Антитринитаризм

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Антитринитарии»)
Перейти к: навигация, поиск
Христианство
Портал:Христианство

Библия
Ветхий Завет · Новый Завет
Апокрифы
Евангелие
Десять заповедей
Нагорная проповедь

Троица
Бог Отец
Бог Сын (Иисус Христос)
Бог Святой Дух

История христианства
Хронология христианства
Раннее христианство
Гностическое христианство
Апостолы
Вселенские соборы
Великий раскол
Крестовые походы
Реформация
Народное христианство

Христианское богословие
Грехопадение · Грех · Благодать
Ипостасный союз
Искупительная жертва · Христология
Спасение · Добродетели
Христианское богослужение · Таинства
Церковь · Эсхатология

Ветви христианства
Католицизм · Православие · Протестантизм
Древние восточные церкви · Антитринитаризм
Численность христиан

Критика христианства
Критика Библии · Возможные источники текста Библии

п • о • р

Антитринитаризм (от лат. anti — против и trinitas — троица) — течение в христианстве, основанное на вере в Единого Бога и отвергающее концепцию «триединства Бога» (Троицу). Другими словами, сторонники антитринитаризма («антитринитарии» или «унитарии») не принимают «тринитарный догмат» о трёх «неслиянных и равноправных» личностях (лицах, ипостасях) Бога: Отца, Сына и Святого Духа, утверждённый на Первом Никейском соборе (325 год) и принятый подавляющим большинством современных христианских конфессий. Начиная с IV века, антитринитарные направления, такие как арианство и унитарианство, жестоко преследовались церковными и светскими властями как ереси[1]; в результате всех этих гонений распространённость антитринитарных взглядов среди христиан невелика.

Антитринитарные течения в христианстве никогда не имели единого вероучения, их объединяет только неприятие тринитарного догмата. Антитринитарии почитают Иисуса Христа и Новый Завет, но не признают Иисуса Христа как Бога и считают доктрину Троицы произвольной и противоречивой (см. их аргументацию ниже). В других авраамических религиях — иудаизме и исламе — аналоги христианского догмата о Троице отсутствуют.





История тринитарных споров

Раннее христианство (I—III века)

Сущность Иисуса из Галилеи, цель его миссии, его отношение к Богу — эти важные вопросы дискутировались в христианской среде на самом раннем этапе распространения новой религии в Римской империи. Проповедь христианства вовлекла в общину людей с самыми разными взглядами и обычаями, и они, сознательно или бессознательно, пытались применить к новой религии привычные представления; вероятно, поэтому указанные вопросы обсуждались в связи с другими: совпадает ли христианский Бог-Отец с Богом Ветхого Завета или это разные божества, и кому следует молиться — одному из этих богов или Иисусу[2][3].

Одним из таких «примкнувших» движений был гностицизм, основанный ещё до зарождения христианства. Гностики были распространены среди христиан во II веке, они видели в Иисусе посланца Бога, призванного пробудить людей к духовной жизни. Человеческая природа Иисуса ими отрицалась или считалась видимостью. В их космографии, а также в учении Маркиона фактически признавались два Бога — добрый (отец Иисуса), и (ниже по иерархии) его жестокий ветхозаветный антипод. Для борьбы с этими воззрениями были приняты первые Символы веры. Одним из древнейших стал Староримский Символ веры: «Верую в Бога Отца, Всемогущего; и во Иисуса Христа, единородного Сына Божия, Господа нашего; рождённого от Духа Святого от Марии Девы».

Ириней Лионский (II век) в своей критике ересей рассматривал Иисуса и Святой Дух как «две руки» Бога[4]. Богослов III века Тертуллиан, близкий к ереси монтанизма, в своей публицистике уже использовал формулировки, близкие к окончательной концепции Троицы; в трактате «Против Праксея» он заявил, что у Бога «одна сущность и три лица». В то же время Тертуллиан считал что Иисус не предвечен, а сотворён Богом-Отцом: «Было время, когда Сына не было; Бог не всегда был Отцом»[5]. Сам термин «Троица» (др.-греч. Τριάδα, лат. Trinitas) ввёл в употребление Феофил Антиохийский в своей работе «Против Автолика» (168 год), позже новый термин поддержал Тертуллиан[6].

Современник Тертуллиана Ориген считал, что Бог-Отец, Бог-Сын и Святой Дух — отдельные божественные сущности, причём два последних подчинены Богу-Отцу как своего рода боги низшей ступени[6]. Полноценным Богом Ориген признавал только Бога-Отца, а Иисус у него — посредник между Богом и миром. У Иисуса, по мнению Оригена, двойственная (человеческая и божественная) природа, а в отношении Святого Духа в Новом Завете недостаточно данных, чтобы судить о его сущности[3]. В 553 году взгляды Оригена были осуждены как ересь[6]. Часть видных богословов, среди них Иустин Философ и Татиан (II век), как и Тертуллиан, отстаивали принцип, что Христос-Логос не вечен, а сотворён Богом-Отцом (субординационизм)[7]. Было немало и других богословских концепций.

Оформление концепции Троицы (IV—V века)

В начале IV века, когда христианство в Римской империи получило статус господствующей религии, споры о взаимоотношении лиц Троицы (ипостасей) стали особенно ожесточёнными и драматичными. На Никейском соборе (325 год) столкнулись две основные богословские концепции. Одну, близкую к учению Оригена, возглавляли александрийский пресвитер Арий и константинопольский архиепископ Евсевий Никомедийский, утверждавшие, что Иисус сотворён Богом и поэтому не равновелик, а лишь «подобносущен» ему. Назначение Иисуса — служить посредником между Богом и материальным миром[6].

Другую позицию заняли председатель собора, александрийский епископ Александр и диакон (впоследствии епископ) Афанасий, провозгласившие, что Иисус и Бог «равносущны» (греч. ὁμοούσιος); этот термин был взят из античной философии и широко применялся гностиками (вне связи с Троицей) и монархианами[8]. При этом предсуществование Христа, то есть его существование до воплощения в человека Иисусе, признавалось всеми. Арий упрекал Афанасия в отходе от единобожия и поклонении вместо Бога сотворённому существу, его оппоненты утверждали, что арианство фактически отвергает божественность Христа[9].

Значительная часть христиан в этот период, особенно в восточной части империи, приняла антитринитаристскую позицию ариан и других течений, таких, как монархиане, модалисты (савеллиане), адопционисты, алоги, субординационисты. Ариане были особенно многочисленны и влиятельны. Многие церковные идеологи (например, Евсевий Кесарийский) колебались в выборе и неоднократно меняли свою точку зрения (см. Арианский спор). В Александрии и других частях империи дело доходило до широких народных волнений[9].

На Никейском соборе спор вылился в ожесточённый конфликт, временами переходивший в рукоприкладство. В конечном счёте сторонники Афанасия, убедив императора, добились утверждения предложенного ими догмата о триединстве Бога и равенстве всех трёх лиц. Был принят Никейский Символ веры, в котором Иисуса определили как «Сына Божия, рождённого от Отца, Единородного, то есть из сущности Отца, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рождённого, несотворённого, единосущного Отцу, через Которого [а именно Сына] всё произошло как на небе, так и на земле. А говорящих, что было время, когда не было Сына, или что Он не был прежде рождения и произошёл из не-сущего, или утверждающих, что Сын Божий из иной ипостаси или сущности, или создан, или изменяем — таковых анафематствует вселенская церковь». Эта формулировка означала признание равной божественности Бога-Отца и Иисуса (Святой Дух был введен в формулу позднее). Отказавшиеся подписать новый догмат епископы были лишены сана, объявлены еретиками и высланы, труды Ария были сожжены[9].

Упоминание об анафеме было вскоре снято, но конфликт на этом не закончился. Император Константин, рассчитывавший на примирение оппонентов, был недоволен, велел вернуть Ария из ссылки, а Афанасия и его сторонников выслал. Перед смертью (337 год) Константин принял крещение от арианина Евсевия Никомедийского. Арий умер в 336 году (возможно, был отравлен[10][11]). Несколько следующих за Константином императоров поддержали арианскую позицию. Против равновеличия лиц Троицы в IV—V веках выступили также новые богословские толкования: аномеи, пневматомахи, монофизиты. Даже Афанасий изменил позицию и вместо «единосущности» Иисуса и Бога стал, следуя с некоторыми оговорками Арию, говорить о их «подобносущности» (362 год). К моменту захвата власти Юлианом Отступником ариане в церкви уверенно доминировали, собор в Сирмии отверг никейские постановления[12].

Перелом наступил после Константинопольского собора (381 год), где Григорий Нисский при энергичной поддержке императора Феодосия I убедил делегатов поддержать никейскую тринитарную формулировку (дополненную догматом о почитании Святого Духа) и осудить арианство как ересь. Некоторое время арианство было ещё на подъёме, и сокрушившие Римскую империю варвары в V веке, принимая крещение, чаще всего обращались в арианство. Но положение стало меняться. В 391 году авторитетный епископ Амвросий Медиоланский добился от императора Валентиниана II издания закона, согласно которому все еретики изгонялись из городов. Влияние ариан быстро падало. Сначала испанское королевство вестготов, затем франки, бургундцы, итальянцы стали принимать Троицу в никейской формулировке. К началу VII века арианство в Европе по существу исчезло[13][14]. Новые серьёзные антитринитарные течения время от времени появлялись в средневековье среди еретических движений, таких как богомилы и катары.

Византия (IV—XI века)

В рамках тринитарных споров византийские богословы подняли «христологический» вопрос, который на Западе привлекал гораздо меньше внимания: о сочетании в Иисусе божественного и человеческого. Выражались самые разные мнения, конфликты нередко принимали острый характер, и их приходилось разрешать константинопольским императорам[15].

В 449 году император Феодосий II созвал Эфесский собор, осудивший новые ереси, касавшиеся тонких вопросов тринитарного учения: обладал ли Иисус божественной природой от рождения или только после сошествия Святого Духа, сохранил ли он человеческую природу после сошествия и другие. Решения Эфесского собора были смягчены и уточнены два года спустя на Халкидонском соборе, который принял «Определение веры». Это Определение содержало также разъяснение проблемы сочетания в Иисусе божественного и человеческого: во Христе Бог соединился с человеческой природой «неслитно, нераздельно, неразлучно, неизменно». Это определение легло в основу тринитарной христологии. Не принявшие эти решения течения несториан и монофизитов вызвали первый крупный антитринитарный церковный раскол в после-арианский период. Несториане преобладали в соседней Персии до мусульманского завоевания, а монофизиты укрепились в Армении, Египте, Сирии и Эфиопии[15].

В IX веке между западной и восточной церквами начался новый спор тринитарного характера. Константинопольский патриарх Фотий обвинил Запад в ереси, так как его богословы допускали исхождение Святого Духа не только от Отца, но и от Сына (филиокве). Окончательный раскол («Великая схизма») произошёл в 1054 году[15].

Период Реформации

Лютеровская Реформация, радикально изменив церковную жизнь и отвергнув многие сложившиеся богословские традиции, догмат Троицы оставила в неприкосновенности. Так же поступили и большинство других лидеров протестантов. Однако отдельные протестантские и даже католические мыслители пошли дальше и подвергла критическому пересмотру также и тринитаризм. Часть антитринитариев просто признавали понятие Троицы непостижимым, иррациональным и не подлежащим человеческому рассмотрению, другие же делали попытки критически проанализировать эту концепцию на основании Писания или с точки зрения разума. Наибольшее распространение антитринитаризм получил среди анабаптистов, которые призывали к восстановлению «первоначального христианства»[16].

Чтобы обозначить свои разногласия с традицией, антитринитарии часто называли себя «унитариями»[17], то есть единобожцами[18]. Большинство попыток рационально объяснить догмат Троицы приводило к появлению новых ересей[6].

Среди известных унитариев XVI века — испанский теолог Хуан де Вальдес и испанский врач Мигель Сервет, открывший два круга кровообращения. За отрицание Троицы Сервет был сожжён в 1553 году в Женеве. Кальвин выступал за более мягкий приговор — отсечение головы, но городской совет Женевы настоял на сожжении[18].

Вначале антитринитарии получили некоторое распространение в Испании и Италии, однако инквизиция быстро с ними расправилась или вынудила эмигрировать в протестантские странах, преимущественно в Швейцарию и Германию. Протестанты, однако, оказались не более терпимыми, чем инквизиция, и вскоре унитариям пришлось бежать и оттуда. Часть их осела в Польше и Трансильвании, где их община получила название социниан[17]. В 1658 году польские антитринитарии были изгнаны из Речи Посполитой под угрозой смертной казни[18][19][20]. В России и Литве в XVI веке появилось собственное социально-реформационное антитринитарное движение, представителями которого выступили Феодосий Косой и Матвей Башкин[21][22], в XIX веке — субботники[22].

В XVII веке антитринитаризм получил заметное распространение в Англии. Английские антитринитарии также испытали гонения — например, квакер-антитринитарий Уильям Пенн в 1668 году попал в тюрьму за «богохульное» отрицание Троицы. Пенн утверждал: «Троица зародилась спустя более чем триста лет после провозглашения древнего Евангелия; она была зачата невежеством, выращена и поддержана жестокостью»[23]. Убеждёнными антитринитариями были философ Джон Локк[24] и великий английский поэт Джон Мильтон, автор поэмы «Потерянный рай». Мильтон также подвергался преследованиям и с трудом избежал казни[25][26].

В 1697 году британский парламент принял законодательный акт «О подавлении богохульства и нечестия», согласно которому за отрицание любого из лиц Троицы предусматривалось поражение в гражданских правах, а при повторении данного преступления — ограничение дееспособности и тюремное заключение на три года (в Шотландии аналогичный закон предусматривал даже смертную казнь). Закон был отменён лишь в 1813 году[22]). К примеру, друг Ньютона Уильям Уистон в 1710 году был лишен профессорского звания и изгнан из Кембриджского университета за своё утверждение о том, что вероисповеданием ранней Церкви было арианство[27]. Сам Ньютон был вынужден всю жизнь скрывать свои антитринитаристские взгляды[28][26]. Даже в конце XVIII века знаменитый британский химик Джозеф Пристли, открывший кислород, в конце жизни был вынужден из-за своих унитаристских религиозных взглядов переселиться, подобно Пенну, в Америку[22].

Современное состояние

В XVIII—XIX веках распространённой формой антитринитаризма являлся уже упомянутый унитаризм, который пользовался значительным влиянием в Англии и США. Кроме отрицания доктрины Троицы, общей богословской платформы у унитариев нет, это фактически не конфессия, а религиозное движение с широким диапазоном мнений[29]. В 1961 г. унитарии объединились с Универсалистской церковью Америки[30]. В настоящее время «Унитарианско-Универсалистская ассоциация» — широкое сообщество людей с различными философскими и религиозными традициями[31], она объединила около 800 конфессий и 300 общин в США, Канаде и Мексике[22].

Начиная с XX века, наиболее распространённой антитринитарной конфессией являются Свидетели Иеговы, за ними следуют унитарии, христадельфиане, ряд адвентистских и пятидесятнических церквей. Скептическое отношение к Троице встречается (но обычно не преобладает) также в тех современных конфессиях, идейным корнем которых было учение анабаптистов XVI века (баптисты, меннониты, квакеры, гуттериты)[16]. Энциклопедия «Религия» оценивает современное количество антитринитариев как более 100 тысяч в США и почти 25 тысяч в Европе; эти оценки не учитывают численности ряда конфессий, которые составители энциклопедии посчитали не христианскими, в том числе Свидетелей Иеговы (которых, по их собственным оценкам, более 8 млн)[1][32].

Поскольку догмат о Троице на протяжении тысячелетий являлся основой для существования христианства как международного вероучения, соединяющего разные традиции, антитринитаризм нередко вызывает враждебное отношение у традиционных конфессий, теологи которых классифицируют антитринитарные конфессии как «отошедшие от основ общехристианского вероучения», называя их парахристианскими, псевдохристианскими или вообще нехристианскими сектами[33]. В общей сложности среди современных христиан антитринитарии составляют чуть больше 1 %[34]. Дискриминация антитринитариев распространена повсеместно — например, Всемирный Совет Церквей отказывает в приёме всем антитринитарным конфессиям[35].

Аргументация за и против концепции Троицы

Аргументы антитринитариев

Критику доктрины Троицы как безосновательного и иррационального вымысла ведут как собственно антитринитарные конфессии, так и независимые библеисты, аргументация их в основном совпадает. Антитринитарии утверждают, что христиане I века не разделяли и вообще не знали концепции Троицы. Ни в Ветхом Завете, ни в Новом нет ни термина «Троица», ни прямых указаний на её существование. Если бы Иисус действительно был равен Богу, то естественно ожидать, что это фундаментальная истина была бы недвусмысленно высказана Иисусом или кем-то из его учеников, однако Иисус нигде в евангелиях не называет себя Богом, только Христом (то есть Мессией, см. Матфей 16:15—17) и Сыном Божьим; нет отождествления Иисуса с Богом и в других книгах Нового Завета[36] [37] [6] [38].

По мнению антитринитариев, Иисус Христос в евангелиях в ясных выражениях отделял себя от Бога: «Отец Мой более Меня» (Иоанн 14:28), «О дне же том, или часе, никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец» (Марк 13:32) и многие другие[39]. Ещё одна фраза Иисуса, противоречащая тринитаризму: «Чтó ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог» (Марк 10:18)[40].

Критики считают, что формулировка «Бог един в трёх лицах» закрепилась в христианстве под влиянием языческой философии многобожия и под сильным политическим давлением, причём произошло это закрепление только в начале IV века, то есть через 350 лет после пророческой миссии Иисуса. Антитринитарии считают концепцию триединства искажением изначального христианства, несовместимой с евангельским определением: «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, Единого Истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Иоанн 17:3)[41].

Лев Толстой считал христианский догмат о Троице запутанным, противоречащим здравому смыслу и идее единобожия. В эссе «Исследование догматического богословия» Толстой писал, что догмат о Троице — это «противный человеческому разуму… страшный, кощунственный догмат»[42]:

Невозможно верить тому, чтобы Бог, благой отец мой (по учению церкви), зная, что спасение или погибель моя зависят от постигновения его, самое существенное познание о себе выразил бы так, что ум мой, данный им же, не может понять его выражения, и (по учению церкви) скрыл бы всю эту нужнейшую для людей истину под намеками… Отвергнув догмат, противный человеческому разуму и не имеющий никаких оснований ни в Писании, ни в Предании, для меня остаётся всё-таки необъяснимым повод, который заставил церковь исповедывать этот бессмысленный догмат и так старательно подбирать вымышленные доказательства его.

Контраргументы тринитариев

Тринитарная теология признаёт, что:

Для человеческого рассудка учение о Пресвятой Троице противоречиво, потому что это тайна, которая не может быть выражена рационально… Почему Бог есть именно троица, а не двоица и не четверица? Очевидно, что исчерпывающего ответа на этот вопрос быть не может. Бог есть Троица потому, что Он желает быть именно таким[43].

В качестве обоснования доктрины Троицы теологи-тринитарии используют синтетический подход, соединяя отдельные косвенные указания из Ветхого и Нового Завета[43].

В начале Книги Бытия слово «Бог» стоит во множественном числе («элохим»), что может трактоваться как указание на троичность Бога. Аналогично в книге Исайи (6:2) Бог спрашивает пророка: «Кого Мне послать и кто пойдёт для Нас?»[43].

В Новом Завете крещение Иисуса Иоанном Крестителем традиционно считается местом встречи всех ипостасей Троицы. В Евангелии от Матфея (28:19) говорится: «Идите и научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа» (имя, а не имена). В качестве веского аргумента рассматривается начало Евангелия от Иоанна: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Здесь термин «Слово» (греч. логос) у Иоанна обозначает Иисуса, причём указано, что Слово есть Бог, а не часть Бога или его творение. Вместе с тем Иисус не тождествен Богу, но существует как отдельная личная ипостась[43].

Равенство божественных достоинств Отца и Сына тринитаристы доказывают цитатами из евангелий и апостольских посланий: «Я и Отец — одно» (Иоанн. 10:30), «Отец во Мне и Я в Нём» (Иоанн. 10:38). Апостол Павел в Послании к римлянам (9:5) пишет: «от них [израильтян] Христос по плоти, сущий над всем Бог, благословенный во веки», а в Послании к филиппийцам: «Он [Иисус], будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу». Римский легат Плиний Старший в письме примерно 110 года сообщал, что тамошние христиане в предрассветный час пели гимны Христу «как будто Богу»[44][43][45]. Отсутствие в Новом Завете понятия Троицы некоторые тринитарные теологи объясняют тем, что эта концепция всегда была настолько общепринятой, что евангелисты не считали нужным специально её разъяснять[46].

Отмеченные выше евангельские фразы Иисуса «Отец мой более меня» и «О дне же том, или часе, никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец» тринитарные теологи трактуют по-разному, например, как следствие того, что Иисус, в отличие от Бога, имеет и человеческую природу[47][43].

«Иоаннова вставка»

Основная статья: Иоаннова вставка

В качестве обоснования догмата о Троице теологи нередко ссылаются на фразу из Первого послания Иоанна (1Ин. 5:8): «Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святой Дух, и Сии три суть едино»[48]. Эту фразу называют «Иоаннова вставка» или «Иоаннов стих»; за рубежом часто используют латинский аналог: «Comma Johanneum»[49]. Современные текстологи данную цитату считают поздней апокрифической вставкой[50], поскольку в наиболее древних греческих рукописях она отсутствует.

В конце II века Тертуллиан, аргументируя концепцию Троицы (Tert. Adversus Praxean, 25:1, «Qui tres unum sunt, non unus»), цитирует другие места Нового Завета (в том числе многократно Первое послание Иоанна, но не упоминает «Иоаннову вставку»). Не приводят эту фразу в полемике и, следовательно, не знают о ней Ориген, Августин, Климент Александрийский и Афанасий Александрийский (III—IV века). Близкий текст впервые встречается в середине III века у священномученика Киприана Карфагенского (De unitate ecclesiae, 4), хотя его формулировка не совпадает с «Иоанновой вставкой». Самое раннее появление вставки отмечено у латинского писателя ересиарха Присциллиана в конце IV века; по этой причине Брюс Мецгер считает Присциллиана её автором[51]. Вероятнее всего, данная фраза появилась впервые в виде комментария на полях (маргиналии) в одной из копий рукописи Первого послания Иоанна, а затем, при очередной переписке, была внесена в основной текст

«Иоаннова вставка» отсутствует в наиболее ранних текстах «1-ого послания Иоанна» на языке оригинала — древнегреческом, а именно в Синайском, Ватиканском и Александрийском кодексах; а также в Вульгате Иеронима, в сирийской Пешитте, в сирийском филоксеновском-гарклейском сборнике.

«Иоанновой вставки» нет в греческих рукописях до XIV—XV веков. Впервые на греческом языке она появляется в рукописи — Minuscule 629, где параллельно выложен латинский и греческий текст. Появлению в греческом тексте «Иоанновой вставки» предшествовало её появление в латинском тесте. Наиболее ранние латинские тексты Нового Завета с «Иоанновой вставкой» — 7 века: Codex Legionensis и Frisingensia Fragmenta, обе рукописи испанского происхождения; более поздние — 8-9 века (Codex Cavensis, Codex Ulmensis, Codex Theodulphianus, Codex Sangallensis), испанского и франко-испанского происхождения. Локальный характер ранних рукописей Нового Завета с «Иоанновой вставкой» говорит о том, что в латинский текст «Иоаннова вставка» была добавлена в период борьбы с вестготами-арианами в 7 веке или чуть раньше. В латинской Вульгате 1592 года в редакции Климента в отличии от предшествующих изданий появляется «Иоаннова вставка». Первые переводы Нового Завета на церковнославянский язык также не содержали «Иоанновой вставки»; нет её во всех переводах Нового Завета на коптский, эфиопский, арабский и славянские языки вплоть до XVI века.

Эту проблему подробно исследовал Исаак Ньютон, известный своими антитринитарными взглядами, в трактате Историческое прослеживание двух заметных искажений Священного Писания[52] [53]. Отсутствующие в древних текстах слова апостола Иоанна, по мнению Ньютона, были добавлены в IV веке блаженным Иеронимом, который «с той же целью вставил прямое указание на Троицу в свою версию [Библии]». В итоге своего исследования о текстологических подделках Писания Ньютон пришел к следующему обобщающему выводу: «Из этих примеров ясно следует, что Писания были сильно искажены в первые века [христианской эры] и особенно в четвёртом столетии во время арианских споров». По мнению К. Кюнстля[54], указанная тринитарная интерполяция в Послании Иоанна (1 Ин 5.7) принадлежала не Иерониму, а Присциллиану.

В комментарии к этому стиху в одном из изданий Синодального перевода[55] признаётся, что «слова о трёх свидетельствующих на небе ни в одной из древних рукописей не значатся и были, по-видимому, позднее приписаны».

В 1897 году декрет Священной конгрегации римской инквизиции запретил ставить под сомнение подлинность «Иоанновой вставки». Это решение было отменено в 1927 году. С XIX века, когда ведущие европейские библеисты признали текст поздней интерполяцией, он стал постепенно исчезать из печатных изданий Библии (в некоторых изданиях его печатали курсивом или в скобках). Большинство современных изданий Нового Завета не содержат «Иоанновой вставки»[51].

Отношение других религий к Троице

Иудаизм и Троица

Иудаизм не признаёт в Иисусе обещанного пророками Мессию и отвергает как пережиток язычества учение о воплощении Бога во Христе Иисусе, считая это богохульством и попыткой человека поставить себя на один уровень с Богом[56]. В июле 1263 года один из величайших иудейских богословов Моше бен Нахман (Нахманид) на устроенном по инициативе арагонского короля диспуте обосновал причины, по которым тринитарная доктрина неприемлема для иудаизма. Он заявил, что Бог не рождается и не умирает, и неприемлемо для разума верить в то, что Бог воплотился в крошечного человеческого младенца[57].

Ислам и Троица

Ислам отвергает христианскую концепцию Троицы в каком бы то ни было виде. Поклонение, согласно Корану, возможно только Единому Богу — Аллаху. Иисус Христос (в Коране Мессия Иса ибн Марьям) признается одним из пророков и посланников Аллаха[58]. О христианском догмате Троицы в Коране сказано:

О люди Писания! Не проявляйте чрезмерности в вашей религии и говорите об Аллахе только правду. Мессия Иса (Иисус), сын Марьям (Марии), является посланником Аллаха, Его Словом, которое Он послал Марьям (Марии), и духом от Него. Веруйте же в Аллаха и Его посланников и не говорите: "Троица!". Прекратите, ведь так будет лучше для вас. Воистину, Аллах является Единственным Богом. Он пречист и далек от того, чтобы у Него был сын. Ему принадлежит то, что на небесах, и то, что на земле. Довольно того, что Аллах является Попечителем и Хранителем!
Коран [koran.islamnews.ru/?syra=4&ayts=171&aytp=171&kul=on&orig=on&original=og1&dictor=8&s= 4:171] (Кулиев)

Основные современные антитринитарные конфессии

Главный источник: [59].

Напишите отзыв о статье "Антитринитаризм"

Примечания

  1. ↑ 1 2 Грицанов А. А. Синило Г. В. Антитринитаризм // Религия: Энциклопедия. Интерпрессервис, 2007. Серия: Мир энциклопедий. ISBN 978-985-489-355-3, 960 с.
  2. ↑ Гонсалес, Хусто Л., 2008, с. 89.
  3. ↑ 1 2 Гонсалес, Хусто Л., 2008, с. 41—47.
  4. ↑ Гонсалес, Хусто Л., 2008, с. 33—40.
  5. ↑ Тертуллиан. Против Гермогена, гл. 3)
  6. ↑ 1 2 3 4 5 6 Руслан Хазарзар, 2004, Глава «Языко-христианство».
  7. ↑ Иоанн Мейендорф. [pstgu.ru/download/1159960963.Vvedenie.pdf Введение в святоотеческое богословие].
  8. ↑ Артёмкин Д. Н. [www.pravenc.ru/text/189557.html Единосущие]. Проверено 18 сентября 2016.
  9. ↑ 1 2 3 Гонсалес, Хусто Л., 2008, с. 73—75, 88—94.
  10. ↑ Gibbon Edward. The History of the Decline and Fall of the Roman Empire. — CreateSpace, 2012. — ISBN 1-4700-6709-9.
  11. ↑ Freeman Charles. The Closing of the Western Mind. — 1st Vintage Books. — New York: Vintage Books, 2005. — ISBN 1-4000-3380-2.
  12. ↑ Гонсалес, Хусто Л., 2008, с. 93—94, 98.
  13. ↑ Гонсалес, Хусто Л., 2008, с. 104—129.
  14. ↑ Казаков М. М. [www.studfiles.ru/preview/5677999/page:34/ Борьба с арианством] // Христианизация Римской империи в IV веке]. Смоленск: Универсум, 2002. – 464 с. ISBN 5-88984-20-X.
  15. ↑ 1 2 3 Гонсалес, Хусто Л., 2008, с. 138—147.
  16. ↑ 1 2 Ревуненкова Н. Протестантизм. — 2-е изд.. — СПб.: Питер, 2007. — С. 29—30. — 224 с. — ISBN 978-5-469-0165.
  17. ↑ 1 2 ЭСБЕ.
  18. ↑ 1 2 3 [etnolog.ru/religion.php?id=399 Унитарианство]. Проверено 15 сентября 2016.
  19. ↑ Р. Уоллес, Antitrinitarian biography (Лондон, 1850)
  20. ↑ Православная энциклопедия.
  21. ↑ Зимин А. А. [www.antimilitary.narod.ru/antology/feodosij/feodosij_bio.htm «Рабье учение» Феодосия Косого] // И. С. Пересветов и его современники. Очерки по истории русской общественно-политической мысли середины XVI века.
  22. ↑ 1 2 3 4 5 Новая философская энциклопедия.
  23. ↑ Баззард Э., Хантинг Ч., 2003, с. 159.
  24. ↑ Marshall, John (1994), John Locke: resistance, religion and responsibility, Cambridge, p. 426.
  25. ↑ [www.bbc.co.uk/poetryseason/poets/john_milton.shtml John Milton 1608-1654] (англ.). Проверено 10 октября 2016.
  26. ↑ 1 2 Баззард Э., Хантинг Ч., 2003, с. 275—276.
  27. ↑ Robert Bruen. [www.lucasianchair.org/18/whiston.html William Whiston] (англ.). Проверено 7 ноября 2009. [www.webcitation.org/619wxbDu4 Архивировано из первоисточника 23 августа 2011].
  28. ↑ Карцев В. П. Ньютон. — М.: Молодая гвардия, 1987. — С. 353. — (Жизнь замечательных людей).
  29. ↑ Гонсалес, Хусто Л., 2009, с. 136—137.
  30. ↑ [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/religiya/UNIVERSALIZM.html Антитринитаризм] — статья из энциклопедии «Кругосвет»
  31. ↑ [www.uua.org/beliefs/who-we-are Welcome to Unitarian Universalism]
  32. ↑ [jw-ru.blogspot.ru/2016/04/blog-post_0.html Свидетели Иеговы в России]
  33. ↑ Дворкин А. Л. [www.golden-ship.ru/fr/1/f_dvorkin_pkhssi.htm Псевдохристианская секта «Свидетели Иеговы». О людях, никогда не расстающихся со «Сторожевой Башней»]. — СПб.: Формика, 2002. — 160 с. — ISBN 5-7754-0037-2.
  34. ↑ Подсчёты сделаны на основе цифр, приведённых в статье en:List of Christian denominations by number of members, раздел «Nontrinitarianism — 27.5 million».
  35. ↑ Баззард Э., Хантинг Ч., 2003, с. 20.
  36. ↑ Хистер, Данкан.
  37. ↑ Баззард Э., Хантинг Ч., 2003, с. 15—16, 18, 77.
  38. ↑ [wol.jw.org/ru/wol/d/r2/lp-u/2002361 Кто такой Бог?] Опубликовано в «Сторожевой башне» от 15 мая 2002 года
  39. ↑ [unitarian.ucoz.ru/publ/1-1-0-2 Ложное учение о Троице]. Проверено 20 сентября 2016.
  40. ↑ Хазарзар, Руслан. [khazarzar.skeptik.net/bn/20.htm#_ftn3 Иисус — бог] // Сын человеческий, М.: ПринТерра-Дизайн, 2004.
  41. ↑ Баззард Э., Хантинг Ч., 2003, с. 18, 21, 132—135.
  42. ↑ Толстой Л. Н..
  43. ↑ 1 2 3 4 5 6 Давыденков О. [www.sedmitza.ru/lib/text/431688/ Догмат о Пресвятой Троице — основание христианской религии] // Догматическое богословие.
  44. ↑ Руслан Хазарзар, 2004, Глава 11.
  45. ↑ Опарин А. А., Молчанов С. Б. [nauka.bible.com.ua/noah/noah2-02.htm Споры о личностях Божества].
  46. ↑ Баззард Э., Хантинг Ч., 2003, с. 160—162.
  47. ↑ [bible.optina.ru/new:mf:24:36 Толкования стиха «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, а только Отец Мой один»].
  48. ↑ См., например, Раушенбах Б. В. [philosophy.ru/library/vopros/54.html Логика троичности.] Вопросы философии. 1993, № 3. С. 63—70.
  49. ↑ [www.pravenc.ru/text/578024.html Иоаннов стих] // Православная энциклопедия. Том XXV. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2011. — С. 142. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 978-5-89572-046-2
  50. ↑ См. библиографию в работе: Мецгер Б. M., и Эрман Б. Д. Текстология Нового Завета — Рукописная традиция, возникновение искажений и реконструкция оригинала. Пер. с англ. , 2-е изд. перераб. и доп. М.: Издательство ББИ, 2013. 405 с. ISBN 978-5-89647-270-4. (Серия «Современная библеистика»)
  51. ↑ 1 2 [www.pravenc.ru/text/469832.html Иоанн Богослов → Послания → Текстология] // Православная энциклопедия. Том XXV. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2011. — С. 679-731. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 978-5-89572-046-2
  52. ↑ История математики. — Т. 2: Математика XVII столетия. — С. 221.
  53. ↑ Вавилов С. И. [vivovoco.astronet.ru/VV/BOOKS/NEWTON/REFER.HTM Исаак Ньютон. Глава 15]. — 2-е доп. изд. — М.-Л.: Изд. АН СССР, 1945. — 688 с. — Переиздание: — М.: Наука, 1989.
  54. ↑ Karl Künstle. [books.google.ru/books?id=rYQrAAAAYAAJ&redir_esc=y Das Comma Ioanneum: auf seine herkunft untersucht.] Herdersche,1905, 64 p.
  55. ↑ Новый Завет. М., РБО. 2003. С.541
  56. ↑ [www.machanaim.org/philosof/mishne/tzar.htm Маханаим/Философия/Рамбам/Мишнэ Тора]
  57. ↑ [www.machanaim.org/philosof/chris/4.htm Диспут Нахманида]
  58. ↑ [www.islamrf.ru/news/faith/proselitism/2214 Правильно ли в Коране отражено учение о «Святой Троице»?]
  59. ↑ Mary Fairchild [christianity.about.com/od/christiandoctrines/tp/denytrinity.htm Faith Groups That Reject the Trinity Doctrine]

Литература

Ссылки

Отрывок, характеризующий Антитринитаризм


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Антитринитаризм&oldid=81606082»