Анненский, Николай Фёдорович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Николай Фёдорович Анненский

Н. Ф. Анненский в 1870-е гг.
Псевдонимы:

А.; А-ий; Заезжий; Кор-ский, В.Н (с В. Г. Короленко); Н.А.; Н.Ф.А.; О.Б.А. (с В. Г. Короленко); Провинциальный наблюдатель (с В. Г. Короленко)[1]

Дата рождения:

28 февраля (12 марта) 1843(1843-03-12)

Место рождения:

Санкт-Петербург, Российская империя

Дата смерти:

26 июля (8 августа) 1912(1912-08-08) (69 лет)

Место смерти:

Куоккала, Великое княжество Финляндское, Российская империя, похоронен в Санкт-Петербурге

Гражданство:

Российская империя

Род деятельности:

экономист, статистик, публицист-народник, журналист, переводчик и общественный деятель

Годы творчества:

1868—1912

Язык произведений:

русский

Никола́й Фёдорович А́нненский (28 февраля (12 марта) 1843 — 26 июля (8 августа) 1912) — русский экономист, статистик, публицист-народник, журналист, переводчик и общественный деятель. Брат поэта Иннокентия Анненского.





Ранняя биография

Николай Фёдорович Анненский родился в Санкт-Петербурге в 1843 году в семье чиновника николаевской и александровской эпох Фёдора Николаевича Анненского (1815 — 27 марта 1880 года) и Наталии Петровны Анненской (умерла 25 октября 1889 года).

Согласно семейному преданию, отражённому в воспоминаниях С. Я. Елпатьевского об Н. Ф. Анненском, мать братьев Анненских, урождённая Карамолина (или Кармалина), вероятно, происходила из рода Ганнибалов, поскольку её мать была замужем за одним из сыновей Абрама Ганнибала[2].

В 1849 году семья переехала в Омск, где отец получил место советника и начальника отделения Главного управления Западной Сибири. Николай учился в Омском кадетском корпусе, который окончил в 1860 году. Служба его началась годом раньше в томской губернской канцелярии в качестве писца. Вернувшись в 1860 году в Петербург, где отец занял место чиновника по особым поручениям в Министерстве внутренних дел, и нарушив волю отца, желавшего Николаю продолжения служебной карьеры, он начал посещать лекции в Петербургском университете вольнослушателем.

Юность, формирование интересов

В 1865 году он сдал экзамен на гимназический аттестат. В следующем году Николай женился на сестре П. Н. Ткачёва Александре Никитичне (18401915), (в дальнейшем педагог, детская писательница и мемуаристка)[3] и получил место корректора в «Журнале министерства народного просвещения». С 1867 года по 1873 год он являлся также чиновником Государственного контроля.

Разойдясь идейно с отцом, пустившимся в биржевые спекуляции, разорявшие семью и приведшие, в конце концов, к его отставке в 1874 году,[2] Николай сближается с кругом революционной молодёжи, в первую очередь с Петром Ткачёвым. Он начинает принимать участие в народническом движении. Анненский был в числе участников «Общества трезвых философов» — кружка представителей народнической интеллигенции.[3] В 1868 году Николай Фёдорович держал кандидатский экзамен на юридическом факультете Петербургского университета и стал кандидатом права. В этом же году началась его журналистская деятельность (переводы «Истории цивилизации в Германии», Шерра; «Роль общественного мнения в государственной жизни», Гольцендорфа).[4] В следующем году Анненский был арестован за связь с Ткачёвым, но освобождён за недостатком улик. Он выступал на процессе С. Г. Нечаева в качестве свидетеля со стороны защиты.[3]

В начале 70-х годов Анненский сближается с кругом «Отечественных записок», но печататься там начинает лишь в конце 70-х годов. На квартире поэта А. А. Ольхина («Ольхинский клуб») он познакомился с Н. К. Михайловским, оказавшим значительное влияние на мировоззрение Анненского и определившим его журналистское призвание, и с Глебом Успенским.[3]

В 1900 году Анненский сформулировал предпосылки и источники своего мировоззрения: крестьянская реформа, университетская наука и журналистика (некрасовский «Современник»). В 1873 году Анненский сдаёт экзамен по филологическому факультету Киевского университета на кандидата историко-филологических наук. Тогда же он начал работу статистика в Министерстве путей сообщения (работал по 1880 год), представлял Россию на международных конгрессах статистиков в Будапеште (1877 год) и в Риме (1878 год). До этого в 1875 году он присутствовал на заседании Юрской секции анархистского Интернационала[3].

На рубеже 1880-х годов

По свидетельству жены Н. Ф. Анненского — А. П. Анненской, — много статей в подпольных изданиях «Земли и воли» и «Народной воли» «обсуждались и составлялись при его участии», и по сведениям В. Г. Короленко, в конце 70-х гг. литературное имя Николая Анненского получило «почётную известность» среди литераторов и журналистов.[3]

После выстрела А. К. Соловьёва в Александра II Анненский был вторично арестован в июне 1879 года, однако вскоре был выпущен под залог в 10 тысяч рублей. По сведениям жены, сам Анненский был противником террора, уповая на долговременную пропаганду среди народа социалистических идей.[3]

В феврале 1880 года он вновь арестовывается по приказу М. Т. Лорис-Меликова за свою политическую неблагонадёжность. В Вышневолоцкой тюрьме Анненский познакомился с В. Г. Короленко, дружеские отношения с которым сохранил до последних дней.[3] В мае 1880 года он был препровождён по этапу в Западную Сибирь, в г. Тару, Тобольской губернии, где пробыл до конца февраля 1881 года. После этого он поселился в Свияжске, а затем в Казани.

Помимо «Отечественных записок» («Экскурсии дельцов в область научных интересов») радикальный журналист много публикуется в «Деле» («Очерки новых направлений в экономической науке»), «Вестнике Европы», в «Волжском вестнике».

Народник-статистик

С 1883 года Анненский возглавлял статистическую работу казанского губернского земства. Здесь он организовал экспедицию для исследования территорий, пострадавших от неурожаев более всего. Дано оценочное состояние 4 уездов. В оценочных работах делался акцент на детальном учёте землевладения и обосновании определения урожайности в зависимости от почв и удобрений.

Успешная статистическая деятельность Анненского вызвала интерес его коллег в Нижегородской губернии. В конце декабря 1886 года его приглашают возглавить Оценочно-статистическое бюро Нижегородского земства для подробного поуездного изучения экономического состояния губернии. Цель создания этого органа заключалась в формировании наиболее равномерной и справедливой раскладки земских сборов.

В 1887 году он переехал в Нижний Новгород и до 1895 года руководил статитстическим отделением нижегородского губернского земства, придав местной статистике практически-народническое направление. По инициативе Анненского в 1887—1890 годах был проведён детальный анализ доходности всех земельных угодий Нижегородской губернии. Одновременно была проведена тщательная подворная перепись крестьян, собрана информация о состоянии подсобных промыслов, грамотности населения.

Анненский стал создателем метода оценки земель, учитывавшим состояние почв совместно с экономическими факторами, этому способствовала его совместная работа с выдающимся почвоведом Н. М. Сибирцевым. Как рассказывал позднее И. А. Бунин, в Харькове среди местной радикальной интеллигенции пользовался славой «знаменитый статистик Анненский, имя которого произносилось с неизменным восхищением».

Причины известности Анненского крылись в том, что в Нижегородской губернии постановка статистических работ была доведена до такого высокого уровня, при котором силами местной статистики оказалось возможным предсказать потери от надвигающегося неурожая, организовать предварительный закуп дешёвого зерна и тем самым приглушить последствия неурожая 1891 года. Николай Фёдорович принимал участие в подготовке статистических сборников по Казанской губернии, «Материалов к оценке земель Нижегородской губернии. Экономическая часть». (Нижний Новгород, 1888—1900).

Н. Ф. Анненский организовал целую школу нижегородской земской статистики. Под его руководством сформировался круг талантливых статистиков-нижегородцев (О. Э. Шмидт, Н. М. Кисляков, М. А. Плотников, Н. И. Дрягин, Д. В. Константинов, К. Н. Ермолинский[5]). Он инициировал обмен информацией с местными жителями из числа грамотных крестьян и священников с целью получения предварительной информации о состоянии будущих урожаев.

В Нижнем Новгороде Анненский возобновил знакомство с В. Г. Короленко. Вдвоём они стали неким притягательным культурным центром для разрозненных кружков местной интеллигенции. В 1892—1893 годах Анненский вместе с Короленко принимают деятельное участие в борьбе с голодом. «Новые Минин и Пожарский из Нижнего», как в шутку их называли коллеги-журналисты, выступили в журнале «Русская мысль» в 1892—1893 годах с циклом заметок «Текущая жизнь» под совместным псевдонимом Провинциальный наблюдатель. Помимо «Русской мысли» Анненский публикуется также в «Русских ведомостях».

Наряду с В. Г. Короленко и Н. К. Михайловским Анненский был в числе инициаторов нелегального совещания партии «Народное право» в Саратове в июне 1893 года.[3]

Журнал «Русское богатство»

В 1894 году Н. К. Михайловский пригласил Анненского и Короленко принять участие в журнале народников «Русское богатство». Они по-прежнему выступали вдвоём под совместным псевдонимом О. Б. А., (цикл «Случайные заметки»), а также самостоятельно. Анненский вёл в журнале с 1894 года «Хронику внутренней жизни», библиографию. В эти годы он уже именитый представитель либерального народничества и весьма деятельный член редакции журнала.

После смерти Михайловского в 1904 году Анненский возглавил литературный комитет (председатель редакционной коллегии) «Русского богатства». Им написан «Краткий исторический очерк товарищества по изданию „Русского богатства“». Многолетний сотрудник журнала и один из членов его литературного комитета П. Ф. Якубович называл его «незаменимым цементом в журнале» (письмо к Короленко от 4 февраля 1909 — ГБЛ). Анненский «связывал нас с широким литературным миром» по характеристике ещё одного авторитетного сотрудника журнала А. В. Пешехонова (письмо Короленко от 10 октября 1912 — ГБЛ).

Редакционно-журналистская деятельность в журнале потребовала переезда Анненского в столицу, он стал возможен в 1895 году. Окончательно же он покинул Нижний Новгород в марте 1896 года. Однако публицистическая деятельность продолжалось параллельно с прежней работой в качестве статистика. В 1896—1900 годах он возглавлял статистический отдел Петербургской городской управы, принял участие в подготовке «Статистического ежегодника Санкт-Петербурга» (1898—1900).

Расцвет общественной деятельности

После переезда в Петербург начинается самый кипучий и плодотворный период деятельности Н. Ф. Анненского. Он принимал участие во Всероссийской переписи населения 1897 года, участвовал в двухтомном сборнике «Влияние урожаев и хлебных цен на некоторые стороны русского народного хозяйства», составленном по поручению министерства финансов народническими и либеральными экономистами под редакцией профессоров А. И. Чупрова и А. С. Посникова (Санкт-Петербург, 1897).

Анненский — постоянный член всевозможных оппозиционных организаций и обществ, очень много сделавший для комитета Литературного фонда, комитета Союза взаимопомощи русских писателей (1897—1901), председателем которого он состоял. Он участвовал в третейских судах и суде чести по литературным делам, состоял председателем первого Всероссийского съезда писателей в 1905 году, на котором был образован независимый Союз писателей, не утверждённый правительством, был у истоков Санкт-Петербургского литературного общества (1907 год).

Николай Фёдорович состоял регулярным членом совета Вольно-экономического общества с 1895 года, 4 декабря 1899 года он был избран председателем III отделения Вольно-экономического общества (сельскохозяйственной экономии и статистики). В 1904 году он стал председателем комиссии по крестьянскому вопросу, числившейся при III отделении общества. 19 апреля 1906 года Н. Ф. Анненский был избран вице-президентом общества и состоял в этой должности до 2 мая 1909 года. В последние годы его жизни общество утвердило его своим почётным членом.

Николай Анненский, будучи яркой личностью, обладал живой, отзывчивой натурой и замечательным красноречием, оказывая огромное влияние на всех тех, кто обращался к его содействию в области статистики и литературы. Он в гуще событий во время студенческих волнений начала 1900-х годов, на похоронах Н. К. Михайловского. Во время демонстрации у Казанского собора. 4 марта 1901 года Анненский стал «грудью между молодёжью и казаками», а «когда его старого, избитого, с лицом неузнаваемо опухшим и покрытым синяками, привели домой, — для него это было предметом весёлых шуток» (Короленко — ГБЛ, ф. 135. I, д. 720, л. 21).

По характеристике С. Я. Елпатьевского Анненский был «прирождённым лидером» — выразителем «и протеста, и гнева, и веселья» (Елпатьевский — «Русское богатство», 1912, № 10, с. 370-71). В 1903—1905 годы он один из руководителей либерального «Союза освобождения». Он был причастен к так называемой Кулинарной комиссии, собиравшей под видом товарищеских ужинов членов распущенного правительством Союза писателей. Во время революционных событий 1905 года он с большим успехом выступал на всевозможных агитационных митингах.

Его деятельность не осталась обойдённой вниманием правительства. В качестве инициатора письма-протеста 44 литераторов он был на год выслан из Петербурга и уехал в Финляндию. В феврале 1904 года Анненский был арестован по случаю похорон Н. К. Михайловского и вновь принуждён оставить Петербург, жить в Ревеле до осени 1904 года. В январе 1905 года он вновь подвергнут аресту за участие наряду с другими литераторами в писательской депутации, возглавляемой Максимом Горьким к С. Ю. Витте и П. Д. Святополк-Мирскому, 8 января он посажен на три недели в Трубецкой бастион Петропавловской крепости.

После революции 1905 года

В 1905 году Анненский принял участие в качестве представителя группы «Русского богатства» в съезде партии социалистов-революционеров, но поскольку позиция эсеров показалась Анненскому чересчур радикальной, в саму партию он не вошёл. Вместо этого совместно с А. В. Пешехоновым и В. А. Мякотиным в 1906 году он принял участие в организации партии «Народных социалистов», иначе говоря Трудовой народно-социалистической партии, так называемых «энесов» или просто «трудовиков». Тем самым правое крыло эсеров было лишено части избирателей. Аграрная программа партии (национализация земли) заинтересовала в своё время В. И. Ленина.

В 1906 году Анненский стал членом Шлиссельбургского комитета, чьи обращения совместно с В. И. Семевским и В. Я. Богучарским он публиковал в журнале «Былое», и членом редакции «Галереи шлиссельбургских узников», где поместил статью об А. В. Долгушине. В «ЭСБЕ» он напечател статью, посвящённую своему шурину П. Н. Ткачёву, а в «Юбилейном сборнике литературного фонда» разместил воспоминания об Н. К. Михайловском. В «Великой реформе» напечатана его работа об Н. Г. Чернышевском. В последние годы жизни из-за болезни Анненский полностью отошёл от политической работы. В марте 1912 года он был председателем на международной конференции в Ницце, посвящённой 100-летней годовщине А. И. Герцена и произнёс свою последнюю речь.

Умер Николай Фёдорович 26 июля 1912 года вблизи Куоккалы. Похоронен на Литераторских мостках на Волковском кладбище Санкт-Петербурга[6]. Большевики в связи со смертью Анненского в некрологе «Правды» высказали «своё искреннее соболезнование» «Русскому богатству», назвав Анненского «одним из стойких представителей честной демократической мысли» (1912, 27 и 29 июля).

Братья Анненские

Младший брат Николая Иннокентий Анненский, признанный поэт-символист и знаток античности, в молодости испытал на себе огромное положительное влияние старшего брата и его жены, о чём рассказал в своей автобиографии («всецело обязан интеллигентным бытием»). Николай готовил Иннокентия к поступлению в университет и в ранние годы его жизни опекал его.[2] При жизни Николая окружали слава и признание, в то время как творчество Иннокентия оставалось практически безвестным читателю. Ныне же разнообразная конструктивная и продуктивная деятельность Николая, подчинённая преимущественно интересам политической целесообразности и идеологически детерминированная, прочно забыты.

Библиография

Статьи

  • Экскурсии дельцов в область научных интересов. — «Отечественные записки», 1878, май, июль;
  • Обзор деятельности комиссии для исследования железнодорожного дела. — «Вестник Европы», 1882, май;
  • Очерки новых направлений в экономической науке. — «Дело», 1882, апрель, август, октябрь, декабрь.
  • Письма из провинции. — «Дело», 1884, январь;
  • Государственная роспись на 1884 год. — «Дело», 1884, март;
  • Текущая жизнь (с В. Г. Короленко). — «Русская мысль», 1892, декабрь, 1893, январь, июль;
  • Сорок лет назад, в сб. «На славном посту», СПб., 1900;
  • Случайные заметки (с В. Г. Короленко). — «Русское богатство», 1904—1905 гг.;
  • Ткачев, Петр Никитич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Александр Васильевич Долгушин. — в сб. «Галерея шлиссельбургских узников». Часть 1. — СПб., 1907 г.;
  • Памяти Н. К. Михайловского. — в сб. «Юбилейный сборник Литературного фонда». 1859—1909. СПб., 1910 г.;
  • Воспоминания о Чернышевском. — в сб.: «Памяти Н. Г. Чернышевского». СПб., 1910;
  • Н. Г. Чернышевский и крестьянская реформа. — в сб. «Великая реформа». Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем. Юбилейное издание. В шести томах. Т. 4. — М.: Изд. товарищества И. Д. Сытина, 1911, стр. 220—279.

Участие в сборниках

  • «Влияние урожаев и хлебных цен на некоторые стороны русского народного хозяйства». — Под ред. проф. А. И. Чупрова и А. С. Посникова, — СПб., 1897;
  • «Материалы к оценке земель Нижегородской губернии». Экономическая часть. — Нижний Новгород, 1888—1900. 14 выпусков
  • «Статистический ежегодник Санкт-Петербурга» (1898—1900).
  • «Нужды деревни». — СПб., 1904;

Напишите отзыв о статье "Анненский, Николай Фёдорович"

Примечания

  1. Масанов И. Ф, «Словарь псевдонимов русских писателей, учёных и общественных деятелей». В 4-х томах. — М., Всесоюзная книжная палата, 1956—1960 гг.
  2. 1 2 3 [annenskiy.ouc.ru/innokentiy-annenskiy-lirik-i-dramaturg.html] А. В. Федоров — Иннокентий Анненский лирик и драматург
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Анненская А. Н. — Из прошлых лет. Воспоминания. Русское богатство, 1913, № 1—2.
  4. Нива, 1912, № 12.
  5. Ермолинский, Константин Николаевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  6. [volkovka.ru/nekropol/view/item/id/457/catid/4 Могила Н. Ф. Анненского на Волковском кладбище]

Литература

  • Грасс Л. И. — Страхование посевов, 1892.
  • Горький М. — Н. Ф. Анненский. // Собр. соч. в 30-ти т. Т. 17. М., 1952, с. 92-96. 1890—1905. Встречи с Анненским.
  • Нижегородское окружение А. М. Горького. — Биобиблиографический справочник. Горький, 1968.
  • Анненская А. Н. — Из прошлых лет. «Русское богатство», 1913, № 1—2;
  • Рихтер Д. И. — Н. Ф. Анненский — земский статистик, СПБ, 1913.
  • Елпатьевский С. Я. — Воспоминания (За пятьдесят лет). Л., 1929, гл. «Н. Ф. Анненский и В. Г. Короленко»;
  • Святловский Е. — Н. Ф. Анненский. — Труды Вольного экономического общества., т. I, кн. 3-4. СПб., 1912;
  • Архив В. А. Гольцева, т. I, М., 1914;
  • Глинский Б. Б. — Среди литераторов и учёных. СПб., 1914, гл. «Н. Ф. Анненский»;
  • Короленко В. Г. — Воспоминания о писателях. М., Мир, 1934, гл. «О Н. Ф. Анненском» и «Третий элемент»;
  • Короленко В. Г. — История моего современника. М., 1965;
  • В. Г. Короленко в воспоминаниях современников. М., ГИХЛ, 1962.
  • Петрова М. Г. — Негласная беседа о Чернышевском. — Русская литература, 1985, № 2;
  • Шацилло К. Ф. — Русский либерализм накануне революции 1905—1907 гг. М., 1985;
  • Пирумова Н. М. — Земская интеллигенция и её роль в общественной борьбе до начала XX века. М., 1986;
  • Указатель статей, помещённых в журнале «Русское богатство» с 1893 по 1911 гг., СПб., 1911;
  • История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях. — Аннотированный указатель книг и публикаций в журналах. Т. 3, ч. 1. М., 1979. Раздел «Деятели либерального движения», с. 288—289;
  • Елпатьевский С. Я. — Николай Федорович Анненский. — В кн.: Литературные воспоминания (Близкие тени. Ч. II). М., 1916, с. 91-115 с портр.; 1890—1900-е гг. Анненский как общественный деятель. Его личные качества. Встреча с Анненским в Ницце, его речь на чествовании памяти А. И. Герцена.
  • Тыркова-Вильямс А. В. — «На путях к свободе» (Нью-Йорк, 1952, с. 62) // (см. публикацию А. В. Лаврова, Р. Д. Тименчика, прим. 2, ПК, прим. 2, стр. 117.)
  • Русские писатели 1800—1917. — Биографический словарь, т. 1. М., Советская Энциклопедия, 1989.
  • Татьяна Богданович. — Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880—1909. Новосибирск, Изд-во «Свиньин и сыновья», 2007.

Некрологи и посмертные отклики

Н. А. Котляревский отмечал большой критический талант и редкое остроумие в Анненском, «которое было впору Герцену и Салтыкову». Л. Н. Андреев в письме к Короленко 4 сентября 1912 заметил, что Николай Фёдорович относился к тем, кто «всю литературу подняли на высоту строгого и неподкупного народослужения» (ИРЛИ, ф. 9, оп, 2, д. 24). А. И. Куприн считал Анненского «среди самых дорогих для него литературных имён» («Огонёк», 1913, № 20, с. 10).

  • Отзывы прессы по поводу смерти Н. Ф. Анненского — «Русское богатство», 1912, № 9, 10, 11;
  • Котляревский Н. А. — Памяти Анненского — «Речь», 1912, 18 дек.;
  • Семевский В. И. — К характеристике Анненского — «Русское богатство», 1912, № 8;
  • Петрищев А. Б. — Надгробное. — «Русское богатство», 1912, № 8; Встречи с Н. Ф. Анненским у него на квартире и в редакции журнала «Русское богатство».
  • А. В. П<ешехонов>. — Несколько чёрточек к характеристике Анненского — «Русское богатство», 1912, № 9; Нравственный облик и общественная деятельность Анненского, его рассказы о пребывании в ссылке.
  • Короленко В. Г. — О Николае Федоровиче Анненском. «Русское богатство», 1912, № 8. 1870—1912. Последние месяцы жизни Анненского. Биографические сведения о нём. Воспоминания о встречах с Анненским, характеристика его личности.
  • Кранихфельд В. П. — Памяти Н. Ф. Анненского. «Современный мир», 1912, № 8, с. 313—322. Характеристика научной и общественной деятельности Анненского. Воспоминания о совместной работе в Петербургском литературном обществе.
  • Крюков Ф. Д. — Памяти Н. Ф. Анненского. «Русское богатство», 1912, № 9, с. 172—175. 1900-е гг. Характеристика Анненского как человека. Его участие в «четвергах» в редакции «Русского богатства».
  • Памяти Николая Федоровича Анненского. — «Новая Заря», 1912, 7/8, с. 105—107. В конце текста: А. П. В «Русском богатстве» написано «Наша Заря», № 10, с. 383. 1890—1900-е гг. Воспоминания о работе Анненского в качестве земского статистика в Нижнем Новгороде, о совместном посещении петроградского дискуссионного кружка марксистов и народников, о деятельности Анненского в Петербургском литературном обществе.
  • «Правда», 1912, 27 и 29 июля.
  • «Нива», 1912, № 32.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Анненский, Николай Фёдорович

Ход рассуждения руководителя совести был следующий. В неведении значения того, что вы предпринимали, вы дали обет брачной верности человеку, который, с своей стороны, вступив в брак и не веря в религиозное значение брака, совершил кощунство. Брак этот не имел двоякого значения, которое должен он иметь. Но несмотря на то, обет ваш связывал вас. Вы отступили от него. Что вы совершили этим? Peche veniel или peche mortel? [Грех простительный или грех смертный?] Peche veniel, потому что вы без дурного умысла совершили поступок. Ежели вы теперь, с целью иметь детей, вступили бы в новый брак, то грех ваш мог бы быть прощен. Но вопрос опять распадается надвое: первое…
– Но я думаю, – сказала вдруг соскучившаяся Элен с своей обворожительной улыбкой, – что я, вступив в истинную религию, не могу быть связана тем, что наложила на меня ложная религия.
Directeur de conscience [Блюститель совести] был изумлен этим постановленным перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом. Он восхищен был неожиданной быстротой успехов своей ученицы, но не мог отказаться от своего трудами умственными построенного здания аргументов.
– Entendons nous, comtesse, [Разберем дело, графиня,] – сказал он с улыбкой и стал опровергать рассуждения своей духовной дочери.


Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.
И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.
По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
– У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного.
Князь Василий, последнее время особенно часто забывавший то, что он говорил, и повторявший по сотне раз одно и то же, говорил всякий раз, когда ему случалось видеть свою дочь.
– Helene, j'ai un mot a vous dire, – говорил он ей, отводя ее в сторону и дергая вниз за руку. – J'ai eu vent de certains projets relatifs a… Vous savez. Eh bien, ma chere enfant, vous savez que mon c?ur de pere se rejouit do vous savoir… Vous avez tant souffert… Mais, chere enfant… ne consultez que votre c?ur. C'est tout ce que je vous dis. [Элен, мне надо тебе кое что сказать. Я прослышал о некоторых видах касательно… ты знаешь. Ну так, милое дитя мое, ты знаешь, что сердце отца твоего радуется тому, что ты… Ты столько терпела… Но, милое дитя… Поступай, как велит тебе сердце. Вот весь мой совет.] – И, скрывая всегда одинаковое волнение, он прижимал свою щеку к щеке дочери и отходил.
Билибин, не утративший репутации умнейшего человека и бывший бескорыстным другом Элен, одним из тех друзей, которые бывают всегда у блестящих женщин, друзей мужчин, никогда не могущих перейти в роль влюбленных, Билибин однажды в petit comite [маленьком интимном кружке] высказал своему другу Элен взгляд свой на все это дело.
– Ecoutez, Bilibine (Элен таких друзей, как Билибин, всегда называла по фамилии), – и она дотронулась своей белой в кольцах рукой до рукава его фрака. – Dites moi comme vous diriez a une s?ur, que dois je faire? Lequel des deux? [Послушайте, Билибин: скажите мне, как бы сказали вы сестре, что мне делать? Которого из двух?]
Билибин собрал кожу над бровями и с улыбкой на губах задумался.
– Vous ne me prenez pas en расплох, vous savez, – сказал он. – Comme veritable ami j'ai pense et repense a votre affaire. Voyez vous. Si vous epousez le prince (это был молодой человек), – он загнул палец, – vous perdez pour toujours la chance d'epouser l'autre, et puis vous mecontentez la Cour. (Comme vous savez, il y a une espece de parente.) Mais si vous epousez le vieux comte, vous faites le bonheur de ses derniers jours, et puis comme veuve du grand… le prince ne fait plus de mesalliance en vous epousant, [Вы меня не захватите врасплох, вы знаете. Как истинный друг, я долго обдумывал ваше дело. Вот видите: если выйти за принца, то вы навсегда лишаетесь возможности быть женою другого, и вдобавок двор будет недоволен. (Вы знаете, ведь тут замешано родство.) А если выйти за старого графа, то вы составите счастие последних дней его, и потом… принцу уже не будет унизительно жениться на вдове вельможи.] – и Билибин распустил кожу.
– Voila un veritable ami! – сказала просиявшая Элен, еще раз дотрогиваясь рукой до рукава Билибипа. – Mais c'est que j'aime l'un et l'autre, je ne voudrais pas leur faire de chagrin. Je donnerais ma vie pour leur bonheur a tous deux, [Вот истинный друг! Но ведь я люблю того и другого и не хотела бы огорчать никого. Для счастия обоих я готова бы пожертвовать жизнию.] – сказала она.
Билибин пожал плечами, выражая, что такому горю даже и он пособить уже не может.
«Une maitresse femme! Voila ce qui s'appelle poser carrement la question. Elle voudrait epouser tous les trois a la fois», [«Молодец женщина! Вот что называется твердо поставить вопрос. Она хотела бы быть женою всех троих в одно и то же время».] – подумал Билибин.
– Но скажите, как муж ваш посмотрит на это дело? – сказал он, вследствие твердости своей репутации не боясь уронить себя таким наивным вопросом. – Согласится ли он?
– Ah! Il m'aime tant! – сказала Элен, которой почему то казалось, что Пьер тоже ее любил. – Il fera tout pour moi. [Ах! он меня так любит! Он на все для меня готов.]
Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.
– Meme le divorce, [Даже и на развод.] – сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.