Анна Изабелла Байрон, баронесса Байрон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Анна Изабелла Байрон, баронесса Байрон
Anne Isabella Byron, Baroness Byron

Аннабелла Байрон, 1812 г., портрет работы Ч.Хейтера
Имя при рождении:

Энн Изабелла Милбенк

Дата рождения:

17 мая 1792(1792-05-17)

Место рождения:

Элемор-Холл, Дарем, Англия

Подданство:

Великобритания Великобритания

Дата смерти:

16 мая 1860(1860-05-16) (67 лет)

Место смерти:

Лондон, Великобритания

Супруг:

Лорд Байрон

Дети:

Лавлейс, Ада

Энн Изабелла Ноэль Байрон, 11-я баронесса Уэнворт, баронесса Байрон (англ. Anne Isabella Noel Byron, 11th Baroness Wentworth and Baroness Byron, 1792—1860), известна также под именем Аннабелла — жена поэта Джорджа Байрона (лорда Байрона).

Родилась в аристократической семье, была единственной дочерью сэра Ральфа Милбенка, 6-го баронета, и его жены Юдит Ноэль, сестры Томаса Ноэля, виконта Уэнтвуда[en][1]. В 1815 году вышла замуж за Джорджа Байрона, но этот брак был недолгим. Из-за пьянства и связей лорда Байрона на стороне их брак распался уже в начале 1816 года, после чего лорд Байрон навсегда покинул Англию, а Аннабелла прожила остаток дней в забвении и больше не выходила замуж.

Единственная дочь лорда Байрона и Аннабеллы, Ада, стала известным математиком и одним из основоположников программирования.





Имя

При рождении девочка получила имя Энн Изабелла Милбенк. В апреле 1815 года, когда Энн уже была замужем за лордом Байроном, умер её дядя, Томас Ноэль, виконт и барон Уэнтвуд, после чего леди Милбенк и её кузен Натаниэль Керзон (лорд Скарсдейл) совместно унаследовали имущество виконта, а также впоследствии присоединили фамилию «Ноэль» к «Милбенк». Со смертью Томаса Ноэля титул виконта Уэнтворта прервался, а титул барона Уэнтворта попал в состояние ожидания[en]. После смерти Натаниэля Керзона в 1856 году титул баронессы Уэнтворт перешёл к Энн, в то время уже вдове лорда Байрона, но она предпочитала его не использовать, подписывая свои письма «А. И. Ноэль-Байрон», а завещание — как «баронесса Ноэль-Байрон». Мир знал её как «леди Байрон», а друзья называли «Аннабелла».

Биография

Энн родилась в Элемор-Холле, близ Питтингтона[en], графство Дарем. Девочка была одарённым ребёнком, и родители наняли ей в качестве наставника бывшего профессора Кембриджского университета Уильяма Френда[en], впоследствии известного писателя и церковного деятеля. Благодаря этому начальное образование Энн напоминало обучение в Кембридже — она изучала классическую литературу, философию, и математику, в которой особенно преуспела. Впоследствии из-за обширных познаний в математике лорд Байрон дал своей жене прозвище «Принцесса параллелограммов».

Энн выросла глубоко религиозной и придерживалась строгих нравов, друзья и знакомые нередко описывали её как холодную и чопорную. В марте 1812 года она познакомилась с поэтом Джорджем Байроном, стремительно набиравшим популярность после выхода его поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда». Байрон начал регулярно оказывать Энн знаки внимания и, несмотря на то, что Энн их отвергала, в октябре 1812 года сделал ей предложение. Поскольку Байрон был известен в обществе как человек весьма вольного нрава, друзья и знакомые Энн считали невозможным такой брак. Спустя три дня Энн написала Байрону письмо, в котором отклонила предложение, но, тем не менее, продолжала сохранять интерес к его творчеству. Впоследствии Энн в беседах с матерью говорила, что она сочла своим религиозным долгом поддержать Байрона, чтобы улучшить его поведение[2]. В августе 1813 года Энн возобновила переписку с Байроном, поддерживая его и в то время, когда общественное мнение о поэте было неблагоприятным. Отец Энн, сэр Ральф Милбенк, зная о переписке дочери с поэтом, пригласил Байрона посетить их дом в графстве Дарем. Байрон принял это приглашение и в сентябре 1814 года вновь сделал предложение Энн, которое она на сей раз приняла. Венчание состоялось 2 января 1815 года в Сишем-Холле в графстве Дарем, церемонию венчания провёл преподобный Томас, незаконнорожденный сын Томаса Ноэля, виконта Уэнтвуда[en], приходившийся Энн кузеном.

После бракосочетания чета Байрон поселилась в Лондоне, на Пикадилли-Террас. Лорд Байрон в это время испытывал большие финансовые затруднения. Он отвергал предложения о публикациях, поскольку считал предлагаемые суммы гонораров недостаточными, и в конце концов был вынужден продать свои имения в Ньюстедском аббатстве[en] и Рочдейле, чтобы погасить долги. Из-за финансовых проблем Байрон сильно пил и вымещал злость на домашних, включая жену. В письме к своей единокровной сестре Августе Ли, он написал, что подозревает жену в том, что она взломала ящик его письменного стола и шарилась в нём. В том же году он завязал роман лондонской хористкой Сьюзан Бойс.

Энн в это время была беременна и должна была родить в конце 1815 года. Её всё более угнетало поведение мужа, временами она опасалась, что Байрон сойдёт с ума. В ноябре она написала Августе Ли, рассказав ей о поведении мужа. Ли приехала домой к Байронам и сочла состояние Байрона невменяемым. 10 декабря Энн родила дочь, которую они назвали Ада. В январе 1816 года Байрон предложил продать дом на Пикадилли-Террас и предложил Энн отвезти дочь в дом своих родителей и остаться там, пока он не урегулирует свои финансовые проблемы. Энн, будучи убеждённой в безумии мужа, вызвала доктора для его негласного освидетельствования, но доктор рекомендовал ей последовать совету мужа и переехать в поместье родителей. После этого Энн связалась со своим адвокатом Джоном Хэнсоном, высказала ему свои опасения, и даже дала брошюру о гидроцефалии, полагая, что Байрон мог быть поражён этой болезнью. После этого Энн забрала Аду и увезла к своим родителям в Киркби-Мэллори, Лестершир. Байрон увидел свою дочь в первый и последний раз лишь через месяц после рождения.

В первый месяц пребывания в Киркби-Мэллори, Энн, по-видимому, ещё рассчитывала на примирение с Байроном, называя его в письмах «дорогой утёнок». Мать Энн, Юдит Ноэль, также направила зятю письмо с приглашением посетить жену и дочь в Киркби-Мэллори. Но Байрон не отреагировал на письма, после чего адвокат Энн отправил поэту письмо с ходатайством о разводе. Это письмо попало в руки Августы Ли, которая продолжала жить с братом на Пикадилли-Террас, но она не отдала письмо Байрону, опасаясь, что тот покончит с собой. Ли отправила письмо обратно в Киркби-Мэлори с собственной припиской, что брак Байронов — слишком деликатная тема.

Через неделю адвокат Энн вновь отправил Байрону предложение развода, которое поэт на сей раз получил, но отказывался верить, что Энн больше не хочет быть замужем за ним, и поначалу отклонил предложение о разводе, но позже изменил свое мнение[3]. 21 апреля 1816 года Байрон подписал официальный развод с Энн и навсегда покинул Англию.

Несмотря на развод, Энн до самой смерти Байрона стремилась спасти его душу и обеспечить ему место на небесах. Она хранила письма Байрона, копии своих собственных писем к нему, и письма о нём. Энн скрупулёзно документировала свои отношения с Байроном, готовясь к любым возможным их изменениям. Сам же Байрон не обращался с просьбой установления опеки над Адой, хотя он послал за ними обеими незадолго до своей смерти в Греции 19 апреля 1824 года. Одержимость Энн Байроном не закончилась с его смертью. Оставшуюся жизнь Энн посвятила решению социальных проблем, таких, как реформа пенитенциарной системы и отмена рабства. В частности, леди Байрон посетила Всемирную антирабовладельческую конвенцию 1840 года, где была одной из немногих женщин-делегатов[4].

Леди Байрон умерла от рака молочной железы 16 мая 1860 года, за день до своей 68-й годовщины, и была похоронена на лондонском кладбище Кенсал-Грин. В своём завещании Энн оставила £ 300 писателю Джорджу Макдональду, которому она покровительствовала при жизни. Титул барона Уэнтворта перешёл от Энн к её внуку, сыну Ады Байрону Кинг-Ноэлю, виконту Окхем[en].

Незадолго до смерти Энн рассказала историю своего брака с Байроном известной американской писательнице Гарриет Бичер-Стоу, которая рекомендовала Энн молчать об этом[2]. Лишь через 9 лет после смерти Энн, в 1869 году Бичер-Стоу опубликовала мемуары, раскрывающие кровосмесительные отношения между Байроном и его сводной сестрой[5]. Публикация вызвала скандал, из-за которого Бичер-Стоу потеряла былую популярность[2].

Напишите отзыв о статье "Анна Изабелла Байрон, баронесса Байрон"

Примечания

  1. Joan Pierson, ‘Noel, Anne Isabella, suo jure Baroness Wentworth, and Lady Byron (1792—1860)’, Oxford Dictionary of National Biography, Oxford University Press, 2004; online edn, Oct 2006 [www.oxforddnb.com/view/article/45789, accessed 11 Aug 2011]
  2. 1 2 3 Gordon, Charlotte. [www.wsj.com/articles/she-walked-in-beauty-1446842493 She Walked in Beauty - WSJ]. Wall Street Journal (7 November 2015). Проверено 6 ноября 2015.
  3. [books.google.com/books/about/Augusta_Leigh_Byron_s_Half_Sister.html?id=cm-KQgAACAAJ Augusta Leigh: Byron's Half Sister - A Biography]. — Chatto & Windus. — ISBN 9780712665605.
  4. [www.npg.org.uk/live/search/portrait.asp?LinkID=mp00224&rNo=0&role=sit The Anti-Slavery Society Convention], 1840, Benjamin Robert Haydon, accessed 19 July 2008
  5. [www.gutenberg.org/files/44791/44791-h/44791-h.htm THE BYRON CONTROVERSY]

Ссылки

  • [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=10639 Anne Isabella Byron]
  • [www.nypl.org/sites/default/files/archivalcollections/pdf/ms_guide_byron_a1_0.pdf A Guide to the Lady Byron Manuscript Material in the Pforzheimer Collection at the New York Public Library]
  • [www.oxforddnb.com/view/article/45789?docPos=2 Oxford Dictionary of National Biography]

Отрывок, характеризующий Анна Изабелла Байрон, баронесса Байрон

– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.