Аномальная жара в Москве (2010)

Анома́льная жара́ 2010 го́да в Москве́ — продолжительный период аномально жаркой погоды в столице России, как и в многих других регионах страны, в последней декаде июня — первой половине августа 2010 года. По своему размаху, аномалии, продолжительности и по степени последствий жара не имела аналогов за более чем вековую историю наблюдений погоды. Среднемесячная температура июля составила 26,1 (что значительно выше не только нормы июля самой Москвы, но и таких городов, как Астрахань, Ростов-на-Дону, Краснодар и Сочи, и близко к норме июля для Каира, Саудовской Аравии, Арабских Эмиратов). Жара сопровождалась небывало интенсивным смогом в городе и лесными пожарами в Подмосковье.

Июнь

Лето 2010 года началось с обильных ливней и сильных гроз: так, только за один день, 4 июня, их произошло сразу две, а также была сильная гроза со шквалистым ветром 13 июня. Дневная температура воздуха в этот период была неустойчива (с чередой холодных и жарких дней): 2-4 июня она преодолевала +26 °C, затем 5 и 11 июня она была около +16 °C, однако уже 12 июня превысила +30 °C, но с 14-го по 17-е - вновь ниже +18 °C, было пасмурно и прошли последние в июне 2010-го дожди. 18 июня в Москву пришёл мощный «блокирующий» антициклон, осадки прекратились, и в условиях летнего солнцестояния и преобладания юго-восточного ветра воздух стал быстро прогреваться, и уже с 21-го числа в столичном регионе установилась аномальная жара (дневная температура практически каждый день преодолевала +25 °C без малого два месяца, нередко даже ночная не опускалась ниже +20). 26 июня едва не был побит абсолютный месячный рекорд: температура достигла +33,6 °C, но 28-30 июня из-за вторжения более прохладного воздуха с севера жара ненадолго спа́ла (днём было около +25 °C).

Июль

Июль был аномально жарким и сухим. Дожди были кратковременными, локальными и связаны были с атмосферными фронтами, однако заметного похолодания они не приносили. В итоге, осадков выпало всего 14% от нормы. В начале месяца дневная температура была +25-30 градусов, ночная - около +15. Но с 14 числа и до 15 августа дневная температура устойчиво стала преодолевать +30 °C.. 20 и 24 июля вместе с локальными дождями был шквалистый ветер из-за атмосферного фронта, но через несколько часов он покинул Москву, а 21 июля жара вновь вернулась в столицу.

23 июля температура впервые с 1938 года превысила 36-градусную отметку. На некоторых метеостанциях юго-восточнее Москвы, и в центре города отмечалось 38 °C и выше (Коломна, Быково, Домодедово (аэропорт), Павловский Посад, Балчуг (Москва). 24 июля был установлен новый абсолютный максимум месяца. Такой сильной и продолжительной жары в Москве не фиксировалось за всё время метеонаблюдений. 26 июля 2010 в Москве был зафиксирован абсолютный исторический максимум +37,5 градуса. 28 июля стали самыми тёплыми сутками за всю историю метеонаблюдений и первыми в климатической истории сутками со среднесуточной температурой выше 30 °C. 29 июля даже ночью температура не опускалась ниже +26, а днём абсолютный рекорд был преодолён вновь, температура достигла абсолютного максимума за 130 лет наблюдений = +38,2 °C. Впервые в истории наблюдений и среднесуточная температура превысила 30 °C, причём дважды (28 и 29 июля). Лишь 30 июля из-за вторжения более прохладного воздуха с запада стало немного прохладнее. Так, 30-го числа температура днём не превышала +31,2 °C (см. таблицу ниже), и концентрация смога ненадолго снизилась, хотя и обошлось без осадков.

Таким образом, средняя температура июля составила 26,1 °C, что на 2,8 °C выше предыдущего рекорда (июль 1938) и на 7,9 °C выше нормы, что для тёплого времени года беспрецедентно. Новая норма июля за 1981—2010 годы составляет теперь 19,2 °C, что на 1 °C выше нормы 1971—2000 годов.

Из-за аномальной жары в столичном регионе ухудшилась экологическая обстановка. Некоторые люди задыхались во сне. На востоке и юго-востоке Московской области активизировались торфяные и лесные пожары. Рано утром 19 июля москвичи впервые почувствовали запах гари. В тот день превышения нормы содержания загрязняющих веществ были отмечены в Братеево, на Варшавском шоссе и Нагорной улице. В большинстве городов Московской области также отмечался повышенный уровень загрязнения воздушного бассейна. Это Коломна, Воскресенск, Клин, Серпухов и Мытищи. А 26 июля Москву окутал настоящий смог. С этого момента запах гари и мгла на две с лишним недели стали постоянными признаками московской погоды.

Август

По многочисленным прогнозам синоптиков и веб-сайтов, значение +38,2 на м/с ВВЦ могло быть превышено в период с 2 по 9 августа, но этого не произошло, хотя создались такие условия (юго-восточный ветер гнал знойный воздух из жарких стран Азии). Но существенному прогреву в Москве и на востоке области помешал сильный смог, вызванный пожарами, а также небольшие дожди 3 и 5 августа. В южных и западных районах города и области, где плотность смога была ниже, местами достигались значения до +39 градусов. В Твери, расположенной почти в 200 км к северо-западу от Москвы, 7 августа было зафиксировано 38,8 градусов. Но даже несмотря на еле заметное солнце на небе, на метеостанции ВВЦ максимальная температура достигла +37,3 (6 августа), что всего на градус ниже абсолютного максимума 29 июля 2010. Однако, смог служил аналогом облачности и, поэтому, ночью воздух несильно остывал (например за 4 августа температура не опускалась ниже +24.4), поэтому он практически не повлиял на среднесуточную температуру.

2 августа был установлен очередной, тринадцатый за лето, рекорд и превышен на 0,1 °C абсолютный максимум августа, датированный 7 августа 1920 года; со 2 августа он был равен 36,9 °C. 3 и 4 августа также были перекрыты рекорды соответствующих дней, причём 4 августа снова был побит абсолютный рекорд августа. Новый рекорд составлял 37,2 °C, причём в третий раз в истории и за лето среднесуточная температура составила 30,2 °C, что на 12,4 °C выше нормы. 5 августа рекорд был достигнут уже в 11 утра — 32,7 °C. В полдень метеостанция ВВЦ зафиксировала 34,4 °C, что явилось новым, четвёртым в августе и шестнадцатым за лето, рекордом дня. В 16 часов температура достигла 36,2 °C, а в 17 ч — 36,6 °C.

Вечером в четверг, 5 августа, в Москве прошли локальные дожди, а над северными районами города пронесся шквал: были повалены сотни деревьев. Как только дождь прекратился, столицу снова начало заволакивать дымом; к утру 6 августа город был сильно задымлен.

Период с 6 по 10 августа стал самым тяжёлым для москвичей. От жары, духоты и смога страдали даже здоровые люди, не говоря о больных. У многих москвичей возникали проблемы с дыханием и бессонница; резко выросла смертность. Днём 6 августа к 17 часам, несмотря на густой смог, воздух прогрелся до 37,3 °C, что явилось новым абсолютным рекордом августа и перекрыло рекорд для этого дня за весь срок наблюдений, начиная с 1879 года. Этот рекорд стал семнадцатым суточным рекордом максимальной температуры за лето 2010 года. Восемнадцатый же рекорд состоялся 8 августа: +36,1 °C. 9 августа рекорд был побит вновь: к 17.00 воздух прогрелся до +35.5 °C. 10 августа рекорд для соответствующих суток снова перекрыт: температура поднялась к 17 часам до +34.1 °C. Средняя температура первой десятидневки августа составила +28.2 °C, что стало абсолютным рекордом для десятидневки (предыдущий рекорд — для одиннадцатидневки с 21 по 31 июля — был поставлен в предыдущей десятидневке и составил + 28,1 °C).

Лишь 10 августа направление ветра сменилось, температура начала постепенно снижаться и начался медленный распад мощного антициклона. Экологическая ситуация в столице начала постепенно улучшаться. Так, уже 16 и 17 августа прошли небольшие дожди и температура не достигала и +30. Последний, десятый в августе и двадцать второй за лето, рекорд установлен в среду, 18 августа в 13-00: +32.5 °C (2008: +31.2 °C). Итоговое значение после 15:00 +33.2 °C. Этот день стал последним в 2010 с температурой выше +30. Господство огромного жаркого антициклона, 2 месяца стоявшего над Европейской Россией, подошло к концу. На следующий день в центральные области России пришел атмосферный фронт, благодаря чему похолодало сразу до 20…25 градусов, в Москве и на большей части области исчезло задымление, и погода стала более характерной для конца лета.

В последующие дни смог и запах гари больше не беспокоили москвичей. Появились признаки осени: в третьей декаде дневная температура уже редко поднималась выше 20 градусов, заметно холоднее стали ночи, начались частые дожди. Наиболее холодными и ненастными выдались последние дни лета. 30 августа максимальная дневная температура составила всего плюс 12 градусов (норма для начала октября). В ночь на 31 августа столбики термометров в некоторых районах Москвы показали только плюс 3 градуса — это самая низкая температура, отмеченная за три летних месяца 2010 года и более характерна для середины октября. Таким образом, аномально жаркое московское лето-2010 ушло в историю.

Итоги

Всего за лето в Москве было 44 дня с температурой воздуха выше 30 °C (норма — 4 дня), из них 33 — подряд (с 14 июля по 15 августа). В течение 15 дней температура превышала 35 °C (норма — 1 день в 4 года). Из них 8 дней — непрерывно (с 22 по 29 июля). В самые жаркие дни, 28-29 июля и 4 августа, среднесуточная температура превышала 30 °C (норма — 18,5 °C). В начале августа температура воды в Москве-реке повысилась до +29 °C — выше, чем на черноморских курортах. Установлено 22 суточных рекорда максимальной температуры, из них два в июне, десять в июле (+ месячный и абсолютный) и десять в августе (+ месячный). Плюс абсолютный рекорд среднесуточной температуры (+30.8 °C) и абсолютный рекорд минимальной (ночной) температуры (+26.0 °C))Поэтому, лето-2010 стало самым жарким за всю историю наблюдений с 1879 года.

Максимальная температура по дням во время волны жары 2010 года в Москве, +30 °C и выше (м/с ВВЦ)

Месяц/Число	1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11	12	13	14	15	16	17	18	19	20	21	22	23	24	25	26	27	28	29	30	31	Ср. мес. макс.	Норма	Аномалия +
Июнь, t°C												30,3												30,6	31,2	33,1	33,6	31,0				24,0	22,1	1,9
Июль, t °C						30,1			30,5	30,7	30,2	29,8	29,7	30,6	32,6	33,6	35,0	31,6	32,0	33,0	31,3	35,2	36,3	36,7	36,0	37,5	35,7	37,5	38,2	31,3	33,2	32,0	23,2	8,8
Август, t °C	30,7	36,9	34,8	37,2	36,6	37,3	35,1	36,1	35,6	34,4	33,6	31,1	30,5	31,5	31,0			33,2														27,4	21,3	6,1

Максимальная температура по дням во время волны жары 2010 года в Москве, +30 °C и выше (м/с аэропорта "Домодедово")

Месяц/Число	1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11	12	13	14	15	16	17	18	19	20	21	22	23	24	25	26	27	28	29	30	31	Ср. мес. макс.	Норма	Аномалия +
Июнь, t°C												31,0	31,1									30,2	31,3	32,3	33,5	34,0	32,9
Июль, t °C		29,7				29,7			33,2	34,0	32,0	31,7	30,2	31,1	34,2	35,0	36,4	33,0	32,0	34,2	33,7	36,2	37,5	37,5	36,7	38,0	36,0	37,5	39,0	32,2	33,7	33,0
Август, t °C	34,0	39,0	36,4	37,0	37,9	38,9	36,0	36,0	36,7	36,9	35,2	33,4		31,7	30,7	30,8		34,5

Абсолютный максимум температуры в Москве 2010 года

Место	Значение температуры, °C	Дата установления	Метеостанция
1	39,0	29 июля 2010 года	м/с Балчуг
2	39,0	29 июля 2010 года, 2 августа 2010 года	м/с аэропорта Домодедово
3	38,2	29 июля 2010 года	ВВЦ
4	38,1	6 августа 2010 года	м/с аэропорта Внуково
5	37,7	29 июля 2010 года	м/с аэропорта Шереметьево
6	37,5	2 августа 2010 года	м/с Тушино

Средний максимум июля 2010 по данным московских станций:

Место	Значение температуры, °C	Метеостанция
1	33,0	м/с аэропорта Домодедово
2	32,0	ВВЦ
3	32,0	м/с аэропорта Шереметьево
4	31,7	м/с аэропорта Внуково

Таким образом, средний максимум июля был превышен на 8,8 градуса, что является беспрецедентным значением для климата Москвы.

Отрывок, характеризующий Аномальная жара в Москве (2010)

Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.