросом, насколько чист был эксперимент и не рассказывал ли доктор Руднев о пресловутых шариках в присутствии больной ранее. Удивительным также они полагают, что день объявления Первой мировой войны не запомнился Анне Андерсон ничем иным кроме шариков, «случайно» столь заинтересовавших доктора[26].

Сама госпожа фон Ратлеф так вспоминает о своих первых впечатлениях:

Движения её, осанка, манеры выдавали в ней даму высшего света. Таковы мои первые впечатления. Но что поразило меня более всего, так это сходство молодой женщины с вдовствующей императрицей. Говорила она по-немецки, но с явственным русским акцентом, и когда я обращалась к ней по-русски, она вполне понимала меня, ибо, хотя она отвечала по-немецки, её реплики были точны (…)

Любой прямой вопрос её пугал; она замыкалась в себе. Её нелегко было вызвать на разговор, но затем уже следовало стараться не помешать ей, прерывая замечаниями. Если предмет беседы был ей интересен, она говорила вполне охотно. Так было почти всегда, когда речь заходила о её детских годах: жизнь вместе с родителями, братом и сёстрами, кажется, единственное, что её интересовало, воспоминания переполняли её в эти моменты… Она умела быть признательной за доброту и дружбу, которую ей выказывали. От всей её натуры веяло благородством и достоинством, которые притягивали всех, кто знакомился с ней…[25]

Противники же тождества Анны Андерсон и великой княжны задаются вопросом — почему столь явные признаки не бросились в глаза никому, кроме госпожи фон Ратлеф.

На многие годы госпожа фон Ратлеф стала сиделкой, наперсницей и главной почитательницей «чудом спасшейся великой княжны». Но, несмотря на всю заботу, и ей пришлось испытать на себе капризный и мрачный характер больной. Как с горечью вспоминала Гарриет фон Ратлеф, Андерсон, едва оказавшись в центре внимания, принималась вести себя по-барски в худшем смысле этого слова. В частности, она могла бросить в лицо своей покровительнице скомканные чулки, сопровождая это приказом: «Убери! Тебе за что деньги платят?», а во время их совместного путешествия в Данию требовала отселить от неё госпожу Ратлеф, объясняя это тем, что «не привыкла спать в одной комнате с прислугой»[27].

Алексей Волков, бывший камердинер императрицы

Приблизительно в это время сведения о неизвестной, выдающей себя за великую княжну Анастасию, просачиваются в прессу и доходят до Копенгагена, где безвыездно проживает вдовствующая императрица Мария Федоровна. Датский посланник в Берлине г-н Зале по приказу датского короля становится посредником между госпожой фон Ратлеф и датским королевским двором.

Как показывают письма Марии Фёдоровны, она с достаточной осторожностью относилась к «признаниям» Анны Андерсон, и всё же решила не пренебрегать шансом, как бы мал он ни был. Потому в Берлин по её поручению отправляется Алексей Волков, бывший камердинер Александры Фёдоровны, единственный, кому удалось вырваться из Екатеринбурга. Свидетельство бывшего слуги трудно переоценить — он был одним из последних, видевших Анастасию Николаевну.

Сохранилось три отчёта о встречах Алексея Волкова с неизвестной. Первый из них, самый краткий по объёму, принадлежит советнику Бергу. Он пишет следующее:

Я в деталях помню, как госпожа Чайковская встретилась у меня с бывшим слугой императорского двора. Волков говорил только по-русски, и поэтому я не слишком могу судить, о чём шла речь. Сначала он держался чрезвычайно холодно и даже с некоторой подозрительностью, но на следующий день, кажется, переменил мнение, ибо сделался отменно вежлив и был тронут до слёз, когда пришло время отъезда…[15]

В конечном итоге, заключает Берг, Алексей Волков во всеуслышание объявил, что «не может утверждать, что перед ним не великая княжна!».

Второй, наиболее многословный, принадлежит перу госпожи фон Ратлеф. Рассказав о том, что в первый день Волков держался отчуждённо и холодно, не желая смириться с фактом, что дочь его государя не желает объясняться по-русски. Г-жа Андерсон платила ему в ответ холодностью и отчуждённостью, как память отказывала больной, и в течение первого дня она мучительно пыталась вспомнить имя сидящего перед ней человека. Она рассказывает, как постепенно началось их сближение. По словам госпожи фон Ратлеф, Анна Андерсон с подачи старого слуги легко вспомнила имя матроса, приставленного денщиком к её брату (Нагорный) и ещё одного, присматривавшего за детьми (Деревенко). Вспомнила расположение дворцовых покоев, и в конечном итоге

Он несколько раз поцеловал ей руку. Совершенно растроганный, сказал «Всё будет хорошо!» и медленно вышел из комнаты. В дверях он обернулся ещё раз: слёзы катились по его щекам. Я вышла проводить его, и он сказал мне:

«Постарайтесь понять моё положение! Если я скажу, что это она, теперь после того, как другие столько раз говорили обратное, меня сочтут сумасшедшим».

Я далека от того, чтобы осуждать кого-то, но один смелый голос был бы куда полезнее для больной, чем все намёки и робкие подтверждения, выслушивать которые был, видно, наш удел…[15]

И наконец, стоит привести выдержку из отчёта самого Алексея Волкова, представленного им вдовствующей императрице Марии Федоровне:

До госпожи Чайковской я добрался не без труда. В моё первое посещение мне не позволили говорить с ней, и я принуждён был удовольствоваться тем, что рассматривал её из окна; впрочем, даже этого мне было достаточно, чтобы убедиться, что эта женщина не имеет ничего общего с покойной великой княжной Анастасией Николаевной. Я решил всё же довести дело до конца и попросил о ещё одной встрече с нею.

Мы увиделись на следующий день, Я спросил её, узнает ли она меня; она ответила, что нет. Я задал ей ещё множество вопросов; ответы были столь же неутвердительны. Поведение людей, окружающих госпожу Чайковскую, показалось мне довольно подозрительным. Они беспрестанно вмешивались в разговор, отвечали иногда за неё и объясняли всякую ошибку плохим самочувствием моей собеседницы.

Ещё раз должен подтвердить, и самым категоричным образом, что госпожа Чайковская не имеет никакого отношения к великой княжне Анастасии Николаевне. Если ей и известны какие-то факты из жизни императорской фамилии, то она почерпнула их исключительно из книг; к тому же её знакомство с предметом выглядит весьма поверхностным. Это моё замечание подтверждается тем, что она ни разу не упомянула какой-нибудь детали, кроме тех, о которых писала пресса…[15]

Дальнейшие встречи. 1925 год

Пьер Жильяр и Чарльз Сидней Гиббс

Пьер Жильяр, швейцарец, воспитатель императорских детей, был одним из немногих, сумевших уехать из Екатеринбурга до расстрела царской семьи. Как вспоминал он сам, его участие в деле Анны Андерсон началось с письма, присланного его жене великой княгиней Ольгой Александровной.

Мы все просим вас, — писала она, — не теряя времени поехать в Берлин вместе с господином Жильяром, чтобы увидеть эту несчастную. А если вдруг это, и впрямь, окажется наша малышка! Одному Богу известно! И представьте себе: если это она, там одна, в нищете, если всё это правда… Какой кошмар! Умоляю вас, умоляю вас, отправляйтесь как можно скорее. (…) Самое ужасное, что она говорит, что одна из её тетушек — она не помнит, кто именно — называла её Schwibs. Да поможет вам Бог. Обнимаю вас от всего сердца.

P.S. Если это действительно она, телеграфируйте мне, я приеду тотчас…[15]

Как признавался господин Жильяр, это письмо скорее повергло его в смятение, чем обрадовало, однако в тот же день, 25 июля, он сел в берлинский поезд и на следующий день остановился в датском посольстве у господина Зале.

В это время Анна Андерсон чувствовала себя очень плохо. Костный туберкулез продолжал прогрессировать, и она вынуждена была отправиться в Мариинскую больницу в Берлине, где ей сделали операцию на локтевом суставе левой руки. Больную сильно лихорадило, левая рука почти отнялась. Именно в таком положении застал её Пьер Жильяр. О дальнейшем он вспоминал следующим образом:

Опускались сумерки. Госпожа Чайковская (…) лежала в постели и выглядела совершенно обессилевшей, её лихорадило. Я задал ей по-немецки несколько вопросов, на которые она отвечала невнятными восклицаниями. В полном молчании мы с необычайным внимание вглядывались в это лицо в тщетной надежде отыскать хоть какое-то сходство со столь дорогим для нас прежде существом. Большой, излишне вздёрнутый нос, широкий рот, припухшие полные губы — ничего общего с великой княжной: у моей ученицы был прямой короткий нос, небольшой рот и тонкие губы. Ни форма ушей, ни характерный взгляд, ни голос — ничего не оставляло надежды. Словом, не считая цвета глаз, мы не увидели ни единой черты, которая заставила бы нас поверить, что перед нами великая княжна Анастасия — эта женщина была нам абсолютно незнакома…[15]

Господин Жильяр всё же решил довести опыт до конца и пришёл к Анне Андерсон ещё раз, на следующее утро, когда лихорадка утихла и больная чувствовала себя много лучше. Но ничего не изменилось: точно так же он не смог добиться вразумительных ответов ни на один свой вопрос, и в конце концов, указал на свою жену, спросил, знает ли она, кто это. Анна Андерсон, помолчав некоторое время, с сомнением заметила, что это «младшая сестра её отца» («es ist meine Vaters jungste Schwester») — таким образом, приняв мадам Жильяр за великую княгиню Ольгу. Сам господин Жильяр сделал из этого вывод, что больной было ранее сказано, что к ней приедет великая княгиня, и «узнавание» было основано на этом факте.

Госпожа фон Ратлеф, неотлучно находившаяся при больной, сразу же возразила, что та плохо себя чувствует, её лихорадит, и в таком положении трудно надеяться на точный ответ. Возражения Жильяра о внешнем несходстве Андерсон и Анастасии были отметены на том основании, что больная получила в Екатеринбурге жестокие удары прикладом в лицо — доказательством тому было отсутствие многих передних зубов.

По воспоминаниям Пьера Жильяра, подобные возражения его не убеждали, но смущало произвище Schwibs, интимное, домашнее, о котором мало кто знал. Он решил остаться ещё на какое-то время, чтобы выяснить все до конца.

А госпожа фон Ратлеф, также указывая на то, что при первом визите больная не сумела узнать своих гостей, тем не менее уверяла, будто мадам Жильяр обратила внимание на ноги Андерсон и впервые заметила искривлённый большой палец (лат. hallux valgus — поперечное плоскостопие), довольно редко встречающийся у молодых женщин, на основе которого сторонники тождества Анны Андерсон и Анастасии до сих пор основывают своё предположение. Также она говорила, что Андерсон сумела вспомнить Пьера Жильяра уже после его ухода, и во время второго свидания осведомилась, почему он сбрил бороду, на что получила ответ, что это было сделано специально, чтобы не быть узнанным большевиками.

Далее в своих воспоминаниях Гарриет фон Ратлеф горько упрекает господина Жильяра за излишнюю прямолинейность и прямые сомнения — и то и другое заставило больную в разговоре с ним лишь замкнуться в себе, и в конечном итоге ответить:

Неужели вы полагаете, что вы сами с лёгкостью вспоминали бы прошлое, когда бы вас на три четверти убили?.[15].

Но если Жильяр на этом этапе достаточно осторожен, то Сидней Гиббс, воспитатель цесаревича, выразился куда прямолинейней:

Если это — Анастасия, то я — китаец![28]

Позднее он также писал:

В ней нет ни малейшего сходства с великой княжной Анастасией, каковой я её помню… У меня нет сомнений — это самозванка[23].

Александра Теглева и великая княгиня Ольга

Великая княгиня Ольга Александровна после неблагоприятных отчётов Жильяра и Волкова, находилась, как видно, в сомнении и в одном из своих писем спрашивала совета у матери. Письмо великой княгини не сохранилось, однако известен ответ на него. Старая императрица была непреклонна:

Неужели ты думаешь, что будь она действительно моей внучкой, я хоть на день задержалась бы тут?[29]

И всё же великая княгиня решает выяснить всё до конца и садится на берлинский поезд. Она появляется в Мариинской больнице в октябре 1925 года. Её сопровождала Александра Теглева (Шура), бывшая нянька царских детей.

О визите последней сохранилась только запись госпожи фон Ратлеф, так что сопоставить с ней версию самой Теглевой не представляется возможным. Госпожа фон Ратлеф уверяла, что больная немедленно узнала Шуру и назвала её по имени, что слышали все стоящие вокруг. Также она взяла флакончик духов, вылила несколько капель Шуре на ладонь, и попросила протереть свой лоб, тем самым растрогав ту до слез.

Это был совершенно особенный жест, характерный только для великой княжны Анастасии Николаевны, она ужасно любила духи и иногда буквально «обливала ими свою Шуру», чтобы «та благоухала, как букет цветов…»[15]

А увидев великую княгиню, Андерсон, по воспоминаниям госпожи фон Ратлеф, узнав её, сказала об этом вслух лишь позднее, в разговоре с посланником Зале. Затем она долго и с удовольствием говорила с великой княгиней, обсуждая с ней покои Зимнего дворца, детство и конечно же прозвище Schwibs, которое когда-то дала ей великая княгиня.

Ратлеф вспоминает также сцену перед отъездом и запомнившиеся ей слова:

Великая княгиня не раз говорила, что племянница её похожа скорее на великую княжну Татьяну. Господин и госпожа Жильяр разделяли её мнение. Великая княгиня призналась даже, что если бы ей сказали, что перед нею была именно Татьяна, она поверила бы этому не задумываясь. Перед отъездом она беседовала с датским послом: «Мой разум не позволяет мне поверить, что это Анастасия, но сердцем я чувствую, что это она. А поскольку я воспитана в религии, которая учит слушать прежде всего доводы сердца, а не рассудка, я не в силах оставить это несчастное дитя…»[15]

Непосредственно воспоминания великой княгини Ольги Александровны гласят следующее:

<Когда я вошла в комнату>, женщина, лежавшая на постели спросила у сиделки: «Ist das die Tante?»(Это <моя> тётя), что повергло меня в полное смятение. В следующий миг я осознала, что после пяти лет, проведённых в Германии, она конечно же, должна была выучить немецкий язык, но позднее мне сообщили, что с самого начала, с момента когда её вытащили из канала, в тех редких случаях, когда ей хотелось поговорить с кем-либо, она использовала исключительно его. Я готова согласиться, что ужас, пережитый в юности, мог заставить многое забыть, но мне не приходилось слышать, чтобы жестокое потрясение вложило в мозг то, чего не было там ранее. Мои племянницы совершенно не говорили по-немецки. Также госпожа Андерсон, видимо, не понимает ни английского, ни русского языков, на которых все четыре девочки говорили едва ли не с рождения. Французский они освоили позже, по-немецки в семье не говорили вовсе.(…)

Летом 1916 года, когда мы виделись в последний раз, моей милой Анастасии было 15 лет. В 1925 году ей исполнилось бы 24. Мне показалось, что госпожа Андерсон выглядит намного старше. Конечно же, стоит принять во внимание, изнуряющую болезнь и состояние здоровья, бывшее не лучшим и ранее. Но всё же, черты Анастасии не могли измениться до такой степени. Нос, рот, глаза — ни в чём я не могла обнаружить сходства[20].

Великая княгиня вспоминала, что разговаривать с больной было трудно. Она отмалчивалась в ответ на определённые вопросы, и раздражалась, если на ответе продолжали настаивать. Ей показали несколько фотографий — в частности, изображений покоев царскосельского дворца и детской столовой, где великие княжны завтракали каждое утро. Больная не проявила интереса к этим фотографиям. Великая княгиня привезла также иконку Св. Николая, покровителя императорской фамилии. Иконка была показана Анне Андерсон — и вновь это не дало видимого результата.

Я относилась к этому ребенку как к собственной дочери, — вспоминала великая княгиня. — Но когда я села в изголовье этой постели в санатории в Моммзене, то немедля осознала, что передо мной совершенно неизвестная женщина (…) Я уезжала из Дании с надеждой, когда я покидала Берлин, от этой надежды не осталось и следа[20].

Интересно также привести объяснение, которая великая княгиня Ольга Александровна дала столь убедительным для многих «великокняжеским воспоминаниям» Анны Андерсон:

Ошибки, которые она допускала, никак нельзя было объяснить провалами в памяти. Так, например, на пальце у неё был шрам, и она уверяла окружающих, что поранила палец, когда лакей слишком резко захлопнул дверцу кареты. Я тотчас же вспомнила об этом случае. Речь шла о Марии, старшей сестре, которая действительно серьёзно поранила руку, но случилось это не в карете, а в императорском поезде. Со всей вероятностью можно сказать, что некто, краем уха услышав об этом, в сильно изменённом виде передал всю историю госпоже Андерсон[20].

Дальнейшее расследование. Пьер Жильяр

Пьер Жильяр всё же решил довести дело до конца и навести, насколько это было возможно, справки о прошлом Анны Андерсон. Сопровождавший его полковник Куликовский через своего бывшего сослуживца сумел связаться с капитаном М. Н. Швабе и его женой. От них Жильяр узнал всю эпопею Анны Андерсон, начиная с её появления в Берлине в 1920 г., о встречах с Зинаидой Толстой и жизни в поместье барона фон Кляйста. Из всего этого Жильяр сделал вывод, что с самого начала «эксперимент» был нечист — слишком многое Анна Андерсон могла узнать у русских эмигрантов. Там же она часами рассматривала фотографии членов царской семьи, что позволило ей затем узнавать их на любой фотографии или картине (а это в свою очередь убеждало затем очень многих). Также выяснилась история со словом Schwibs. Стоит вновь привести её в дословном изложении:

В 1922 году в Берлин прибыл П. Булыгин, бывший русский офицер, ездивший в 1918 году в Сибирь по поручению великой княгини Ольги в надежде разыскать сведения об императорской фамилии; в качестве пароля великая княгиня и назвала ему это домашнее прозвище. Булыгин, коротко знакомый со Швабе, часто рассказывал им о своем сибирском путешествии. Познакомившись с госпожой Чайковской, они попросили своего друга назвать им какую-нибудь характерную деталь, чтобы испытать «незнакомку», и Булыгин рассказал им об этом прозвище. Что же касается госпожи Чайковской, то она так и не сумела ответить на этот вопрос, и госпоже Швабе пришлось слог за слогом открыть ей прозвище…[15]

Стоит также вспомнить, что Жильяр участвовал в разоблачении Алексея Пуцято, первого из самозванцев, выдававших себя за «чудом спасшегося цесаревича» Алексея Николаевича, и с достаточной проницательностью предсказал появление и множества других самозванцев впредь.

1925—1926 годы

Оказалось однако, что ставить точку в этой истории было преждевременно. На Рождество 1925 года великая княгиня Ольга Александровна прислала Анне Андерсон письмо с поздравлением и собственноручно связанную тёплую шаль.

Я это сделала из жалости! — позже защищалась великая княгиня. — Вы представить себе не можете, как выглядела эта несчастная[20].

Пьер Жильяр также писал время от времени, осведомляясь о состоянии здоровья Анны, и просил его немедленно уведомить, как только больная почувствует себя достаточно хорошо, чтобы отвечать на вопросы. Он отмечал также, что почерк на присланной ему открытке очень похож на почерк 13-14 летней Анастасии и просил проверить, не доводилось ли Анне видеть что-то писаное великой княжной. Подтверждал он и правильность её воспоминаний о Собственном полку великой княжны.

Но в апреле 1926 года переписка вдруг резко обрывается. Пьер Жильяр объяснял это следующим образом:

С самого начала я допустил серьёзную ошибку: я исправлял все оплошности, содержащиеся в письмах, приходивших ко мне. Через несколько месяцев я стал замечать по письмам моих берлинских корреспондентов, что в городе сделались известны сомнительные откровения больной, но не те, которые получал я, а отредактированные и исправленные по моим же собственным указаниям! Но самое ужасное состояло в том, что в Берлине, как я узнал из письма господина Швабе от 9 января 1926 года, только и разговоров было, что о предстоящем выходе какой-то книжонки о госпоже Чайковской, где говорилось, что великая княгиня Ольга, моя жена и я единодушно опознали больную. Господин Швабе прибавлял, что к этой публикации причастен, кажется, доктор Руднев. Я тотчас же написал госпоже фон Ратлеф, что если всё, что я узнал верно, я незамедлительно опубликую в прессе категорическое опровержение. Угроза возымела действие: я получил от неё ответ: она утверждала, что ни Руднев, ни сама она ничего не знали о готовящейся публикации, и умоляла не предпринимать никаких решительных действий. Я понял, что удар попал в цель: и впрямь, после уже и речи не было ни о каких брошюрах…[15]

После этого госпожа фон Ратлеф пишет всё реже, и окончательно письма от неё перестают приходить в июне того же года.

Эрнст-Людвиг, герцог Гессенский и дело о Франциске Шанцковской

Приблизительно тогда же в одном из интервью, данных в качестве Анастасии, Андерсон упомянула о тайной поездке в Россию Великого герцога Эрнста-Людвига (брата императрицы Александры Федоровны), состоявшейся в 1916 году, в разгар Первой мировой войны. Сторонники тождества Анастасии и Анны Андерсон полагают, что именно это признание оттолкнуло от неё семью и заставило Романовых открещиваться от родства, так как её слова, окажись они правдой, могли скомпрометировать царскую фамилию. Противники ссылаются на вердикт Гамбургского суда, чьё определение по этому вопросу звучало совершенно недвусмысленно:

Подобная поездка никогда не имела места[30].

Однако, постановление суда было вынесено в 1970 году, а в середине двадцатых подобные сведения могли нанести репутации Эрнста-Людвига нешуточный вред: визит офицера действующей армии во вражескую страну мог расцениваться как предательство. Заинтересованный в опровержении этих сведений Эрнст-Людвиг нанял частных детективов для выяснения личности Анны.

Сам герцог не стеснялся в выражениях по поводу Анны Андерсон, прилюдно назвав её

Бесстыдной, сумасшедшей самозванкой[23].

По его приказу госпожа Спиндлер должна была посетить Бухарест, чтобы постараться разыскать там следы семьи Чайковских, а Мартин Кнопф занялся выяснением подлинного имени Анны Андерсон.

Первые сведения пришли из Бухареста. По сообщениям госпожи Спиндлер, ни в одной церкви города и пригорода не был зарегистрирован брак человека с фамилией Чайковский, ни в одной церковной книге не было записи о крещении младенца с такой фамилией, да и сам младенец не нашёлся ни в одном из приютов. В полицейских отчётах (по приказу самой румынской королевы Марии, полиция города оказывала госпоже Спиндлер посильную помощь) не было зафиксировано гибели в уличной драке человека по фамилии Чайковский. Более того, ни в Бухаресте, ни в его окрестностях не проживал ни один Чайковский вообще. О том же, что по современным сведениям, в охране Ипатьевского дома и среди подчинённых Юровского не было человека с такой фамилией, уже упоминалось[31].

Впрочем, как скрупулёзный и честный исследователь, госпожа Спиндлер передала и другую информацию. По объявлению, которое она дала в румынской газете, предварительно взяв с неё слово не открывать его имени, к ней обратился некий румын, якобы живший в Сибири во времена русской революции. По его словам, однажды в Бухаресте к нему подошёл некий важный чекист, чьего имени он никогда не знал или не захотел открыть. В своем рассказе информатор упорно именовал чекиста «паном». Этот «пан» попросил у него помощи в определении в хороший госпиталь некоего неназванного лица, причём добавил, что с деньгами задержки не будет. Румын пообещал своё содействие, предупредив, впрочем, что госпиталь потребует документы. На следующее свидание «пан» не пришёл. В полиции запротоколировали этот рассказ, он был среди прочего включён в отчёт госпожи Спиндлер своему нанимателю, но ни малейших доказательств, что этот рассказ не мистификация, и что речь идёт именно об Анне Андерсон, так никогда и не было представлено[26].

Мартин Кнопф, в свою очередь, доложил, что Анна Андерсон на самом деле была фабричной работницей, полькой по происхождению по имени Франциска Шанцковска. Во время войны Шанцковска работала на заводе, где изготовлялись взрывчатые вещества, и шрамы на теле, которые она выдавала за следы от штыков, полученные во время расправы над царской фамилией, объяснялись ранениями, полученными при взрыве, — у Шанцковской на войне погиб жених, и спустя какое-то время она, находясь на фабрике, выронила гранату, которая сдетонировала (при этом стоящий в тот момент перед ней начальник цеха был убит на месте). 29 сентября 1916 года Франциска Шанцковска была официально признана невменяемой и кочевала из одной психиатрической больницы в другую, пока в 1920 году не пропала без вести. Кнопфу удалось разыскать некую госпожу Дорис Вингендер, которая опознала бывшую постоялицу, снимавшую комнату в доме её матери под именем Франциски Шанцковской. Она же добавила, что в 1922 году Франциска провела у неё ещё несколько дней, обронив среди прочего, что жила в семьях русских монархистов, которые «принимали её за кого-то ещё». Там же она обменяла одежду, получив в обмен на свою новый комплект из блузки, юбки и белья. Оставленную одежду показали барону и баронессе фон Кляйст, которые единодушно опознали её как собственный подарок «Анастасии Николаевне». Таким образом, круг замкнулся[5].

Сторонники Анны Андерсон, в свою очередь, сочли эту версию неубедительной, поскольку для девушки из крестьянской семьи Андерсон демонстрировала слишком хорошую образованность и манеры[32]. Госпожа фон Ратлеф, в свою очередь заявила, что Франциска Шанцковская стала одной из многочисленных жертв маньяка-каннибала Георга Гроссмана — в его дневнике, где был переведен список его жертв, была женщина по фамилии Сазновская. Фон Ратлеф своё убеждение основывала на том, что эта фамилия являлась фонетическим воспроизведением фамилии Шанцковская, но полиция Берлина эту версию опровергла.

В 2011 году американцы Грэг Кинг и Пенни Уилсон опубликовали новое исследование об Анне Андерсон и Франциске Шанцковской — книгу «The Resurrection of the Romanovs: Anastasia, Anna Anderson, and the World's Greatest Royal Mystery» (рус. Воскрешение Романовых: Анастасия, Анна Андерсон и самая большая королевская тайна в мире). В ней они утверждают, что, исследуя фабричные архивы, выяснили, что в результате несчастного случая на производстве (в 1916 году) Шанцковская получила лишь лёгкие (неглубокие, поверхностные) царапины на голове и конечностях[33], что никак не соответствует зафиксированным врачами глубоким увечьям за ухом, на теле и конечностях Анны Андерсон. Кроме того, Кинг и Уилсон не нашли свидетельств о том, что Шанцковская была рожавшей женщиной — в то время как медицинские карты Анны Андерсон указывают, что она родила ребёнка (в 1919 году)[34]. Хотя критики нашли в книге Кинга и Уилсон около 40 нестыковок[35], сами авторы в своей же книге пришли к выводу, что Анна Андерсон и Шанцковская были одним и тем же человеком.

1927 г. Герцог Лёйхтенбергский

В 1927 году герцог Лойхтенбергский Дмитрий, внук великой княжны Марии Николаевны, пригласил Анну Андерсон в свой фамильный замок Зеон в Баварии. Позже он следующим образом изложил своё мнение о ней:

Причины, не позволяющие мне верить в тождество госпожи Чайковской-Андерсон и Анастасии, можно изложить следующим образом:

1. Когда госпожа Чайковская прибыла в Зеон, оказалось, что она не говорит и не понимает по-русски, не говорит и не понимает по-английски, (за исключением того словарного запаса, который извлекла из уроков данных ей в Лугано и Оберсдорфе перед своей поездкой в Зеон; а также не говорит и не понимает по-французски. Она говорила только по-немецки с северонемецким акцентом. Что касается великой княжны Анастасии, она всегда изъяснялась по-русски с отцом, по-английски - с матерью, понимала и говорила по-французски и совершенно не знала немецкого.

2. Когда я отвёл госпожу Андерсон в русскую православную церковь, она вела себя там как римская католичка и совершенно не знала православных обрядов, в то время как великая княжна Анастасия была воспитана в православии, вслед за всей семьёй, отличалась крайней набожностью и аккуратно посещала церковь.

3. Я присутствовал во время встречи, устроенной для госпожи Чайковской с Феликсом Шанцковским так, чтобы это стало для неё полной неожиданностью. В моём присутствии он опознал в ней свою сестру Франциску Шанцковскую и согласился подписать соответствующее заявление. Позже, коротко переговорив с сестрой с глазу на глаз, он отказался подписывать подобный документ, по причинам вполне понятного характера: он сам был бедным прокоммунистически настроенным шахтёром, его мать, больная раком, не имела средств к существованию, его сестра же сумела обосноваться в замке и вести жизнь, подобающую великой княжне — к чему было портить её «карьеру»?

4. Все, объявлявшие о тождестве госпожи Чайковской и великой княжны Анастасии, лично не были знакомы с последней или — за редким исключением, видели её мельком. Кто-то из них руководствовался корыстными целями, но большинство из этих узнавших составляли бывшие офицеры белой армии, преданные императорской фамилии, но введённые в обман собственным желанием чуда.

5. Доктор Костризский, лейб-дантист двора, письменно удостоверил, что гипсовые оттиски челюстей госпожи Чайковской, которые наш семейный дантист сделал в 1927 году, не имели ничего общего с зубным рисунком великой княжны Анастасии.

Лично я полагаю, что семья госпожи Чайковской-Андерсон принадлежала к низшему классу, в ней не видно было врожденного благородства, присущего членам императорской фамилии, и, конечно же, само её поведение ничего общего не имело с аристократизмом. Мое личное мнение, конечно же, не имеет силы доказательства, но доказательством служат все вышеизложенные факты.

В заключение стоит добавить, что мой отец пригласил госпожу Чайковскую в Зеон, объяснив своё решение таким образом: «Если она действительно великая княжна, преступлением будет оставить её без помощи, если же нет, я не совершу ничего предосудительного, предоставив кров нищей, больной, преследуемой женщине, в то время, когда прилагаются все усилия, чтобы выяснить её подлинную личность». (подписано) Дмитрий Лёйхтенбергский[36].

Среди посещавших Анну Андерсон в период её проживания в Зеоне был Феликс Юсупов, который затем написал своей жене, княжне Ирине, следующее письмо:

Утверждаю категорически, что она не Анастасия Николаевна, а всего лишь авантюристка, больная истеричка и ужасная актриса. Я просто не понимаю, как в этом можно сомневаться. Если бы ты её увидела, то я уверен, что ты отшатнулась бы в ужасе при мысли, что это ужасное существо может быть дочерью нашего царя.

Дальнейшая жизнь

В 1928 году Анна Андерсон по приглашению княгини Ксении Георгиевны переезжает в США, где некоторое время живёт в её доме. Впрочем, и здесь Анна Андерсон вскоре показывает свой тяжёлый, неуживчивый характер, и потому вскоре вынуждена искать себе новое пристанище. Греческий принц Христофор, дядя великой княгини вспоминает об этом так:

Она остановилась в доме моей племянницы, окружившей её вниманием и заботой (…) её ответное отношение к великой княгине оказалось таковым, что <муж Ксении Георгиевны> Уильям Лидс вынужден был выставить её прочь[37].

По воспоминаниям самого Лидса:

Она уверяла всех, кто готов был её слушать, что княгиня тайком подсыпает ей в пищу яд и промышляет воровством у своей гостьи денег и драгоценностей. Дни напролёт она могла проводить в своей комнате, беседуя с птицами, пролетавшими возле окна[38].

Андерсон приходится съехать в Отель Гарден Сити, где заботу о ней и оплату её счетов принимает на себя известный пианист Сергей Рахманинов[23]. Чтобы избежать назойливого внимания прессы, она записывается в книге регистрации как «миссис Анна Андерсон».[39] Это имя окончательно остаётся за ней в научных и исторических работах.

В начале 1929 года её принимает у себя некая Анни Б. Дженнингс, богатая и одинокая дама, желающая видеть у себя «дочь последнего русского царя», в то время превратившуюся в нью-йоркскую достопримечательность. К сожалению, психическое здоровье Андерсон в это время постоянно ухудшается, истерики и припадки следуют один за другим, и Верховный Судья Нью-Йорка Питер Шмак вынужден распорядиться о её принудительном помещении в лечебницу, называемую Санаторием Четырёх Ветров (англ. Four Winds Sanatorium). Здесь она остаётся вплоть до 1930 года. Всё это время Анни Дженнингс продолжает её опекать, оплачивает счета за лечение (сумма которых составила в конечном итоге 25 000$) и вновь принимает у себя, когда врачи разрешают ей наконец вернуться к нормальной жизни[23]. В августе 1932 года Андерсон возвращается в Германию, так как готовящийся судебный процесс, с помощью которого она пытается добиться официального признания её великой княжной и доступа к гипотетическому огромному наследству Романовых, требует присутствия и консультаций истицы. Она прибывает туда на лайнере «Deutschland», в запертой на замок каюте, в сопровождении специально нанятой сиделки. Эту поездку опять же оплачивает мисс Дженнингс, она же вносит деньги за помещение Андерсон в очередную психиатрическую лечебницу, на этот раз — Ганноверскую[23].

Поскольку возвращение Андерсон в Германию вызвало большой интерес у немецкой общественности, то в лечебнице она находится недолго, так как её начинают принимать у себя местные аристократы. Соответственно, и вопрос о её тождестве в Германии стоял довольно остро. Так, в 1938 году у Андерсон снова и в последний раз была представлена перед семьёй Шанцковских. На этот раз были задействованы сёстры Франциски Гертруда и Мария-Юлиана и брат Валериан. Гертруда сразу заявила, что это её сестра, Мария-Юлиана и Валериан, однако, выразили сомнение, отметив, что между Андерсон и их сестрой есть поразительное сходство — они сослались на то, что им тяжело признать Франциску в роскошно одетой Андерсон, и что последний раз видели сестру очень давно. Власти Третьего рейха, в свою очередь, тоже внесли лепту: Шанцковским было объявлено, что если Адерсон будет официально признана самозванкой, то её посадят в тюрьму за мошенничество. По вполне понятным причинам Шанцковские отказались подписывать под присягой какие-либо показания против Андерсон [40].

К концу Второй мировой войны Андерсон жила в замке Винтерштайн с Луизой Саксен-Мейнингенской в Тюрингии, которая после войны стала советским сектором. В 1946 году принц Фредерик Саксен-Альтенбургский помог ей перебраться во французский сектор в Бад-Либенцелль[40]. В 1949 году принц Фредерик предоставляет в её распоряжение дом, перестроенный из помещения бывших казарм, в небольшой деревне в Шварцвальде, где Андерсона была своего рода местной знаменитостью, хотя продолжала жить отшельницей[23]. За это время она завела там около 60 кошек и ирландского волкодава, из-за чего в доме и вокруг него (умерших кошек Андерсон захоранивала в неглубоких могилах в саду, из-за чего запах разложение был более чем ощутим) постепенно развилась антисанитария, и здание пришло в упадок. В мае 1968 года Андерсон была на семь недель помещена в Нойенбюргскую лечебницу, когда была обнаружена дома в полубессознательном состоянии. В её отсутствие принц Фредерик лично убрал дом по приказу местного совета здравоохранения, а её пёс и кошки были умерщвлены. Напуганная этим, Андерсон приняла предложение Глеба Боткина переехать в США после выписки[40].

Переезд Андерсон был оплачен другом Боткина Джоном Икотом Манаханом (11 декабря 1919 — 22 марта 1990), который работал преподавателем истории и специалистом по генеалогии. Американская виза Андерсон была рассчитана на шесть месяцев, и незадолго до того, как она должна была истечь, 23 декабря 1968 года Андерсон и Манахан (который был моложе её на 20 лет) заключили гражданский брак. Глеб Боткин выступил шафером Манахана[40]. Они поселились в доме в Шарлоттсвиле (штат Виргиния). Профессор Манахан оказался очень преданным мужем, он оставался с Анной до конца, терпеливо снося все её чудачества, так как сам в свою очередь был не менее эксцентричным человеком. Так Андерсон в замужестве требовала чтобы её больше не называли ни «Анастасией», ни «княгиней», а только «миссис Манахан». Между собой Джон и Анна в первые годы брака общались на английском, но после жизни в Германии английский Андерсон сильно ухудшился (она употребляла давно вышедшую из употребления американцев лексику) и постепенно в присутствии знакомых Манаханы начали разговаривать между собой на смеси немецкого и английского языков, а наедине друг с другом — только на немецком. Психическое здоровье Андерсон в это время продолжает ухудшаться, её поведение становится всё более эксцентричным, а рассказы и «воспоминания» всё более скандальными и неправдоподобными. Сохранились свидетельства, что соседи неоднократно жаловались в муниципалитет и даже пытались судиться с семьей Манахан, упорно отказывавшихся убирать дом и сад, на что профессор Манахан якобы ответил: «Мы это не делали шесть лет и теперь также не считаем нужным»[5], а сам царящий вокруг хаос он объяснил тем, что это «представляет собой образ жизни, избранный Анастасией»[40].

Интересно, что в бытность свою в Соединенных Штатах Анна встречается с Михаилом Голеневским, выдававшим себя за «чудом спасшегося цесаревича Алексея», и публично признаёт его братом[5]. Также, ещё до замужества с Манаханом, в августе 1968 года Андерсон встречалась с Матрёной Распутиной. Журналистке Пэтти Бархэм, которая сопровождала Распутину, последняя, пообщавшись с Андерсон, сказала, что Андерсон вспомнила очень много эпизодов, о которых сама Распутина давно забыла, и что её манеры соответствовал «царственным манерам» Романовых. Впрочем, после того, как Андерсон отказалась поехать с Распутиной в Лос-Анджелес, чтобы громко заявить там о себе, Распутина тут же заявила, что Андерсон самозванка.

В 1979 году из-за непроходимости тонкого кишечника её подвергают операции в клинике Марты Джефферсон. Доктор Шрам, наблюдавший её в это время вспоминал:

Она постоянно оставалась замкнутой и нелюдимой, ни с кем не желала говорить и почти никогда не улыбалась. Она могла просидеть день напролёт, прижимая к носу платок, словно боялась неизвестной заразы[23].

В ноябре 1983 года её вновь вынуждены поместить в психиатрическую лечебницу, откуда её похищает преданный муж, Джон Манахан. В течение трёх дней супруги скрываются от полиции и пытаются добраться до Шарлоттсвиля, ночуя в крошечных гостиницах, обедая в ресторанах круглосуточного обслуживания. Но всё же беглецов настигают, и миссис Манахан возвращается на больничную койку.

Она умирает от воспаления лёгких 12 февраля 1984 года, и в тот же день, согласно завещанию, тело Андерсон предают кремации, а пепел хоронят в начале весны в часовне замка Зеон в Баварии.

На её могильной плите, в полном согласии с завещанием, выведено: «Анастасия Романова. Анна Андерсон»[41].

Политическая борьба вокруг личности Андерсон. Судебные разбирательства

В 1928 году, по переезде Анны Андерсон в Соединённые Штаты, в печати была опубликована так называемая «Романовская декларация», в которой оставшиеся в живых члены императорского дома решительно открещивались от родства с ней. Этот документ подписали среди прочих великая княгиня Ольга Александровна, великая княгиня Ксения Александровна, её дочь и шестеро сыновей, прусская принцесса Ирен, великий князь Дмитрий Павлович, великая княгиня Мария Павловна, родной брат Александры Федоровны герцог Гессенский Эрнст-Людвиг и две его сестры[42]. Но этот документ не стал и не мог стать точкой в истории Анны Андерсон, так как из 44 здравствующих на тот момент Романовых, его подписали только 12, ещё несколько человек добавили свои подписи позднее[43]. Сторонники тождества Анны Андерсон и Анастасии обратили внимание, что документ был составлен буквально через сутки после смерти Марии Федоровны, забывая, впрочем, что вдовствующая императрица категорически не желала признать свою якобы «спасшуюся внучку»[42]. Было замечено также, что «Декларация» была опубликована в Гессен-Дармштадте, где правил один из самых ярых противников Анны — герцог Эрнст-Людвиг[5]. Существует также мнение, что инициатором ожесточённой борьбы против «чудом спасшейся великой княжны» был великий князь Кирилл Владимирович, после смерти Николая II поспешивший объявить себя императором всероссийским Кириллом I и, конечно же, не слишком довольный появлению «соперницы». Существует мнение, что Кляйсты окончательно отказались от Андерсон именно под его влиянием[26].

Впрочем, круг сторонников Андерсон был также довольно велик. До конца жизни, несмотря на ссоры и непонимание, её признавала великой княжной Ксения Георгиевна, внучка Николая I. Стоит, впрочем, напомнить, что великая княгиня Ксения была младше Анастасии на 2 года, и в последний раз видела ту в 10-летнем возрасте.

Я сердцем чувствовала, что это она — писала великая княгиня Ксения. — Всё время, сколько я её знала, она была собой, и отнюдь не играла некую роль. Я совершенно уверена, что это действительно великая княжна Российская Анастасия[44].

В ответ на возражения Пьера Жильяра Ксения Георгиевна резко отвечала, что способна отличить «великую княжну от польской крестьянки»[43]. Того же мнения придерживалась и её сестра, великая княгиня Нина. Как и госпоже фон Ратлеф, ей бросались в глаза «аристократические манеры» Андерсон и её видимое умение пусть не говорить по-русски, но по крайней мере понимать русский язык[43]. Впрочем, касательно последнего, всё же были сомнения, так как сын Нины князь Давид Чавчавадзе в 1973 году, при содействии юриста Брайана Хорэна, который оказался под сильным впечатлением от дела Андерсон, добился встречи с самой Андерсон. Поскольку он постоянно слышал от матери и тётки, как однажды в их присутствии Андерсон якобы заговорила на русском языке, то, стараясь говорить как можно медленнее, по-русски спросил Андерсон, помнит ли она об этом. Андерсон ему не ответила и Хорэн с Чавчавадзе сошлись во мнении, что она даже ни слова не поняла, о чём Чавчавадзе её спросил.

Великий князь Андрей Владимирович, внук Александра II, впервые встретившийся с Андерсон в 1928 году, незадолго до её отъезда в США также был настроен весьма категорично:

Нет сомнений, это — Анастасия[43].

Однако же, самыми ярыми сторонниками «спасшейся княжны» стали Татьяна и Глеб Боткины, дети последнего лейб-медика двора, убитого вместе с царской семьёй. Стоит заметить, что Глеб и Татьяна провели детство в Царском Селе и хорошо знали великих княжон, с которыми часто играли вместе. Глеб позже рассказывал, как однажды рисовал смешных зверей, пытаясь развлечь маленькую Анастасию, которая была в тот день чем-то расстроена, и как при встрече Анна Андерсон немедля осведомилась, помнит ли он, как развлекал её, рисуя смешных зверей.

Противники Анны Андерсон в свою очередь объявляют Глеба Боткина хитрым и беспринципным человеком, исподволь руководившим психически больной женщиной, направлявшим, а то и прямо диктовавшим её «воспоминания» в надежде прибрать к рукам заграничное имущество Романовых[45]. С другой стороны, биограф Анны Андерсон Питер Курц считает, что Боткин был искренне убеждён, что перед ним спасшаяся великая княжна, и соответственно, прилагал все усилия, чтобы ей помочь[46].

Действительно, Глеб Боткин сыграл одну из ключевых ролей в т. н. «процессе Анны Андерсон против Романовых». Этот процесс открылся в 1938 году с официальной целью признания Андерсон великой княжной и, соответственно, наследницей всего заграничного имущества императорского дома.

Слухи об этом имуществе начали ходить практически со времени российской революции и бегства уцелевших Романовых за рубеж, затихнув на какое-то время, они вновь оживились с появлением Анны Андерсон, причём сумма «золотого вклада» постоянно увеличивалась, достигнув наконец фантастической цифры в 80 млн долларов.

Вскоре после того, как г-жа Андерсон появилась в Берлине в 1920 году, в обществе стали распространяться самые невероятные слухи о якобы «огромном <царском> состоянии». Мне называли совершенно астрономические цифры. Всё это было фантастично и на редкость вульгарно — неужели моя мать приняла бы пенсию от короля Георга V, обладай она собственным имуществом в английских банках? Это не имело бы никакого смысла[20].

Действительно, уже современные исследования подтвердили, что легенды о т. н. «царском золоте» совершенно не имели под собой основания. Сделанные Николаем II зарубежные вклады на четырёх дочерей (т. н. вклады ОТМА) не превышали 250 тыс. долларов; собственно императорские вклады, составлявшие более значительную сумму, по свидетельству барона Штакельберга, сына генерала Мосолова, начальника собственной Его Величества канцелярии, в начале Первой мировой по приказу царя вернулись в Россию и были истрачены на военные расходы, оставшиеся небольшие суммы превратила в ничто послевоенная инфляция. Сухой остаток составлял около 100 тыс. долларов, на эти деньги предъявляли права оставшиеся в живых Романовы[47].

Конечно же, доводы, подобные этому, не могли убедить сторонников Андерсон. В 1928 году в США была организована акционерная компания Гранданор (что должно было значить «Grand Duchess Anastasia of Russia» — то есть «Российская великая княжна Анастасия». Руководил ею специально нанятый Глебом Боткиным адвокат Эдвард Фэллоуз. По воспоминаниям последнего, сработаться с Андерсон было трудно, снова она проявила свой тяжёлый, неуживчивый характер, среди прочего обвиняя адвоката в том, что он не знает немецкого языка и потому не сможет защищать её интересы в европейских судах. На счета компании поступали пожертвования от организаций и частных лиц, пожелавших принять участие в дележе будущего состояния, в случае успеха им было обещано 10 % "царского золота, что должно было составить 500 % чистой прибыли на каждый вклад. Фэллоуз рассчитывал на 25 % суммы, и ещё 10 должно было уйти на оплату судебных и его собственных издержек, которые он до того времени вынужден был оплачивать из собственного кармана[47]. В итоге на момент своей смерти в 1940 году Фэллоуз был фактически полностью разорёнК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2939 дней].

Глеб Боткин в своем открытом письме к великой княгине Ксении Александровне, в частности перепечатанном газетой New York Post 29 октября 1928 года, прямо обвинял великую княгиню в том, что используя информацию, предоставленную ей доверчивой Анной Андерсон, та мошенническими способами присвоила себе имущество бывшего царя и добилась интригами и подкупом того, чтобы быть официально объявленной единственной наследницей.

Факты таковы, — писал Боткин, — что существует крупное наследство покойного императора и его наследников, как в виде денег, так и недвижимости, включая суммы, принадлежащие лично великой княжне Анастасии Николаевне; всё это теперь по праву принадлежит великой княжне[48]

Ввиду того, что европейские банки либо не подтверждали наличия вклада, либо категорически отказывались иметь дело с Анной Андерсон, в 1938 году в Берлине от её имени был начат процесс, который должен был официально подтвердить её тождество с великой княжной Анастасией и её право единолично распоряжаться царским имуществом. Судебный процесс Анна Андерсон против Романовых тянулся до 1977 года, точнее, речь идёт о череде судебных процессов: не будучи удовлетворена результатами первого, закончившегося в 1961 году в Гамбурге, Андерсон потребовала новых разбирательств. Таким образом, процесс Андерсон, тянувшийся без малого 49 лет, стал одним из самых длинных в XX веке.[49]

Результат процесса оказался патовым: суд счёл недостаточными имеющиеся доказательства её родства с Романовыми, хотя и оппонентам не удалось доказать, что Андерсон в действительности не является Анастасией.

Примечательно, что в самом начале процесса в нём наотрез отказался участвовать великий князь Андрей Владимирович, бывший до того убежденным сторонником Андерсон.

Он сам понимает, что натворил? — писал он Татьяне Боткиной, имея в виду её брата Глеба. — Он разрушил всё до основания…[23]

Сама Татьяна поясняла отказ великого князя выступить на стороне своей бывшей протеже следующим образом:

Великому князю стало казаться, что процесс всё больше приобретает черты низкопробной борьбы за царское золото… Это глубоко уязвило его, великий князь решительно не желал, чтобы его вмешивали во что-либо подобное…[23]

Стоит заметить, что среди свидетелей со стороны истицы в этом процессе выступил и Франц Свобода, тот самый австрийский военнопленный, который в 1918 году жил в Екатеринбурге недалеко от Ипатьевского дома и уверял, что ему довелось собственными глазами наблюдать финал трагедии и в конечном итоге принять участие в спасении великой княжны. Это свидетельство резко опровергал Томас Хильдебранд Престон, бывший в указанное время генеральным консулом Великобритании в Екатеринбурге.

Что касается этого человека, Франца Свободы, уверявшего, что сумел спасти из Ипатьевского дома великую княжну Анастасию, раненую, но ещё живую и доставить её на тележке в дом своего друга, жившего по соседству — его свидетельство было признано одним из важнейших. Но я приведу следующие соображения, доказывающие, что его слова не имеют ничего общего с действительностью: первое — ради чего австрийский военнопленный решил бы поставить на карту собственную жизнь ради спасения императора вражеской страны? Во-вторых, Свобода рассказывает сказку о некоем «Х.», чьё имя якобы не может назвать, потому что этот человек всё ещё находится и кто, судя по его намёкам, был чекистским уполномоченным. Этот человек якобы помог ему установить связь с пленным императором и начать вместе с ним разрабатывать план освобождения. В обстановке террора, царившей в Екатеринбурге в тот момент, при слепой и фанатичной ненависти к Романовым, которой отличались чекисты (…) предательство со стороны одного из них (то есть, искомого Х.) представляется невероятным. Более того, будучи Британским консулом, я был хорошо осведомлён о том, что происходило <в городе>, и какие-то сведения о попытках Свободы, будь они предприняты на самом деле, почти наверняка дошли бы до моих ушей[50].

Мнения экспертов оставались противоречивыми. С одной стороны, Анна Андерсон не сумела внятно опознать никого из представленных ей людей, знакомых великой княжне. Секретарь суда, говоривший по-русски, свидетельствовал, что она не способна объясняться на этом языке. Также истица не сумела вспомнить о семье Романовых и о жизни в Царском Селе ничего, что не описывалось бы в газетах того времени. Также Анна Андерсон по известным одной ей причинам отказалась от медицинской экспертизы[15].

С другой стороны, доктор Райхе, эксперт-антрополог, исследовавший фотографии Анны Андерсон и великой княжны, объявил во всеуслышание, что «речь идёт об одной и той же личности, или о её идеальном близнеце». Независимый эксперт-графолог, выступавший в суде на стороне истицы, также объявил, что почерк Анны Андерсон соответствует почерку Анастасии Николаевны. Гамбургский суд в 1961 году отверг оба результата, так как было выражено сомнение в точности методик, избранных для исследования[51]. Известно также, что Анна Андерсон прилагала усилия, чтобы раздобыть отпечатки пальцев Анастасии Николаевны, и эта попытка завершилась неудачей[51].

В 1977 году ещё один эксперт-антрополог доктор Фуртмайр якобы нашёл сходство между ушными раковинами претендентки и подлинной великой княжны, но к этому времени Андерсон была практически невменяема и уже не могла воспользоваться новыми результатами, свидетельствовавшими в её пользу[51].

И пожалуй, окончательную точку на тот момент времени поставила в этой истории великая княгиня Ольга Александровна:

Вся эта история была шита белыми нитками, я убедилась в этом с самого начала и сейчас остаюсь при своём мнении. Просто подумайте — почему эти мифические спасители никогда и никому не дали о себе знать? Если бы дочери Ники действительно удалось остаться в живых, эти спасители должны были понимать, что это будет значить для них. Все королевские дома Европы без исключения осыпали бы их милостями. Да что там говорить, я просто уверена, чтобы их вознаградить, моя мать без колебаний опустошила бы свою шкатулку с драгоценностями. Во всей этой истории нет ни слова правды с начала и до конца[20].

Почему именно великая княгиня Ольга Александровна поставила последнюю точку, стало понятно, когда выяснилось, что она была близкой знакомой сэра Эдварда Пикока, директора Банка Англии на протяжении более чем двадцати лет. Как пишет исследователь Роберт Мэсси в своей книге «Николай и Александра»[52], король Англии Георг V лично уполномочил его как директора Госбанка Англии быть финансовым советником Ольги Александровны. Известно, что до революции Николай II хранил большие суммы денег прежде всего в Государственном банке Англии и в других банках мира. В 1917 году Временное правительство, возглавляемое Александром Керенским, приблизительно оценило заграничные вклады царя в четырнадцать миллионов рублей, а граф Бенкендорф в своих мемуарах «Последние дни в Царском Селе» писал, что на момент революции каждый из детей Николая II имел состояние, оценивавшееся в «несколько миллионов» рублей «заграницей и в Государственном Банке». В случае, если бы было доказано, что все прямые наследники Николая II погибли, именно его сёстры Ольга Александровна и Ксения Александровна, которые и были самыми ярыми противницами того, что «Анна Андерсон» — это Анастасия, стали бы наследницами несметного состояния. Пока идентификация останков последних членов семьи Николая II не завершена, вопрос со вкладами остаётся не до конца закрытым, и вокруг него идёт ожесточённая закулисная борьбаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2939 дней].

Проблема идентификации личности Анны Андерсон

Главным доказательством, свидетельствующим в пользу идентичности личностей Андерсон и Анастасии, является наличие у обеих характерного искривления больших пальцев ног, достаточно редко встречающегося у молодых женщин[32]. Некоторые люди, хорошо знавшие членов семьи Романовых (в частности, няня императорских детей Александра Жильяр и дети лейб-медика двора Евгения Боткина, расстрелянного вместе с царской семьей, Татьяна и Глеб Боткины), находили в Андерсон и другие черты сходства с Анастасией.

Одним из главных аргументов против того, что Андерсон являлась Анастасией, был её категорический отказ говорить по-русски. Многие очевидцы также утверждали, что она вообще очень плохо понимала, когда к ней обращались на этом языке. Сама она, однако, мотивировала нежелание разговаривать на русском шоком, пережитым во время нахождения под арестом, когда охранники запрещали членам семьи императора общаться между собой на любых других языках, поскольку не могли в этом случае их понимать. В то же время Андерсон великолепно говорила на немецком (которого Анастасия при жизни почти не знала) и, предположительно, неплохо говорила по-польски — всё это очень соответствовало образу Франциски Шанцковской, чья семья была из немецких кашубов. Кроме того, Андерсон демонстрировала почти полное незнание православных обычаев и обрядов.

Противоречивыми являются и свидетельства о знакомстве Андерсон с жизнью царской семьи. Ряд знавших её людей утверждали, что ей были известны многие факты, о которых могла знать только настоящая Анастасия. Другие отрицали это, заявляя, что Андерсон ни разу не демонстрировала знания чего-либо, о чём не могла бы прочитать в прессе и литературе, либо узнать со слов русских эмигрантов, с которыми она много общалась в Берлине.

Неоднократно предпринимались попытки установить личность Андерсон с использованием научных методов: сравнение формы ушных раковин Андерсон и Анастасии и почерковедческая экспертиза дали положительные результаты[53]. Однако итоги всех этих исследований подвергаются сомнению, поскольку использовавшиеся при их выполнении методики не отличались высокой точностью.

В 1991 году были обнаружены и эксгумированы останки царской семьи, после чего российскими и американскими специалистами было проведено сравнение митохондриальной ДНК останков с образцами, взятыми у принца Филиппа, герцога Эдинбургского, чья бабушка по матери принцесса Виктория Гессен-Дармштадтская была сестрой императрицы Александры Федоровны. Совпадение ДНК помогло опознать Александру Федоровну и трёх её дочерей, однако два тела — цесаревича Алексея и Великой Княжны Анастасии Николаевны (по версии российских исследователей — Великой Княжны Марии Николаевны) отсутствовали в общей могиле, что немедленно породило новую волну слухов о «чудесном спасении».

Позднее в госпитале Марты Джефферсон (Шарлоттсвилль, штат Виргиния) были найдены образцы тканей Анны Андерсон, взятые при её жизни для медицинских анализов. По предложению Марины Боткиной-Швейцер, дочери Глеба Боткина, ДНК из этих образцов также сравнили с ДНК принца Филиппа и останков императорской семьи. В результате было доказано, что между ними нет ничего общего. На итоговой пресс-конференции доктор Питер Гилл заявил: «Если принять, что этот образец принадлежит Анне Андерсон, то совершенно невозможно, чтобы она была Анастасией». В довершение к этому, образец ДНК был взят у Карла Маухера, внучатого племянника Франциски Шанцковской, и он полностью совпал с ДНК из тканей Андерсон, что возможно лишь у прямых родственников.

Совпадение стопроцентное и окончательное — резюмировал доктор Гилл. — Что заставляет в свою очередь предположить, что Карл Маухер и Анна Андерсон происходили из одной семьи[54].

Аналогичный результат дало исследование ДНК пряди волос, обнаруженных в книге, некогда принадлежавшей Джеку Манахану (мужу Анны), в конверте, подписанном «Волосы Анны». ДНК из волос также не совпало с ДНК принца Филиппа и царской семьи[43].

В августе 2007 года около Екатеринбурга были обнаружены останки, предположительно принадлежащие цесаревичу Алексею и Великой Княжне Марии Николаевне. В 2008 году российские эксперты заявили, что тесты ДНК, проведенные в Екатеринбурге и Москве, подтвердили первоначальные предположения, однако для окончательной уверенности необходимо подтверждение результатов тестов зарубежными специалистами.

1 мая 2008 года информационные агентства Великобритании и США подтвердили первоначальный вывод о том, что найденные останки принадлежат цесаревичу Алексею и его сестре Марии. Таким образом, «недостающих» среди членов царской семьи не найдено[39].

Окончательный результат опубликован основными информационными агентствами мира 16 июля 2008 года. Перекрёстная проверка подтвердила первоначальные выводы[55]. Однако, группа известных генетиков (принимавших участие во всех этих ДНК-тестах) во главе с М. Коблом (Dr. Michael D. Coble) в результирующей статье в 2009 году пишут[56](раздел «Обсуждение», в переводе с английского):

Следует отметить, что получившие широкую огласку прения о том, останки Марии или Анастасии найдены во втором захоронении не могут быть урегулированы на основе результатов проведенного ДНК анализа. В отсутствие спецификации данных ДНК каждой из сестер, мы можем окончательно идентифицировать только Алексея — только сына Николая и Александры.

А также, в разделе «Справочная информация» этой статьи (в комментарии к рис. S1):

Идентифицировать (останки) как именно Марию или именно Анастасию с помощью анализа ДНК не удалось.

Впрочем, сторонники Анны Андерсон не собираются сдавать своих позиций. Для того, чтобы оспорить результаты генетических экспертиз, используются следующие доводы:

  1. Легенда о том, что в Ипатьевском доме были расстреляны некие двойники Романовых[57]. Однако же, трудно поверить, что ДНК мифических двойников оказалась бы идентичной биологическому материалу принца Филиппа.
  2. Довольно похожая на неё легенда о том, что Анастасию ещё до революции подменила Франциска Шанцковска, а Алексея — некий поварёнок Седнев[58]. Опять же, входит в противоречие с результатами ДНК-анализа останков, найденных в Ганиной яме.
  3. Некие политические мотивы, заставившие экспертов выдать ложное заключение[59]. Стоит напомнить, что экспертиза проводилась в Великобритании и США, специально для максимального обеспечения подлинности результата.
  4. Подмена генетического материала для экспертизы[60]. Никаких внятных доказательств для такого заключения представлено никогда не было.
  5. Предположение, что биологическим отцом Анастасии мог быть вовсе не царь Николай II[61]. Версия опровергается тем, что за основу анализа бралась митохондриальная ДНК, передающаяся строго по женской линии.
  6. Искривление большого пальца ноги (hallux valgus) является более точным и посему предпочтительным перед ДНК анализом[62]. Наука придерживается противоположного мнения.

Анна Андерсон в культуре

В 1928 году на экраны вышел первый фильм-мелодрама, рассказывающий о жизненном пути Анны Андерсон. Это была немая лента под названием «Одежда создаёт женщину». Режиссёром выступил Тони Террис, в главной роли снялась Эва Сатерн. Автор весьма вольно обошёлся с фактами: по его версии незнакомка, покоряющая своей красотой и талантом Голливуд, оказывается, конечно же, Анастасией Романовой; в неё влюбляется режиссёр, который задумывает фильм о её жизни и трагедии её семьи. Но в результате нового несчастного случая, Анастасия вновь исчезает, её следы утеряны навсегда[63].

Ещё одна киноверсия истории Анны Андерсон вышла на экраны в 1956 году. В главной роли снялась Ингрид Бергман, в роли полковника Бунина, опекающего великую княжну, в результате потрясения потерявшую память, — Юл Бриннер. Фильм поставлен по всем канонам приключенческого жанра, в его основе лежит никогда не происходившая на самом деле встреча «Анастасии» («Анны Корефф») с Марией Фёдоровной, узнавание, обручение с принцем, и конечно же, счастливый конец[64].

Кинокомпания NBC выпустила, пожалуй, самую известную версию киноповести об Анне Андерсон, названную «Анастасия: Загадка Анны» (1986). Эми Ирвинг, снявшаяся в роли Анастасии, получила Золотой Глобус за лучшую женскую роль, в том же году фильм завоевал награду Эмми как лучшая телевизионная постановка. Эта версия ближе всего к реальным событиям, исключая никогда не существовавшую любовь к принцу Эрику и твёрдую уверенность, которую пытаются внушить зрителю, в том, что Анна Андерсон действительно была Анастасией, отвергнутой родственниками из меркантильных и политических соображений. В основу сценария легла биография Анны Андерсон, написанная её сторонником Петером Куртом[65].

И наконец, в 1997 году появляется мультфильм с тем же названием «Анастасия», где главным преследователем спасшейся княжны выступает демонический Распутин, который сумел выбраться из могилы и преследует свою жертву в Париже, где та безуспешно пытается скрыться[66].

Известная писательница Татьяна Толстая написала эссе «Анастасия, или Жизнь после смерти» (датируется 1998 годом), которое представляет собой беллетризированное жизнеописание Анны Андерсон[67].

Певец Кевин Херн, участник группы «BhL», написал песню «Анна, Анастасия», которая вошла в его сольный альбом H-Wing.

Ещё одну песню «Да, Анастасия» из альбома Under the Pink посвятила ей Тори Амос.

В 2006 году Диана Норман, пишущая под псевдонимом Ариана Франклин, выпустила роман «Город теней». В основе его лежит пребывание Анны Андерсон в Берлине и красочные догадки о том, что могло произойти с подлинной великой княжной.

Видеоигра Assassin's Creed Chronicles: Russia, вышедшая в 2016 году, строится на сюжете о спасении Анастасии Романовой членом ордена ассасинов Николаем Орловым. Оканчивается история тем, что Анастасия отбывает в Германию под вымышленным именем Анны Андерсон, якобы принадлежавшем ранее покойной жене Орлова.

См. также

Напишите отзыв о статье "Анна Андерсон"

Примечания

  1. Vorres, I, The Last Grand Duchess, p.19
  2. Анастасия: Загадка Анны (1986)
  3. Once A Grand Duchess: Xenia, Sister of Nicholas II, by John Van der Kiste & Coryne Hall, p.174
  4. Vorres, I, The Last Grand Duchess, p.240
  5. 1 2 3 4 5 Теплов, И. [ynik.info/2008/04/20/print:page,1,anastasija._istorija_prodolzhaetsja.html «Анастасия». История продолжается]. Портал интересных статей (20 апреля 2008). Проверено 31 декабря 2008. [www.webcitation.org/614odMlpr Архивировано из первоисточника 20 августа 2011]. Ошибка в сносках?: Неверный тег <ref>: название «.D0.A4.D1.80.D0.B0.D0.BD.D1.86.D0.B8.D1.81.D0.BA.D0.B0» определено несколько раз для различного содержимого
  6. King and Wilson (2003), p. 314.
  7. [www.alexanderpalace.org/palace/yurovmurder.html The executioner Yurovsky's account] (англ.). Проверено 31 декабря 2008. [www.webcitation.org/614odv8hQ Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  8. Соколов, Н. Убийство царской семьи — С. 366
  9. King and Wilson (2003), p. 314
  10. Kurth (1983), p. 339
  11. 1 2 3 4 [www.chas-daily.com/win/2005/01/22/og006.html Безумная Анастасия]
  12. Vorres, I. The Last Grand Duchess. - P.174
  13. Vorres, I. The Last Grand Duchess. — P.174
  14. Юзефович Л. А. Самые знаменитые самозванцы — С. 369
  15. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 Деко, А. Сто великих тайн XX века. — М: Вече, 2004.
  16. [www.tonnel.ru/?l=gzl&uid=659&op=bio Биография Анны Андерсон]
  17. 1 2 3 [www.peoples.ru/family/children/anastasia_romanova/index2.html Анастасия Романова / Nastya Romanova: Новелла о зеркальной цесаревне или трёх Анастасиях Романовых. [часть 3]]
  18. «Анастасия» и другие «спасшиеся дети» Николая II в кн. «100 великих загадок истории», Москва, «Вече», 2008 г.
  19. Цит. по Юзефович Л.А. - С.377
  20. 1 2 3 4 5 6 7 Vorres, I, The Last Grand Duchess
  21. King and Wilson, The Fate of the Romanovs, pp. 299—300
  22. Massie, R, The Romanovs The Final Chapter p.165
  23. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Massie, R. The Romanovs The Final Chapter
  24. Kurth, Anastasia: The Riddle of Anna Anderson, p. 272
  25. 1 2 Anastasia, the survivor of Ekaterinburg, by Frau Harriet von Rathlef-Keilmann
  26. 1 2 3 [tsarevich.spb.ru/pub/0057.php Цесаревич Алексей — Публикации на сайте]
  27. Michael Farquhar A Treasury of Deception: Liars, Misleaders, Hoodwinkers, and the Extraordinary True Stories of History’s Greatest Hoaxes, Fakes and Frauds Penguin, May 2005, ISBN 0-14-303544-4
  28. Tsar by Peter Kurth
  29. Grand Duke Alexander Mikhailovich, Always A Grand Duke
  30. Kurth, Anastasia: The Riddle of Anna Anderson
  31. King and Wilson, The Fate of the Romanovs
  32. 1 2 [www.petroprognoz.spb.ru/analitika/20okt07-AA-ANR.html Петербургские Прогнозы — Статьи]
  33. G.King, P.Wilson. The Resurrection of the Romanovs: Anastasia, Anna Anderson, and the World's Greatest Royal Mystery. - John Wiley & Sons Inc., Hoboken, New Jersey. 2011 (p.283)
  34. Kurth, Peter (1983). Anastasia: The Riddle of Anna Anderson. Back Bay Books. ISBN 0-316-50717-2. (На русском языке: Курт, Питер. Анастасия. Загадка великой княжны. — М. «Захаров», 2005. ISBN 5-8159-0472-4).
  35. [www.amazon.com/The-Resurrection-Romanovs-Anastasia-Anderson/product-reviews/0470444983/ref=cm_cr_pr_hist_1?ie=UTF8&filterBy=addOneStar&showViewpoints=0 Reviews on “The Resurrection of the Romanovs: Anastasia, Anna Anderson, and the World's Greatest Royal Mystery”]
  36. Письмо от Дмитрия Лёйхтенбергского Иану Ворресу 5 марта 1961 г. в кн. Vorres, I, The Last Grand Duchess
  37. Greece, Christopher, Prince (1938). Memoirs of HRH Prince Christopher of Greece. London: The Right Book Club
  38. Michael Farquhar A Treasury of Deception: Liars, Misleaders, Hoodwinkers, and the Extraordinary True Stories of History's Greatest Hoaxes, Fakes and Frauds Penguin, May 2005, ISBN 0-14-303544-4
  39. 1 2 [news.scotsman.com/latestnews/DNA-identifies-bones-of-last.4038316.jp DNA identifies bones of last tsar’s missing children — Scotsman.com News]
  40. 1 2 3 4 5 Грег Кинг и Пенни Уилсон. [iknigi.net/avtor-greg-king/79638-anastasiya-ili-anna-velichayshaya-zagadka-doma-romanovyh-greg-king.html Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых] = The Resurrection of the Romanovs: Anastasia, Anna Anderson, and the World's Greatest Royal Mystery. — АСТ, 2014. — ISBN 978-5-17-077651-1.
  41. [www.kp.ru/daily/23967.3/73049/ Лженаследницы охотятся за золотом царей Романовых // KP.RU]
  42. 1 2 Van der Kiste, John; Coryne Hall (2002). Once A Grand Duchess: Xiena, Sister of Nicholas II. Phoenix Mill: Sutton Publishing. ISBN 0-7509-2749-6.
  43. 1 2 3 4 5 Christopher, Kurth, and Radzinsky, Tsar
  44. Kurth, Peter (1997?). Anastasia: The Riddle of Anna Anderson. Back Bay. ISBN 0-316-50717-2
  45. [www.serfes.org/royal/annaanderson.htm Anastasia: The Unmasking Of Anna Anderson]
  46. Kurth, Peter (1995). Anastasia: The Life of Anna Anderson. Pimlico. ISBN 0-7126-5954-4.
  47. 1 2 Кузнецов, В.В. [books.google.ca/books?id=sy3AHgDzv8wC&pg=PA286&lpg=PA286&dq=Гранданор&source=web&ots=yQwySUVwrQ&sig=6FvyBj64GzyUJrv7bbrIjPExxIk&hl=fr&sa=X&oi=book_result&resnum=2&ct=result По следам царского золота]. — ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2003. — С. 286. — (Досье).
  48. [www.znanie-sila.ru/online/issue_1744.html Знание—сила: «ЗС» — online]
  49. [www.tonnel.ru/?l=gzl&uid=659&op=bio Андерсон (Чайковская) Анна, Биография, история жизни, творчество, писатели, ЖЗЛ, музыка, биографии]
  50. Аффидевит Томаса Хильдебранда Престона, составленный для Йена Ворреса в кн. Vorres, Ian (2001 revised edition). The Last Grand Duchess. Key Porter Books. ISBN 978-1-55263-302-1.
  51. 1 2 3 [www.royalty.nu/Europe/Russia/Anastasia.html Royalty.nu — Nicholas and Alexandra — The Last Romanovs — Anastasia Romanov and Anna Anderson]
  52. Мэсси, Роберт. Николай и Александра : роман-биография. Москва: Интерпракс, 1990. 480 с.: ил. Шифр издания : 84(4/8)/М 97
  53. tk014.k12.sd.us/Anna%20Anderson%20Anastasia.pdf
  54. Identification of the remains of the Romanov family by DNA analysis by Peter Gill, Central Research and Support Establishment, Forensic Science Service, Aldermaston, Reading, Berkshire, RG7 4PN, UK, Pavel L. Ivanov, Engelhardt Institute of Molecular Biology, Russian Academy of Sciences, 117984, Moscow, Russia, Colin Kimpton, Romelle Piercy, Nicola Benson, Gillian Tully, Ian Evett, Kevin Sullivan, Forensic Science Service, Priory House, Gooch Street North, Birmingham B5 6QQ, UK, Erika Hagelberg, University of Cambridge, Department of Biological Anthropology, Downing Street, Cambridge CB2 3DZ, UK
  55. [www.svobodanews.ru/Article/2008/07/16/20080716175735117.html Подлинность царских останков: тройная гарантия — Радио Свобода © 2010 RFE/RL, Inc]
  56. [www.plosone.org/article/info:doi/10.1371/journal.pone.0004838 «Mystery Solved: The Identification of the Two Missing Romanov Children Using DNA Analysis». By Michael D. Coble, Odile M. Loreille, Mark J. Wadhams, Suni M. Edson, Kerry Maynard, Carna E. Meyer, Harald Niederstätter, Cordula Berger, Burkhard Berger, Anthony B. Falsetti, Peter Gill, Walther Parson, Louis N. Finelli. //PloS ONE. San Francisco, California: Public Library of Science, an interactive open-access journal for the communication of all peer-reviewed scientific and medical research, March 11, 2009](PLoS ONE 4 (3): e4838. doi:10.1371/journal.pone.0004838)
  57. [www.epochtimes.ru/content/view/11272/34/ Анастасия Романова: загадка великой княжны — Великая Эпоха (The Epoch Times) — Актуальные новости и фоторепортажи со всего мира. Эксклюзивные новости из Китая]
  58. Кузнецов, В.В. [books.google.ca/books?id=sy3AHgDzv8wC&pg=PA224&lpg=PA224&dq=останки+Анна+Андерсон&source=web&ots=yQwySYQwqP&sig=DNZyuJz5stGkQCG45EEddYssD-0&hl=fr&sa=X&oi=book_result&resnum=9&ct=result#PPA217,M1 По следам царского золота]. — ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2003. — С. 224. — (Досье).
  59. [www.rg.ru/Anons/arc_2002/0625/5.shtm Анастасия Романова, дочь Николая II]
  60. www.arimoya.ru/Russia/anna_anastasia.html
  61. [www.aib.ru/~loki/hronik/hrono/1984.htm Хроника необъяснимого:: Хронология:: 1984]
  62. [www.proza.ru/addrec.html?2007/12/27/514 Публикация рецензии на произведение «Хрустальные башмачки Великой княжны Анастасии» / Проза.ру — национальный сервер современной прозы]
  63. [movies.nytimes.com/movie/87459/Clothes-Make-the-Woman/overview Clothes Make the Woman — Trailer — Cast — Showtimes — NYTimes.com]
  64. Anastasia (англ.) на сайте Internet Movie Database
  65. [www.imdb.com/title/tt0090638/releaseinfo#akas Anastasia: The Mystery of Anna (1986) (TV) — Release dates]
  66. Anastasia (англ.) на сайте Internet Movie Database
  67. [www.belousenko.com/books/tolstye/tolstaya_ne_kysj.htm Эссе в сборнике «Не кысь»]

Литература

  • Деко А. Анастасия // [librussian.info/save.php?file=102745 Сто великих загадок XX века]. — М.: Вече, 2004. — (Сто великих).
  • Макаренко С. [www.peoples.ru/family/children/anastasia_romanova/index.html Новелла о «зеркальной» Цесаревне или трёх Анастасиях Романовых]. People's History (01.03.2005). Проверено 2 июля 2008. [www.webcitation.org/612t8DAXg Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  • Романов Б. [www.petroprognoz.spb.ru/analitika/20okt07-AA-ANR.html Хрустальный башмачёк Великой княжны Анастасии]. Петербургские прогнозы. Проверено 2 июля 2008. [www.webcitation.org/614oeLD2V Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  • Боткина Т. Е. (перевод с фр. яз.: И. М. Шепелева, О. Ю. Ольшванг, Е. П. Макарова. Публикация В. Момота). [proza.ru/avtor/annaanastasia Возвращение Анастасии]. Проверено 22 сентября 2010. [www.webcitation.org/614ofQFCd Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  • Курт П. [www.zakharov.ru/index.php?searchtext=%CA%F3%F0%F2&task=searchresult&searchbook=1&searchauthor=1&searchisbn=1&searchcond=/ Анастасия. Загадка великой княжны]. — М.: Захаров, 2005. — 448 с. — ISBN 5-8159-0472-4.
  • King G. The Fate of the Romanovs. — Wiley, 2005. — 672 с. — ISBN 978-0471727972.
  • Kurth P. Anastasia: The Riddle of Anna Anderson. — Back Bay Books, 1985. — 456 с. — ISBN 0-316-50717-2.
  • Massie, Robert K. Romanovs: The Final Chapter. — Random House, 1995. — 308 с. — ISBN 0-8065-2064-7.
  • Vorres I. The Last Grand Duchess. — Key Porter Books, 2001. — 256 с. — ISBN 978-1552633021.
  • Welch Fr. A Romanov Fantasy: Life at the Court of Anna Anderson. — W. W. Norton, 2007. — 340 с. — ISBN 978-0393065770.

Отрывок, характеризующий Анна Андерсон

– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.