Антарктический синеглазый баклан

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Антарктический синеглазый баклан

Птица в брачном наряде
Научная классификация
Международное научное название

Phalacrocorax bransfieldensis Murphy, 1936

Синонимы
  • Phalacrocorax atriceps King, 1828
  • Phalacrocorax atriceps bransfieldensis Murphy, 1936
  • Leucocarbo atriceps bransfieldensis (Murphy, 1936)
  • Leucocarbo bransfieldensis (Murphy, 1936)
Охранный статус

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Вызывающие наименьшие опасения
IUCN 3.1 Least Concern: [www.iucnredlist.org/details/106003685 106003685 ]

Систематика
на Викивидах

Изображения
на Викискладе

Антаркти́ческий синегла́зый бакла́н, или антаркти́ческий голубогла́зый бакла́н[1], или бра́нсфидский бакла́н[2] (лат. Phalacrocorax bransfieldensis) — морская птица, принадлежащая роду бакланов (Phalacrocorax) семейства баклановых отряда пеликанообразных, распространённая в Западной Антарктике. Впервые вид был описан в 1936 году американским орнитологом Робертом Кашменом Мёрфи (англ. Robert Cushman Murphy, 1887—1973). Научное (латинское) название «bransfieldensis» дано виду по его местоописанию — проливу Брансфилд у Антарктического полуострова.

Таксономический статус этой формы окончательно не выяснен и среди различных авторов нет единого мнения к какому роду или виду её относить. Нередко этого баклана рассматривают в составе комплекса видов Phalacrocorax atriceps s. l. King, 1828 или подвида Phalacrocorax atriceps bransfieldensis Murphy, 1936. В последнее время его также иногда рассматривают в составе рода Leucocarbo, как подвид Leucocarbo atriceps bransfieldensis или вид Leucocarbo bransfieldensis.

Крупная птица, гнездящаяся в колониях на побережье Антарктического полуострова и на Южных Шетландских островах. Оседлый вид, который при сплошном ледовом покрове кочует на далёкие расстояния в поисках открытых ото льда участков воды в поисках мест кормёжки. Питается главным образом рыбой, а также ракообразными и головоногими[1].





Характеристика вида

Описание

Крупный антарктический баклан. Длина тела достигает 75—77 см, размах крыльев около 125 см, вес 2,5—3,0 кг. Тело вальковатое, с удлинённой шеей, относительно короткими крыльями (длина крыла 295—303 мм), ногами, отставленными далеко назад (длина цевки 65 мм) и клиновидным хвостом (длина хвоста 140—143 мм). Клюв удлинённый (длина клюва 53—54 мм) и узкий, с хорошо развитым крючком на вершине надклювья. Кожа на горле очень эластичная, способная сильно растягиваться, что позволяет птице заглатывать довольно крупную добычу. На лапе все четыре пальца соединены плавательными перепонками. Оперение густое и плотное. Перьевая окраска контрастная: у взрослых птиц верх чёрный, включая щёки и крылья (сверху и снизу); низ туловища, шеи и головы белый. У молодых особей окраска коричневато-бурая с белым. В брачном наряде на темени имеется хохолок из длинных (длина около 6 см) узких перьев, заворачивающихся вперёд. Веки и кольцо неоперённой кожи вокруг глаз ярко-синие. Радужина бурая. У основания надклювья по бокам лба имеются два шишкообразных кожистых нароста ярко-оранжевого цвета. Остальные участки неоперённой кожи на голове в районе глаза, уздечки, у основания надклювья и на подбородке окрашены в чёрно-серый цвет. Клюв и когти рогового цвета, лапы розовые, пальцы снизу окрашены в розовато-сероватый цвет. Вне периода размножения у взрослых птиц хохолок отсутствует, кожные выросты на лбу становятся значительно меньше и имеют более тусклую окраску, общий цвет чёрного оперения вследствие выцветания и обноса становится менее ярким и приобретает буроватый оттенок[1].

Птенец вылупляется слепым и голым. Лишь через несколько дней он покрывается пухом тёмно-коричневой окраски. Птенцы оперяются полностью в возрасте 40—45 суток. Гнездовой наряд очень похож на окраску взрослой птицы, за исключением отсутствующих кожных выростов на лбу и буроватого цвета оперения, у которого отсутствует блеск. У молодых птиц также «лицо» оперено больше, чем у половозрелых особей[1].

Полёт и передвижения

Полёт быстрый, мало маневренный, с частыми взмахами крыльев. С поверхности воды может взлетать только с разбега. Отлично плавает и великолепно ныряет. По твёрдой поверхности передвигается довольно неуклюже[1].

Распространение

Гнездовой ареал вида располагается на Южных Шетландских островах, побережье Антарктического полуострова и островах, находящихся в непосредственной близости от материка на юг, примерно до 65° ю. ш. Считается, что в течение круглого года держится в районах гнездования или в непосредственной близости от них. Предпринимает кочёвки в поисках открытой воды для кормления[1]. Некоторые птицы могут предпринимать довольно дальние миграции. Один из таких бакланов, окольцованный в ювенильном возрасте на Южных Шетландских островах в 1989 г., был пойман в 1997 г. в Бразилии, в районе Сан-Салвадор-да-Баия, на расстоянии 5700 км от места кольцевания[3].

Численность

Общая гнездовая численность мировой популяции вида по оценкам на 1992 год, вероятно, составляла около 11 тысяч размножающихся пар. Из них на побережье Антарктического полуострова и ближайших островах в 56 колониях насчитывалось около 10 тыс. пар. На Южных Шетландских островах численность популяции в 21 колонии составляла около 700 пар и на острове Мордвинова (Элефант) в 14 колониях — 205 пар[1].

Образ жизни

Питание

Питается в основном рыбой, главным образом семейств нототениевых и белокровковых. Поедает также ракообразных, полихет и головоногих моллюсков. У птиц, гнездящихся на побережье Антарктического полуострова, в районе Берега Данко поблизости от аргентинской антарктической станции «Примавера», в питании преобладали нототениевидные рыбы — антарктическая нототения (Notothenia coriiceps), зелёная нототения (Gobionotothen gibberifions), нототения-звездочёт (Lindbergichthys nudifrons), трематом-гонец (Trematomus newnesi), антарктическая рогатка (Harpagifer antarcticus) и щуковидный узконос Шарко (Parachaenichthys charcoti). Для лучшего пищеварения птицы заглатывают мелкие камешки — гастролиты. Кормится только в море, главным образом в прибрежной зоне, ловя добычу при нырянии в толще воды и на дне. Питается как в стаях так и поодиночке. При спокойной прозрачной воде часто находится на поверхности, периодически погружая в воду голову и высматривая там добычу. При обнаружении кормовых объектов баклан ныряет за ними, хватает клювом и выныривает, заглатывая добычу уже на поверхности воды[3][1].

Размножение

Колониальный вид, гнездящийся ежегодно. Половой зрелости достигает в возрасте 4 лет. Места расположения колоний постоянны и используются птицами на протяжении многих лет. Обычно размер колонии небольшой, но с большой плотностью расположения гнёзд, расположенных на таком расстоянии друг от друга, при котором птица может дотянуться клювом до соседнего гнезда. Колонии бакланов часто располагаются рядом с колониями антарктического и папуанского пингвинов, а иногда пингвинов Адели[1].

Гнездование обычно начинается в конце сентября — начале ноября. Гнездо строится открыто на грунте и представляет собой аккуратную постройку в виде усечённого конуса, сложенного из мха, обрывков травы, лишайников, таллома водорослей и крупных перьев пингвинов, бакланов и поморников, склеенных собственными экскрементами. Откладка яиц происходит в октябре—ноябре, с интервалом в среднем около 2,9 суток между откладками каждого яйца. В полной кладке 1—4, чаще 2 яйца. Насиживание, в котором принимают участие оба партнёра, начинается с отклади первого яйца. Птенцы вылупляются асинхронно. Кормление птенцов происходит отрыгнутой родителями пищей. Маленькие птенцы склёвывают корм из открытого рта кормящей птицы, тогда как подросшие птенцы полностью засовывают свою голову в глотку родителя[1].

Враги и неблагоприятные факторы

В местах гнездования одиночные птицы подвергается атакам южнополярного поморника (Catharacta maccormicki) во время возвращения с кормёжки в колонии. В подобных случаях клептопаразитизма поморники стараются атаковать снизу, отсекая птице путь к воде, где она могла бы уйти, нырнув в глубину. Преследуемый испуганный баклан вынужден отрыгнуть пищу, предназначенную птенцам, в воздух, где её тут же подхватывает поморник. Из погодных факторов наиболее неблагоприятное влияние в период размножения оказывают затяжные обильные снегопады и резкие понижения температуры, при которых может происходить гибель птенцов, особенно наиболее младших в выводке. Иногда птенцы гибнут, выпадая из гнезда, расположенного на краю крутого скального утёса[1].

Подвидовая систематика

Монотипический вид, не образующий подвидов[1].

Напишите отзыв о статье "Антарктический синеглазый баклан"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 Пекло А. М. Птицы Аргентинских островов и острова Питерман. — Кривой Рог: Минерал, 2007. — 264 с. — 300 экз. — ISBN 966-02-3972-6.
  2. [avibase.bsc-eoc.org/species.jsp?avibaseid=89CBCA28F098E8A5 Phalacrocorax bransfieldensis]. Avibase — the world bird data base. Проверено 10 сентября 2013 г.
  3. 1 2 Сasaux R., Boroni A., Barrera-Oro E. (2002): Fish in the diet of the Antarctic shag at four colonies on the Danco Coast, Antarctic Peninsula. Antarctic Science. 14(1). P. 32—36.

Ссылки

  • [www.animalsandearth.com/ru/photo/view/id/240326-antarctic-shag-phalacrocorax-bransfieldensis-resting-on-useful-island-antarctica-november#/1/tag/Phalacrocorax_bransfieldensis/viewed/ Антарктический синеглазый баклан: Фото]. Сайт: Animals and Earth. Проверено 11 сентября 2013 г.

Отрывок, характеризующий Антарктический синеглазый баклан

Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.