Антигон I Одноглазый

Антигон I Одноглазый Ἀντίγονος ὁ Μονόφθαλμος<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Монета Антигона Одноглазого</td></tr>
Царь Македонии
306 — 301 годы до н. э.
Предшественник:	Антипатр (полководец)
Преемник:	Деметрий I Полиоркет
Рождение:	ок. 382 до н. э. Европос, Македония
Смерть:	сентябрь 301 до н. э. Ипс, Фригия
Супруга:	1. Апама 2. Стратоника
Дети:	Деметрий I Полиоркет
Партия:	Династия Антигонидов

Антигон I Одноглазый (др.-греч. Ἀντίγονος ὁ Μονόφθαλμος; 382 до н. э.—301 до н. э.) — полководец Александра Великого и эллинистический сатрап Фригии, в борьбе с другими диадохами захватил весь полуостров и Сирию, в 306 году до н. э. вместе с сыном Деметрием Полиоркетом принял царский титул, а в 301 году до н. э. потерял в битве при Ипсе (Фригия) против Кассандра, Лисимаха и Селевка и государство, и жизнь.

Антигон, прозванный Циклопом, или Монофтальмом — одноглазым — замечательнейший из полководцев, вышедших из школы Александра Македонского; он вёл свой род от властителей Элимиотиды.

Биография

Участвовал в походах Филиппа II Македонского. Согласно Плутарху, потерял глаз во время осады Перинфа в 341 году до н э., когда стрела из катапульты поразила его в глаз, а он не позволил её вытащить, пока не взял верх над неприятелем и запер его в городе.

В 333 году до н. э. Антигон становится наместником Великой Фригии. Антигон не участвовал в походе Александра Македонского, но в битве при Сардах разбил и обратил в бегство персидскую армию, которая прорвалась в Малую Азию, в уже завоеванные македонцами области, пока Александр покорял Египет. Та же область была ему предоставлена советом полководцев Александра и в 323 году до н. э. после смерти царя. Когда же вслед за тем в 321 году до н. э. правитель империи Пердикка стал угрожать ему за неповиновение войной, Антигон удалился в Европу, где вступил в союз с Кратером, Антипатром и Птолемеем, и в 321 году до н. э. они сообща объявили Пердикке войну. После гибели Пердикки, убитого в Египте в июле того же года его же собственными офицерами, правителем государства Александра Великого был провозглашён Антипатр, а Антигон, получив неограниченную военную власть в Азии, продолжил войну с приверженцем Пердикки Эвменом, наместником Каппадокии. Упорная война эта велась с переменным успехом и окончилась в 316 году до н. э. пленом и казнью Эвмена.

Затем Антигон устранил наместника Мидии Пифона, сместил сатрапа Персиды Певкеста и завладел Вавилонией, правитель которой Селевк бежал к Птолемею. Антигон стал хозяином почти всей державы Александра Македонского, кроме Македонии и Египта, правил как неограниченный властитель. Он полностью отошел от восточной политики Александра, опирался только на македонцев, смотрел на азиатов как на людей низшего сорта.

Безграничное властолюбие Антигона привело наконец его к тому, что Птолемей, подстрекаемый Селевком, правитель Македонии Кассандр и наместник Фракии Лисимах составили против него коалицию, и так как Антигон на полюбовный раздел империи не соглашался, то они объявили ему в 315 году до н. э. войну. В этой войне Антигон принял на себя роль защитника юного царя Александра IV (сына Александра Великого, права которого нарушались Кассандром) и Роксаны. В то время, когда Кассандр напал на Малую Азию, Птолемей и Селевк вторглись в Сирию, где они в 312 годе до н. э. при Газе разбили сына Антигона — Деметрия Полиоркета. Селевк вновь завоевал Вавилонию и закрепился в ней.

Антигон двинулся из Малой Азии в Сирию и принудил Птолемея к отступлению; видя, что выиграть войну не удастся, Птолемей, Кассандр и Лисимах заключили с ним в 311 году до н. э. мир, по которому каждый оставался при своих владениях. Селевка в этот мир не включили, и Антигон послал против него своего сына Деметрия, однако он был разгромлен Селевком (между 310 и 308 годами до н. э.). После этого под контроль Селевка перешли Мидия, Персида и другие азиатские провинции. Антигону остались Малая Азия, Сирия, Палестина и Месопотамия. Антигон, впрочем, дорожил именно этими провинциями, он начал строить новую столицу — Антигонию на р. Оронт в Сирии. Его сын Деметрий Полиоркет успешно вел войну на море против коалиции, которая возобновила враждебные действия в 307 году до н. э. Ещё в 309 году до н. э. Кассандр приказал умертвить юного Александра IV вместе с его матерью Роксаной. После блистательной победы флота Антигона у Саламина на острове Кипр над Птолемеем и его братом Менелаем он провозгласил себя царём (306 год до н. э.). Все остальные диадохи (Птолемей, Лисимах, Кассандр и Селевк) вскоре последовали его примеру. От намерения завоевать Египет Антигон должен был отказаться, так как часть его флота была разбита бурей и всякое вторжение в страну Птолемея стало невозможным. Нападение на Родос (305—304 годы до н. э.) осталось также безуспешным. Но в 303 году до н. э. Деметрий изгнал Кассандра из Греции и собирался уже последовать за ним и в Фессалию, когда в конце 302 года до н. э. отец, теснимый новой могущественной коалицией Селевка, Птолемея и Лисимаха, отозвал его в Малую Азию.

Селевк привёл из Индии, куда вторгался в 305 году до н. э., 500 боевых слонов, которые и решили исход сражения при Ипсе (во Фригии) в 301 году до н. э. Армия Антигона состояла главным образом из македонцев, в войсках союзников было много азиатов, обученных по македонскому образцу. Антигон, которому был уже 81 год, сражался до конца, но был разгромлен и пал, пронзенный дротиками, его сын Деметрий спасся с 9 тыс. воинов, но почти все владения были потеряны. Гибель Антигона означала конец его политики поборов, произвола и высокомерного отношения к покоренных народам.Эллинская политика Александра, в основе которой лежало сближение греческой и восточной культур, вновь стала главенствующей.

Литература

• Талах В. Н. [kuprienko.info/talakh-v-n-demetrius/ Все, что ни пожелает царь Деметрий] / Под ред. В.Н. Талаха, С.А. Куприенко. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 229 с. — ISBN 978-617-7085-01-9.
• Антигон Циклоп // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Антигон // Большая советская энциклопедия: В 66 томах (65 т. и 1 доп.) / Гл. ред. О. Ю. Шмидт. — 1-е изд. — М.: Советская энциклопедия, 1926—1947.

Отрывок, характеризующий Антигон I Одноглазый

В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.