Анна д’Эсте

Анна д’Эсте итал. Anna d’Este фр. Anne d’Este<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет кисти неизвестного (втор. пол. XVI в.). Дворец Версаль, Версаль</td></tr>
Герцогиня Немурская
5 мая 1566 — 17 мая 1607
Предшественник:	Шарлотта де Лонгвиль
Преемник:	Анна Омальская
Герцогиня де Гиз
12 апреля 1550 — 18 февраля 1563
Предшественник:	Антуанетта де Бурбон-Вандом
Преемник:	Екатерина Клевская
Вероисповедание:	католицизм
Рождение:	16 ноября 1531(1531-11-16) Феррара, Феррарское герцогство
Смерть:	17 мая 1607(1607-05-17) (75 лет) Париж, королевство Франция
Место погребения:	Анси (тело); Париж (внутренние органы); Жуанвиль (сердце)
Род:	Эсте
Отец:	Эрколе II, герцог Феррары
Мать:	Рене Французская
Супруг:	1: Франсуа I, герцог де Гиз; 2: Жак II, герцог Немура
Дети:	1-й брак: сыновья: Анри, Шарль, Луи, Антуан, Франсуа, Максимильен; дочь: Катерина 2-й брак: сыновья: Шарль Эммануэль, Анри; дочь: Маргарита

А́нна д’Эсте́ (итал. Anna d’Este, фр. Anne d'Este; 16 ноября 1531, Феррара, Феррарское герцогство — 16 мая 1607, Париж, Королевство Франция) — принцесса из дома Эсте, урождённая принцесса Феррарская, Моденская и Реджийская, дочь Эрколе II, герцога Феррары, Модены и Реджо. Жена герцога Франсуа I из дома Гизов; в первом браке — герцогиня де Гиз и княгиня Жуанвильская. Овдовев, вышла замуж за герцога Жака II из Савойского дома; во втором браке — герцогиня Немурская и Женевская. В своём праве герцогиня Шартрская, графиня Жизора, виконтесса Кан, Байе и Фалеза, владелица Монтаржи. Смотрительница двора королевы.

Современники считали её одной из самых красивых и образованных женщин своего времени. Принимала активное участие в политической жизни французского королевства во второй половине XVI века. Вместе с сыновьями от первого брака — Генрихом Меченым, Шарлем и Людовиком, играла важную в основании и деятельности Католической лиги.

Биография

Ранние годы

Анна родилась в Ферраре 16 ноября 1531 года. Она была первенцем и старшей из трёх дочерей в семье католика Эрколе II, герцога Феррары, Модены и Реджо и гугенотки Рене, принцессы из дома Валуа, герцогини Шартра, графини Жизора и владелицы Монтаржи. По линии отца Анна приходилась внучкой Альфонсо I, герцогу Феррары, Модены и Реджо и Лукреции Борджа, дочери римского папы Александра VI. По линии матери она была внучкой французского короля Людовика XII и Анны, герцогини Бретани из дома Дрё.

В ответ на фактический отказ со стороны римского папы Климента VII стать восприемником его первого ребёнка, отец принцессы организовал торжественную церемонию крещения. Родители уделяли большое внимание образованию детей. Уже в восьмилетнем возрасте Анна владела латынью, которую вместе с древнегреческим языком ей преподавал Франческо Прото; она свободно говорила и писала на обоих языках. Принцесса играла на клавесине, умела петь и танцевать, знала историю искусства. Попытки матери, через приближенных к ней протестантов — личного врача Килиана Синапиуса и компаньонки Олимпии Моретто, привлечь внимание дочери к реформации были пресечены отцом.

В возрасте двенадцати лет Анна получила первое предложение о замужестве. Это случилось в 1543 году, когда, вместе с младшими сёстрами, она была представлена римскому папе Павлу III, находившемуся проездом в Ферраре. Понтифик посватал её за своего внука, герцога Орацио Фарнезе, но Эрколе II отказал, так, как надеялся устроить брак старшей дочери с монаршей особой. С этой целью в 1546 году он обратился к польскому королю Сигизмунду I, предложив устроить свадьбу Анны с наследником престола и будущим польским королём Сигизмундом II, успевшим овдоветь в первом браке. Против этого брака выступил родственник принцессы, французский король Генрих II, который предложил герцогу выдать старшую дочь за французского аристократа. Но герцог снова отказал, согласившись лишь на брак средней дочери Лукреции с Франсуа, герцогом Омаля из Лотарингского дома.

Затянувшиеся переговоры с польским королём к свадьбе не привели, так, как оказалось, что его наследник ещё в 1545 году тайно сочетался браком с литовской аристократкой Барбарой Радзивилл. Итогом деятельности французской дипломатии стало предварительное соглашение о браке Анны и Франсуа, герцога Омаля. Точку в переговорах должны были поставить Генрих II и Эрколе II во время встречи в Пьемонте в 1548 году. Активное участие в организации брака принимала фаворитка французского короля Диана де Пуатье. К июлю 1548 года стороны подготовили все необходимые документы к заключению брачного договора.

Герцогиня Гизская

Venus la sainte en ses grâces habite, Tous les amours logent en ses regards; Pour ce, a bon droit, telle dam mérite D’avoir été femme de notre Mars. — Пьер де Ронсар

19 августа 1548 года французский король и феррарский герцог встретились в Турине. Итогом переговоров стало подписание брачного договора, по которому Генрих II давал за невестой приданое в сто пятьдесят тысяч ливров, которые вычитались из долга французского королевства перед Эрколе II. Контракт был ратифицирован сторонами 28 сентября 1549 года. 15 сентября того же года в Ферраре состоялось заключение брака по доверенности. После церемонии невеста покинула Феррару. Некоторое время в пути её сопровождали мать и сёстры. 27 октября Анна прибыла в Гренобль, где её встретил отец жениха, герцог Клод. Вместе с ним она прибыла в Лион.

16 декабря 1548 года в имении Сен-Жермен-ан-Ле близ Парижа состоялась торжественная церемония бракосочетания Анны и Франсуа (17.2.1519 — 24.2.1563), герцога Омаля, будущего 2-го герцога де Гиза под именем Франсуа I. Муж принцессы, через брак с ней, становился кузеном короля Франции. Молодожёны получили щедрые свадебные подарки от родственников, а поэт Пьер де Ронсар, вдохновлённый красотой невесты, сравнил их с античными богами Марсом и Венерой. В браке Анны и Франсуа родились семеро детей — шесть сыновей и одна дочь, но до совершеннолетия дожили только четверо из них:

• Анри (31.12.1550 — 23.12.1588), 3-й герцог де Гиз и князь Жуанвиля под именем Генриха I Меченого, пэр Франции, 4 октября 1570 года сочетался браком с Екатериной Клевской (1548 — 11.3.1633), принцессой из дома Ламарк;
• Катерина Мария (18.7.1552 — 6.5.1596), принцесса Лотарингская, 4 февраля 1570 года сочеталась браком с Людовиком III (10.6.1513 — 23.9.1582), герцогом Монпансье;
• Шарль (26.3.1554 — 4.10.1611), 1-й герцог Майенна под именем Карла I, 6 августа 1576 года сочетался браком с Генриеттой Савойской (1541/1542 — 1611), принцессой из Вийярской ветви Савойского дома;
• Луи (6.7.1555 — 24.12.1588), принц Лотарингский под именем Людовика II, архиепископ Реймса с 1574 года, кардинал с 1578 года;
• Антуан (25.4.1557 — 16.1.1560), принц Лотарингский, умер в младенческом возрасте;
• Франсуа (31.12.1559 — 24.10.1573), принц Лотарингский, умер в отроческом возрасте;
• Максимильен (25.10.1562 — 1567/1568), принц Лотарингский, умер в младенческом возрасте.

После смерти отца, 12 апреля 1550 года, Франсуа, герцог Омаля стал 2-м герцогом де Гизом и князем Жуанвиля под именем Франсуа I. Анна, как его супруга, получила титулы герцогини де Гиз и княгини Жуанвильской.

Жизнь при дворе

Как родственница семьи монарха, Анна находилась под покровительством короля. Первое время при дворе она вела себя осторожно, поддерживала художников-итальянцев. Итальянское происхождение самой Анны помогло ей завязать тесные отношения с королевой Екатериной. Вместе с тем, она поддерживала общение и с фавориткой короля, Дианой де Пуатье, способствовавшей карьерному росту её мужа.

Вначале герцогиня вела активную переписку с феррарским двором. Когда отец и брат не поддержали её мужа во время похода на Неаполитанское королевство осенью 1556 — зимой 1557 года, в котором Анна сама сопровождала супруга, отношения с родственниками дали трещину. Затем брат женился не на дочери короля Генриха II, как настаивала Анна, а на дочери великого герцога Козимо I. Герцогиня написала отцу письмо, в котором выразила категорическое несогласие с выбором брата. Некоторое время она интриговала против великих герцогов Тосканы при парижском дворе. Охлаждение отношений с отцом и преданность интересам мужа укрепили её положение среди членов дома Гизов. К этому времени Анна уже справилась с давлением свекрови, которое испытывала на себе в первые годы брака.

В 1559 году она была рядом с мужем при заключении мирного договора в Като-Камбрези. Недоброжелатели при дворе обвиняли Анну в помощи тайным протестантам, друзьям её матери. Капеллан герцогини в 1557 году был осуждён римским папой Павлом IV как еретик и прогнан её мужем с их двора. Она была потрясена резнёй протестантов в Васси, устроенной герцогом в марте 1562 года, печальным продолжением которой стали войны католиков и гугенотов во французском королевстве. В этой борьбе Анна потеряла первого мужа.

Франсуа I был вероломно убит во время осады Орлеана 18 февраля 1563 года. Его убийца вскоре был схвачен и казнен. Анна обвинила в организации убийства мужа одного из лидеров гугенотов — Гаспара II, графа де Колиньи. Монарший дом желал мира в государстве, Анна же требовала возмездия. Король Карл IX отложил рассмотрение этого дела на три года. За это время королева-мать пыталась всячески переменить настроение вдовствующей герцогини. Она много обещала, но ничего не делала. Екатерина даже предложила Анне устроить её брак с другим лидером гугенотов Людовиком I, принцем Конде, который, сразу после покушения на её мужа, написал ей письмо о том, что не имеет к этому отношения. В январе 1566 года Совет короля признал Гаспара II, графа де Колиньи невиновным в организации убийства Франсуа I, герцога Гиза. Он поклялся вдовствующей герцогине, что не повинен в смерти её мужа, но Анна не поверила. В августе 1572 года, по тайной просьбе королевы-матери, она устроила на него покушение, которое не было удачным. Наёмный убийца только ранил жертву. Неизвестно, принимала ли Анна участие в организации нападения и последующем убийстве Гаспара II в ночь святого Варфоломея в Париже. Известно, что во время резни она спасла жизнь нескольким гугенотам. Тем не менее, месть вдовствующей герцогини была удовлетворена.

Герцогиня Немурская

5 мая 1566 года Анна снова вышла замуж. В часовне замка Сен-Мор-де-Фоссе она обвенчалась с Жаком II (12.10.1531 — 15.6.1585), 2-м герцогом Немура и 1-м герцогом Женевы из Савойского дома. Её второй муж был союзником первого. В 1557 году Анна попыталась устроить его брак с сестрой Лукрецией, но Эрколе II отверг это предложение. У Жака II был незаконнорожденный сын от любовницы Франсуазы де Роган, на которой он обещал жениться. Герцог тянул с выполнением обещания, и дом Роганов подал на него в суд. 26 апреля 1566 года его обещание было признано недействительным, и через три дня он и Анна подписали брачный контракт. В их семье выжили только два сына:

• Шарль Эммануэль (12.2.1567 — 13.8.1595), принц Савойский, 3-й герцог Немура и 2-й герцог Женевы под именем Карла Эммануила, маркграф Сен-Сорлен, барон Фосиньи и Бофора;
• Анри (2.11.1572 — 10.7.1632), принц Савойский, 4-й герцог Немура и 3-й герцог Женевы под именем Генриха I, маркграф Сен-Солер, барон Фосиньи и Бофора, 18 апреля 1618 года сочетался браком с Анной Лотарингской (1600 — 10.2.1638), принцессой из дома Шатенуа, герцогиней Омаля.

Свадебные торжества Анны и Жака II прошли в Анси 17 июля 1566 года. Герцогиня Рене, которая в 1560 году вернулась на родину, была против второго брака старшей дочери. Новое замужество не ослабило влияния Анны на членов дома Гизов. Её муж редко бывал в Париже, где ему принадлежал Немурский дворец, и герцогиня часто ездила к супругу в Анси. Как и в первом браке, так и во втором Анна поддерживала интересы мужа. Она помогала ему в непростых отношениях с королём. Смогла договориться с домом Роганов и решила проблему связанную с незаконнорожденным сыном герцога. Анна приобрела у бастарда отказ носить имя и герб отца за богатый приорат мальтийских рыцарей в Оверни.

Во время второго брака укрепились отношения герцогини с королевой-матерью, которая пригласила её на крестины внучки, принцессы Марии Елизаветы. В 1575 году, по завещанию скончавшейся герцогини Рене, Анна унаследовала её владения во французском королевстве вместе с титулами герцогини Шартра, графини Жизора и владелицы Монтаржи, чем вызвала негодование брата-герцога. По этой причине они судились и ссорились в течение следующих восьми лет. Благодаря положению другого брата-кардинала при римском папе Сиксте V и принадлежности герцогини к дому Гизов, она оказывала значительное влияние на апостольских нунциев при парижском дворе. 19 июня 1585 года Анна снова овдовела. После смерти второго супруга, главной резиденцией вдовствующей герцогини стал Немурский дворец в Париже.

Поздние годы

Появление Католической лиги, в которой её дети играли важную роль, вернуло Анне интерес к политике. В декабре 1588 года вдовствующей герцогине сообщили о намерении короля Генриха III убить её старшего сына от первого брака. Она отказалась этому верить. С 23 по 24 декабря были убиты её сыновья Генрих, герцог Гиз и Людовик, принц Лотарингский. В тот же день, по приказу короля, Анна была арестована и заперта в Шато де Блуа, построенный её дедом, королём Людовиком XII. В этом же замке был заколоты сыновья вдовствующей герцогини. Убитая горем, мать рыдала перед статуей деда, спрашивая, зачем он построил этот замок, в котором убили детей его внучки. Анну перевезли в Шато д’Амбуаз и вскоре освободили. 11 февраля 1589 года она вернулась в Париж.

Встав во главе Католической лиги, Анна была одним из главных действующих лиц в столице, осажденной войсками будущего короля Генриха IV, который после своего обращения в католичество и восхождения на трон, был признан ею королём. Между ним и вдовствующей герцогиней сложились добрые отношения. В ноябре 1600 года в Марселе она лично встретила его будущую супругу, королеву Марию. Вдовствующей герцогине поручили обязанности смотрительницы двора королевы.

В последние годы жизни Анна, пережившая двух мужей и трёх сыновей — в 1595 году она похоронила и старшего сына от второго брака, страдала расстройством психики. Первые признаки заболевания, по свидетельству современников, у неё появились в 1602 — 1604 годах. Вдовствующая герцогиня заперлась в Немурском замке, где умерла 17 мая 1607 года. По завещанию покойной её сердце было изъято из груди и в сосуде поставлено у могилы первого мужа в Шато де Жуанвиль, тело похоронили в соборе Нотр-Дам-д’Анси рядом с могилой второго мужа, внутренние органы были погребены в церкви августинцев в Париже. Ни одно из этих захоронений не сохранилось. По тому же завещанию Анны, составленным ею в 1597 году, всё, чем она владела, должно было храниться год после её смерти и только затем поделено между наследниками. В посмертной инвентаризации среди имущества вдовствующей герцогини оказались коллекция часов и библиотека с книгами античных и современных ей авторов на итальянском, французском, испанском, немецком, греческом и латинском языках.

Генеалогия

Предки Анны д’Эсте

Никколо III (1383 — 1441) маркграф Феррары, Модены и Реджо               Эрколе I (1431 — 1505) герцог Феррары, Модены и Реджо                       Риччарда Салюцская (1410 — 1474)                 Альфонсо I (1476 — 1534) герцог Феррары, Модены и Реджо                             Фердинанд I (1423 — 1494) король Неаполя               Элеонора Неаполитанская (1450 — 1493)                         Изабелла Тарентская (1424 — 1465)                 Эрколе II (1508 — 1559) герцог Феррары, Модены и Реджо                                   Жофре де Борха-и-Эскрива (1390 — 1437)                 Родриго Борджа (1431 — 1503) римский папа под именем Александра VI                       Изабель де Борха-и-Каванильяс (ум. 1468)                 Лукреция Борджа (1480 — 1519)                               Якопо Каттанеи художник               Ванноцца деи Каттанеи (1442 — 1518)                         Меника Каттанеи                 Анна д’Эсте                                           Людовик (1372 — 1408) герцог Орлеана               Карл I (1394 — 1465) герцог Орлеана                       Валентина Висконти (1366 — 1408)                 Людовик XII (1462 — 1515) король Франции                             Адольф I (1373 — 1448) герцог Клеве               Мария Клевская (1426 — 1487)                         Мария Бургундская (1394 — 1466)                 Рене Французская (1510 — 1575) герцогиня Шартра                                   Ришар (1394 — 1438) граф д’Этамп               Франциск II (1433 — 1488) герцог Бретани                       Маргарита Орлеанская (1406 — 1460)                 Анна Бретонская (1477 — 1514) герцогиня Бретани                             Гастон IV (1423 — 1472) граф Фуа и Бигорр, виконт Беарн               Маргарита де Фуа (ум. 1486)                         Элеонора (1426 — 1479) королева Наварры

Литература

• Coester Ch. [books.google.ru/books?id=EzjeubW4ndYC&pg=PA33&lpg=PA33&dq=Anna+d%E2%80%99Este&source=bl&ots=k_n4fAXhkl&sig=PwsCIiMSrTACVPcj7I6Xg-Hs74c&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwi2-8iZi8XOAhWGFiwKHWXWCv44HhDoAQgsMAM#v=onepage&q=Anna%20d%E2%80%99Este&f=false Schön wie Venus, mutig wie Mars: Anna d’Este, Herzogin von Guise und von Nemours (1531—1607)] : [нем.]. — München : Oldenbourg Verlag, 2007. — Vol. LXXVII. — 408 p. — (Pariser historische Studien). — ISBN 978-3-48-658028-0.</span>
• Richards P., Munns J. [books.google.ru/books?id=cb4eBAAAQBAJ&pg=PT177&lpg=PT177&dq=Anne+d%27Este&source=bl&ots=88bLYQmhEw&sig=l9Hijh9YVpaWsnP3E_mzVvZdtKQ&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwi_wYKI9sfOAhUCESwKHTDCCL44ChDoAQgpMAI#v=onepage&q=Anne%20d'Este&f=false Gender, Power and Privilege in Early Modern Europe: 1500 — 1700] : [англ.]. — London : Routledge, 2014. — P. 164—169. — 240 p. — (Women And Men In History). — ISBN 978-1-31-787551-2.</span>

Ссылки

• [gatinais.histoire.pagesperso-orange.fr/AnnedEste_sommaire.htm Anne d’Este (1531 — 1607). Fille aînée de Renée de France. Duchesse de Guise puis duchesse de Nemours. Dame de Montargis]. www.gatinais.histoire.pagesperso-orange.fr. — Биография «Анна д’Эсте (1531 — 1607)» в бюллетене «Société d'Emulation de l'Arrondissement de Montargis» №119 — 3-й выпуск (август 2002). Проверено 16 августа 2016.  (фр.)

Отрывок, характеризующий Анна д’Эсте

Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.