Анна Каренина (Житинкин)

Анна Каренина
Жанр	драма
Основан на	романе Льва Толстого Анна Каренина
Автор	Лев Толстой
Режиссёр	Андрей Житинкин
Продюсер	Тереза Дурова
Актёры	Евгения Крюкова, Олег Вавилов, Анна Плисецкая, Александр Ефимов, Александр Терешко
Компания	"Авторский театр Андрея Житинкина" на сцене Театриума на Серпуховке и Театра Киноактёра
Длительность	140 мин.
Страна	Россия Россия
Язык	русский
Год	20 — 21 апреля 2006

«Анна Каренина» — спектакль, поставленный Андреем Житинкиным по одноимённому роману Льва Толстого «Анна Каренина».

Спектакль был поставлен в 2003 году в театре на Малой Бронной, но вскоре был снят с репертуара, и режиссёр А. А. Житинкин возобновил спектакль в своём авторском театре для показа на многих театральных сценах. Премьерные спектакли состоялись 20 апреля и 21 апреля 2006 года в Театриуме на Серпуховке, в Театре Киноактёра, а затем в Ярославле.

Сюжет спектакля

Чередование сцен в спектакле укладывается в единую драматургическую линию жизни, которую проживают герои, путь, который они проходят. Этот путь символизируют полукруглые рельсы, на которых стоят прозрачные вагоны, подсвеченные канделябрами. Вагончики превращаются в столы в интерьере гостиной Бетси и в театральные ложи в сцене «театр». Тёплый свет приносит гармонию и уют на фоне внутреннего хаоса и смятения героев, которые проходят через грань последнего отчаяния.

«Прекрасный ужас метели, которая рванулась Анне навстречу», в спектакле спокойная и отстранённая. Анна стоит на перроне и вглядывается в образ незнакомого человека, две фигуры холодно подсвечены одиноким фонарём.

Спектакль начинается встречей Анны (Евгения Крюкова) и Вронского (Александр Ефимов) на вокзале.

Любовная линия развивается так, как её описал Лев Толстой, но преподносится современному зрителю в эмоционально-остром характере, как невозможная любовная связь, запрещённая законом.

Образ Княгини Елизаветы Фёдоровны Тверской (Бетси) (Анна Плисецкая) в этой постановке состоит из нескольких персонажей, описанных Толстым в романе как символ общества, окружавшее Льва Николаевича, которое он и описал.

Бетси — светская львица, которая, с одной стороны, помогает Анне всё устроить, а с другой, жалит её в свойственной манере нравов высшего общества.

Во время родов дочери Анна находится на грани жизни и смерти. Врач прописывает ей морфин в качестве обезболивающего средства. Во время бреда образ мужа, Алексея Александровича Каренина (Олег Вавилов), представляется Анне с большим драконьим хвостом, и она кричит от ужаса, потому что от этого человека зависит неразрешённость её ситуации и положения в обществе, которое отказывается её принимать в качестве любовницы Вронского.

Каренин встречается с братом Анны, Князем Степаном Аркадьевичем Облонским (Стивой) (Александр Терешко), и с Дарьей Александровной (Долли) (Ольга Сирина), которые убеждают его не губить Анну.

Адвокат (Геннадий Сайфулин) объясняет Каренину суть закона, согласно которому единственной возможностью разрешения сложившейся ситуации является принятие вины на себя — то есть уличение самого себя в измене. Тогда Анна станет свободной.

Переполнившие Анну чувства делают невозможным соблюдение правил поведения в светском обществе. Она говорит мужу:

«Я не могу не быть в отчаянии! Я слушаю Вас и думаю о нём. Я люблю его. Делайте со мной, что хотите».

Безысходность ситуации и слабость здоровья Анны приводят её к нервному срыву. В таком состоянии она приходит на вокзал. Символично спектакль начинается и заканчивается сценой на вокзале.

Действующие лица и исполнители

Актёр	Персонаж
Евгения Крюкова	Анна Аркадьевна Каренина
Олег Вавилов	Алексей Александрович Каренин
Анна Плисецкая	Княгиня Елизавета Фёдоровна Тверская (Бетси)
Александр Ефимов	Граф Алексей Кириллович Вронский
Александр Терешко	Князь Степан Аркадьевич Облонский (Стива)
Геннадий Сайфулин	Адвокат
Ольга Сирина	Дарья Александровна (Долли), его жена
Альбина Матвеева	Графиня Лидия Ивановна
Алексей Владиславов	Корд, тренер-англичанин
Владислав Степченко	Граф Александр Кириллович Вронский
Маргарита Белкина	Варя, его жена

Основное действие

Содержание спектакля.

Часть Первая. Картина 1. На вокзале.

Ночь. Метель. Анна и Вронский

Спектакль начинается встречей Анны и Вронского на вокзале, две фигуры в густом дыму холодно подсвечены одиноким фонарём. Вронский сразу же говорит Анне, что видеть её и слышать её голос — смысл его жизни, потому он и едет. Анна просит Вронского забыть о его признании…

Картина 2. Гостиная Бетси

Бетси, Корд, Варя, Лидия Ивановна, Вронский, Анна, Каренин

Уютный салон Бетси Тверской был в центре внимания общества, там проходила светская жизнь города, в непринуждённой лёгкой беседе обсуждались туалеты актрис оперы «Буфф», любовные интрижки и дуэли. Не обошли вниманием и симпатии Алексея Вронского к Анне Карениной, который следовал за ней, как тень. Бетси показывает своё расположение Вронскому и считает Каренина глупцом. Тайно влюблённая в Каренина графиня Лидия Ивановна утверждает, что «таких государственных людей мало в Европе». Словно предчувствуя дальнейшее развитие истории, Бетси Тверская говорит: «но Анну я Вам не отдам», желая овладеть ситуацией и всегда быть в курсе событий, шёпотом сообщает только вошедшему Вронскому: «Она не была». Разговор гостей в салоне продолжается уже на тему ошибок любви и «браку по страсти», в беседу вовлекают Алексея Вронского и Анну, которая приехала развеяться к Бетси, сбежав от скучного общества жены посланника.

Входит Каренин со словами: «Ваш Рамбульё в полном составе». Граф Александр Вронский рассказывает о том, как обманутый муж убил соперника на дуэли, Бетси Тверская считает развод наилучшим выходом, а Каренин отвергает скандальный процесс, предлагая «обманутому мужу простить презренную жену».

Для Анны и Вронского внешний мир перестал существовать, они беседуют за чайным столиком. Анна настаивает на том, чтобы Вронский просил прощения у Кити Щербацкой, которая очень больна… Лидия Ивановна обращает внимание хозяйки салона Бетси на «неприличную ситуацию», и Елизаветта Павловна приглашает гостей к ужину. Рассерженный отказом жены ехать домой, Алексей Иванович Каренин покидает дом Бетси Тверской.

Картина 3. Кабинет Каренина

Каренин и Анна

Каренин мерит шагами свой кабинет, рассуждая вслух, он готовит своей жене объяснительную речь, похожую на доклад о важности общественного мнения и религиозного значения брака. Входит Анна. Алексей Александрович пытается объяснить законы приличия ослеплённой любовью Анне, но она «ничего не понимает»… Ведь он встревожен лишь общественным впечатлением и не знает любви.

Картина 4. Гостиная Карениных

Вронский и Анна

В полумраке Анна и Вронский всецело поглощены переполнившим их чувством, дрожа от счастья, они признаются в вечной любви.

Картина 5. Терраса

Вронский и Анна

Анна в ожидании своего сына Серёжи после прогулки. Вронский умоляет её сообщить обо всём мужу и прекратить невыносимую ложь. Анна представляет Каренина «злой машиной» и не верит в возможность побега, ведь муж предпримет все необходимые меры, чтобы избежать позора и остановить скандал. Вронский уезжает на скачки. Анна остаётся ждать Бетси, которая за ней должна заехать.

Картина 6. Конюшня

Вронский, Корд, Александр

Англичанин Корд помогает Вронскому готовить лошадь Фру-Фру к предстоящим скачкам. Входит брат Александр, он сообщает Алексею о том, что его видели в Петергофе около дома Карениных, и матушка очень обеспокоена недовольством высокопоставленных чиновников, вызванным отказом Вронского от важного для карьеры назначения в Ташкент. Вронский говорит, что «обыкновенная пошлая светская связь» не вызвала бы беспокойства, но для него Анна дороже жизни и просит не вмешиваться. Звучит звонок. Корд даёт последние перед скачками советы.

Картина 7. Скачки. Беседка на ипподроме

Каренин, Бетси, Варя, Стива, Корд, Анна

Играет духовой оркестр. Каренин монотонно рассуждает о роли Англии в конном спорте и признаках «низкого развития любителей подобных зрелищ». Бетси Тверская отпускает в его сторону колкости и пытается вовлечь в беседу Анну, которая смотрит в бинокль и не слышит. Взволнованная Варя говорит «если бы я была римлянкой, я бы не пропустила ни одного цирка». Стива Облонский иронично предлагает Каренину поучаствовать в состязании. Корд рассказывает Бетси о препятствиях, которые должны преодолевать лошади офицеров. Все бинокли направляются в сторону скачек. Бетси вскрикивает от неожиданности: Вронский упал. Стива и Александр бросились к нему. Каренин тщетно предлагает руку побледневшей Анне. Стива сообщает, что «Вронский не убился, но лошадь сломала спину». , и даёт Анне стакан воды. Бетси говорит Каренину, что привезёт Анну позднее, но Каренин уводит супругу. Бетси посылает слугу узнать подробности о Вронском и сообщить их Анне. Раздаётся выстрел.

Картина 8. Беседка ресторана

Анна и Каренин

Вдалеке слышна музыка. С каменным лицом Каренин холодно отчитывает Анну, которая в отчаянии восклицает, что ненавидит его и любит Вронского. Каренин требует немедленного переезда в Петербург для соблюдения внешних условий приличия.

Картина 9. Кабинет Каренина

Каренин и Анна

Каренин требует от Анны не компрометировать супружеские отношения, тогда она сможет пользоваться правами честной жены, не исполняя её обязанностей. Алексей Александрович сообщает, что не обедает дома и направляется к выходу.

Картина 10. Комната Анны

Анна и Вронский / Анна и Каренин

Вронский сталкивается в дверях с Карениным. Анна ревностно расспрашивает Алексея о его времяпрепровождении, говорит, что только Бетси не боится общаться с ней и утром нанесла визит. Вронский не понимает, как Каренин может переносить такое положение, почему не вызвал его на дуэль, не порвал с Анной и не даёт развода. Анна пытается объяснить, что Каренина всё устраивает, что он восемь лет душил её жизнь, и Анна хочет разорвать эту ложь, но не видит выхода, так как в случае развода Каренин отберёт сына. Алексей Вронский беспокоится о здоровье в её положении, Анна сообщает, что может умереть при родах, она видела вещий сон. Вронский целует руку Анны и выходит.

Каренин направляется с ключом к ящику письменного стола в поисках любовных писем. Он сообщает Анне о том, что намерен принять меры, так как она не соблюла условия приличий и принимает в доме Вронского. Анна умоляет оставить ей сына Серёжу, но Каренин непреклонен, он заберёт сына, которого уже не любит.

Картина 11. Кабинет Адвоката. Петербург

Адвокат и Каренин

Каренин сообщает адвокату об имеющихся у него любовных письмах, доказывающих измену. Но адвокат говорит, что писем недостаточно, и что случаи невольного уличения свидетелем преступной стороны в прелюбодеянии крайне редки. И обычно приходят к «соглашению о прелюбодеянии одного из супругов и уличение преступной стороны по взаимному соглашению».

Картина 12. Гостиная у Облонских

Стива и Каренин / Долли и Каренин

Каренин сообщает Стиве Облонскому о разрыве родственных отношений. Стива просит не торопиться, ведь произошло недоразумение. Долли просит Каренина простить Анну, как простила она измены своего мужа, и спасла её именно Анна, примирив супругов. Но Каренин решился на последнюю меру, чтобы выйти из унизительного положения жизни втроём. Долли умоляет не губить Анну, «ведь она будет ничьей женой, она погибнет!»

Стива читает телеграмму от Анны: «Умираю. Прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее». Каренин выбегает из дома.

Картина 13. Комната Анны (болезнь)

Бетси, Анна, Каренин, Вронский

Вронский плачет у постели Анны. Бетси сообщает Каренину о плохом состоянии здоровья, и доктора сказали, что надежды нет. Анна бредит и просит о прощении, беспокоится о судьбе дочери и сына. Каренин склоняется над ложем и рыдает. Анна просит Алексея Каренина обнять Алексея Вронского в знак примирения. Она мечется, мучаясь от боли и требует морфин. Бетси закрывает ширмой постель. Каренин признаётся Вронскому, что желал смерти Анны, ненавидел сына, и желание мстить преследовало его, когда он начал бракоразводное дело. Но теперь он увидел жену и простил, никогда не покинет её, даже став посмешищем света, и просит Вронского удалиться.

Картина 14. Комната Вронского

Вронский (выстрел)

В полном смятении чувств Вронский бессознательно повторяет слова «всё кончено, я не могу жить без неё», и вспоминает слова Каренина. Всё теряет смысл. Вронский достаёт револьвер и стреляет в сердце.

Часть Вторая. Картина 1. Спальня Анны

Анна и Бетси / Анна и Каренин / Стива и Каренин

На кровати — Анна в белом балахоне. Бетси, одетая по последней моде.

Анна в белом балахоне сидит на постели. Бетси ходит по комнате в роскошном туалете и держит в руке мундштук. Она пытается разрешить семейную ситуацию в логичной светской свойственной ей манере. Входит Каренин, Бетси пытается уговорить его в последний раз принять Вронского, который уезжает в Ташкент. Не получив желаемого понимания, удаляется. Каренин интересуется здоровьем Анны и выходит из комнаты.

Появляется Стива, только в лице брата Анна находит понимание, вместе они пытаются раскрыть сложившуюся ситуацию. Анна говорит, что ненавидит Каренина за его добродетель, она натянута как струна, и летит головой вниз в пропасть. Стива смягчает тона и говорит о фактах, которые уже произошли: о браке без любви, о счастье любви и несчастье полюбить не своего мужа, который простил. Нет положения, из которого не было бы выхода. Анна слышит плач новорождённой дочери и уходит, Стива остается один.

Через несколько мгновений входит Каренин с письмами в руках. Стива читает вслух письмо Каренина к Анне, он надеется на его великодушие и просит Каренина дать Анне развод.

Картина 2. Спальня Анны

Анна и Вронский

Вронский и Анна бросаются в объятия друг к другу. Алексей говорит о своём отказе от назначения в Ташкент, и что они поедут в Италию, как муж с женой, своей семьёй. Анна беспокоится о судьбе сына Серёжи, которого придётся оставить, поэтому она не хочет развода с Карениным.

Картина 3. Кабинет Каренина

Каренин, Корней, Лидия Ивановна

Каренин в отчаянии сидит за столом. Набожная графиня Лидия Ивановна восхваляет милосердие Каренина ниспосланное свыше. Алексей Александрович благодарит графиню за желание помочь в хозяйстве. Каренин находит утешение в женской заботе графини. Она собирается сказать Серёже, что «отец его святой, и что мать его умерла».

Картина 4. Театр

Бетси, Корд, Александр, Варя, Лидия Ивановна / Анна и Вронский

Бетси, графиня Вронская, Александр, Варя и Корд слушают итальянскую оперу. Все оглядываются на пустую ложу, в которую входит Анна, и перешёптываются. Бетси расспрашивает Вронского о поездке в Италию и прямо заявляет о необходимости брака с Карениной. Вронский просит жену своего брата принимать у себя Анну, но Варя отказывает «поднять её». Вронский не считает, что «Анна упала более чем сотни женщин, которых они принимают». Корд зовёт Алексея назад в полк. Графиня Вронская не одобряет связи сына. Лидия Ивановна демонстративно выходит из ложи и громко объявляет, что ей «позорно сидеть рядом с этой женщиной». В театре волнение, вызванное скандалом.

Картина 5. Коридор Театра

Вронский и Анна

Со слезами отчаяния Анна обвиняет Вронского в реакции света на своё появление и в словах графини, Алексей не придаёт им большого значения, но Анна желает, чтобы он мучился, также как она…

Картина 6. Гостиная в доме Каренина

Лидия Ивановна и Каренин

Лидия Ивановна с восхищением смотрит на гордого Каренина с лентой ордена Александра Невского. Графиня сообщает о письме, в котором Анна просит о свидании с сыном, и настаивает на отказе, так как Серёжа считает мать умершей.

Картина 7. Вестибюль в доме Каренина

Корней, Анна, Серёжа (голос)

Корней встречает незнакомую барыню, Анна поднимает тёмную вуаль, и слуга пропускает её в комнату сына. Анна со слезами обнимает Серёжу, который никогда не верил в то, что она умерла. Каренин стоит у двери и слышит их диалог. Поклонившись Каренину, Анна стремительно уходит.

Картина 8. Имение Вронского

Вронский и Долли

Вронский рассказывает Долли о жизни в имении, о настоящем счастье, о неприятии света, в котором они и не нуждаются в настоящее время. Но, по закону дочь Вронского и сын, о котором он мечтает, не являются наследниками его имени и состояния, они дети Каренина. Долли обещает уговорить Анну написать письмо Каренину с просьбой о разводе.

Картина 9. Имение Вронского

Долли и Анна

Анна обеспокоена тем, что Вронский всё больше времени проводит в свете без неё. Только одна Бетси Тверская навестила её и считает, Анна из всего делает мучение. Долли говорит о необходимости для Вронского иметь законные права на Анну и их дочь. Анна считает, что под влиянием Лидии Ивановны Каренин напишет оскорбительный ответ, но даже при согласии на развод, сын Серёжа вырастет, презирая мать. Анна любит больше жизни Алексея и Серёжу, которых невозможно соединить, в этом безвыходность ситуации.

Картина 10. Библиотека

Анна и Вронский

Анна сидит у камина в ожидании Вронского, мыслит вслух о том, что Алексей охладел к ней, он даже не поверил письму, в котором она писала, что их дочь Ани нездорова… Вронский говорит о своих делах и обязанностях, к которым не стоит ревновать, и что он не хочет с ней разлучаться никогда. Анна сообщает, что напишет просьбу о разводе и будет сопровождать Алексея в поездке в Москву.

Картина 11. Кабинет Каренина

Стива и Каренин

Стива, преодолевая неловкость, нарушает молчание. Он просит более не мучить Анну, положение её и без того мучительно и невозможно, она томится, как приговорённый к смерти, в ожидании его решения в Москве вот уже шесть месяцев. Но Каренин считает вопрос решённым и отказывается от данных обещаний.

Картина 12. Комната Анны в Москве

Анна и Вронский. (сундуки)

Меблированные комнаты. Анна укладывает вещи в дорожные сундуки и собирается вернуться в деревню. Она расспрашивает Вронского о том, как он провёл время, о гостях на обеде. Раздаётся звонок, и Вронский приносит телеграмму от Стивы, в которой он пишет, что «сделал всё возможное, и надежды получить развод нет». Вронский должен быть у матери в подмосковном имении, но Анна настаивает на немедленном отъезде, нервы её натянуты, а мать Вронского присмотрела ему в невесты княжну Сорокину. Анна говорит, что «женщина, которая не угадала сердцем, в чём лежит счастье её сына, не имеет сердца». Раздражённый беседой Вронский уезжает, Анна остаётся одна.

Картина 13. Платформа станции.

Анна (смерть) / (Рельсы. Темно.)

В полумраке Анна сжигает бумаги, рядом с ней станционный мужик… Все мысли Анны о безысходности и мучительности положения, об угасающей любви Вронского и о возрастающей любви Анны к нему. Нужно избавиться от того, что беспокоит, избавиться от всех и от себя. Слышен отдалённый гудок паровоза. Анна прислушивается. Она опускается по лестнице к рельсам, делает привычный жест крестного знамения. Затемнение. «Где я, что я делаю?! Господи, прости мне всё!!!»

Диалог

Текст Л. Н. Толстого. Диалог Бетси и Анны (нет в спектакле)

Л. Н. Толстой. Сцена: Анна в доме у Бетси (Часть 3. Гл.XVII)

Бетси: — Пожалуйста, нам чаю в маленькую гостиную, — сказала Бетси, как всегда прищуривая глаза при обращении к лакею. Взяв от него записку, она прочла её.
— Алексей сделал нам ложный прыжок, — сказала она по-французски, — он пишет, что не может быть, прибавила она таким естественным, простым тоном, как будто ей никогда и не могло приходить в голову, чтобы Вронский имел для Анны какое-нибудь другое значение, как игрока в крокет.
Анна: — А! — равнодушно сказала Анна
Бетси: — Однако надо написать Алексею, — и Бетси села за стол, написала несколько строк, вложила в конверт.
— Я пишу, чтоб он приехал обедать. У меня одна дама остаётся без мужчины. Посмотрите, убедительно ли? Виновата, я на минутку вас оставлю. Вы, пожалуйста, запечатайте и отошлите, — сказала она от двери, — а мне надо сделать распоряжение.
Ни минуты не думая, Анна приписала внизу: «Мне необходимо вас видеть. Приезжайте к саду Вреде. Я буду там в 6 часов». Она запечатала, и Бетси, вернувшись, при ней отдала письмо.
Анна: — Лиза Меркалова очень мила… Но скажите, пожалуйста, я никогда не могла понять, что такое её отношение к князю Калужскому? Что это такое? Я не понимаю тут роли мужа.
Бетси: — Муж? Муж Лизы носит за ней пледы и всегда готов к услугам. А что там дальше, в самом деле, никто не хочет знать. В хорошем обществе не говорят и не думают даже о некоторых подробностях туалета. Так и это… Вот, видите ли, я в счастливом положении. Я понимаю вас и понимаю Лизу. Теперь она, может быть, нарочно не понимает, что хорошо и что дурно. Видите ли, на одну и ту же вещь можно смотреть трагически и сделать из неё мучение, и смотреть просто и даже весело. Может быть, вы склонны смотреть на вещи слишком трагически.
Анна: — Как бы я желала знать других так, как себя знаю. Хуже ли я других или лучше? Я думаю, хуже.
Бетси: — Но вот и они.

Создатели спектакля

Сценическая версия, постановка, музыкальное оформление

• Постановка: Андрей Житинкин
• Сценография и костюмы: Андрей Шаров
• Продюсер: Тереза Дурова
• Помощник режиссёра — Марина Любкина

Телезапись

Спектакль «Анна Каренина» был заснят на бетакам телеканалом «Звезда» и телеканалом «Столица», режиссёр добавил некоторые спецэффекты и немного сократил хронометраж спектакля при монтаже. Первый эфир был 19 августа 2006, в 23:15.

Предыстория

В 2003 году А.Житинкин поставил спектакль в театре на Малой Бронной, с которым не смогли ужиться режиссёры: Трушкин (позднее), выразивший свой уход «отсутствием реформ в абсурдной театральной системе» и словами «…Меня пригласили к „больному“, но „больной“ оказался „покойником“…» и Житинкин, по описанию «политической ситуации в театре», к слову говоря, не имеющей прямого отношения к спектаклю:

«…лебединая песня Андрея Житинкина в качестве главного режиссёра: работу над спектаклем Житинкин вёл под прессингом своего увольнения. „Каренина“ лишний раз доказала — не так страшен Андрей Житинкин, как его „малюют“ директор и группа товарищей артистов, якобы борющихся за сохранение духа Эфроса в стенах Малой Бронной»

В постановке Житинкина не было абсолютно ничего сверх модернового и скандального, это была классическая постановка. Неприятным моментом стал конфликт режиссёра с руководством и его раскрутка в прессе, сыгравшая на скандальный имидж Житинкина. Незыблемый шедевр Льва Толстого не пострадал.

В 2006 году в рубрике новостей «Российской газеты» описывалась новая постановка :

Два вечера подряд на сцене Театриума наблюдается ажиотаж.

На здешней сцене возобновлен спектакль «Анна Каренина», который три года назад стал роковым для режиссёра Андрея Житинкина. Премьера «Анны Карениной» состоялась в 2003 году в Театре на Малой Бронной. Несмотря на успех у публики, спектакль был снят, а Житинкина обвинили в извращении классики и сняли с поста главного режиссёра.

Новая версия несколько отличается от предыдущей, но любовный треугольник Вронский — Каренина — Каренин остался прежним, его исполнители также не поменялись. В спектакле заняты: Евгения Крюкова (Анна), Александр Ефимов (Вронский) и Олег Вавилов (Каренин). В образе княгини Бетси предстала балерина Анна Плисецкая.

— Татьяна Хорошилова

Пресса

• Татьяна Хорошилова. [www.rg.ru/tema/avtor-Tatiana-Horoshilova/index-str13.html Спектакль "Анна Каренина"]. Проверено 10 июня 2010. — Российская газета, 2006
• Мария Покровская. [www.ng.ru/culture/2006-04-28/12_zhitinkin.html «Житинкин между Садовым и Третьим транспортным»]. Проверено 10 июня 2010. [www.webcitation.org/6761JzDku Архивировано из первоисточника 21 апреля 2012]. — Независимая газета, 28 Апреля 2006
• Екатерина Кретова. [www.izvestia.ru/interview/article3092382/ Балерина Анна Плисецкая: "В три года я уже играла в «Анне Карениной»]. Проверено 10 июня 2010. [www.webcitation.org/6761MfddC Архивировано из первоисточника 21 апреля 2012]. — газета «Известия», 25 апреля 2006
• Мария Егорова. [moscvichka.ru/News/?p=3723 Андрей Житинкин: «Обожаю заглядывать в окна…»]. Журнал "Москвичка". Проверено 10 июня 2010. [www.webcitation.org/6761P7DfV Архивировано из первоисточника 21 апреля 2012]. — 14.11.2009

Отрывок, характеризующий Анна Каренина (Житинкин)

Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.