Античность

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск




Содержание

Анти́чность[1] (восходит к лат. antiquitas — древность[2]) — термин, означающий греко-римскую древность — цивилизацию Древней Греции и Древнего Рима во всём многообразии её исторических форм.

Общая периодизация

Временные периоды могут несколько варьироваться в геополитическом контексте. Так, расцвет цивилизации в Древней Греции был отмечен раньше, чем в Римской империи. Кроме того, античная цивилизация в Восточной Римской империи зародилась раньше и угасла позже, чем в западной части, где её уклад разрушили вторгнувшиеся германцы. Тем не менее античное культурное наследие (в основном в позднеантичном виде) довольно хорошо сохранилось в быту, культуре, языке и традициях большинства современных романских народов, а от них передалось и другим народам Средиземноморья (южные славяне, арабы, турки, берберы, евреи).

Необходимо отметить и то, что многие элементы классической античности (традиции, законы, обычаи и т. д.) хорошо сохранялись в малоазиатском ядре Восточной Римской (Византийской) империи до XI века, до пришествия турок-сельджуков.

Периодизация античности и протоантичности

Историю древней Греции принято делить на 5 периодов, которые являются одновременно и культурными эпохами:

  • эгейский или крито-микенский (III—II тыс. до н. э.),
  • гомеровский (XI—IX вв. до н. э.),
  • архаический (VIII—VI вв. до н. э.),
  • классический (V—IV вв. до н. э.),
  • эллинистический (вторая половина IV — середина I вв. до н. э.).

Крито-микенский период — предыстория античности

Крито-микенский (конец III—II тыс. до н. э.). Минойская и микенская цивилизации. Возникновение первых государственных образований. Развитие мореплавания. Установление торговых и дипломатических контактов с цивилизациями Древнего Востока. Возникновение оригинальной письменности. Для Крита и материковой Греции на этом этапе выделяются различные периоды развития, поскольку на острове Крит, где в то время проживало негреческое население, государственность сложилась раньше, чем в балканской Греции, подвергшейся в конце III тысячелетия до н. э. завоеванию греков-ахейцев. По сути, крито-микенский период — это предыстория античности.

Минойская цивилизация (Крит)

  1. Раннеминойский период (XXX—XXIII вв. до н. э.). Господство родовых отношений, начало освоения металлов, зачатки ремесла, развитие мореплавания, сравнительно высокий уровень аграрных отношений.
  2. Среднеминойский период (XXII—XVIII вв. до н. э.). Известен также как период «старых», или «ранних», дворцов. Появление раннегосударственных образований в разных уголках острова. Строительство монументальных дворцовых комплексов в ряде регионов Крита. Ранние формы письменности.
  3. Позднеминойский период (XVII—XII вв. до н. э.). Расцвет минойской цивилизации, объединение Крита, создание морской державы царя Миноса, широкий размах торговой деятельности Крита в бассейне Эгейского моря, расцвет монументального строительства («новые» дворцы в Кноссе, Маллии, Фесте). Активные контакты с древневосточными государствами. Природная катастрофа середины XV века до н. э. становится причиной упадка минойской цивилизации, что создало предпосылки для завоевания Крита ахейцами.

История открытия и названия

Открыта 16 марта 1900 года английским археологом Артуром Эвансом и названа в честь мифического царя Крита Миноса — владельца лабиринта, построенного, по легенде, Дедалом. По той же легенде, древние греки платили дань Миносу людьми, которых он скармливал чудовищу Минотавру — порождению его жены Пасифаи.

Характеристики

  1. Минойская цивилизация представляла собой государство, управляемое царем.
  2. Минойцы вели торговлю с Древним Египтом, вывозили медь с Кипра. Для архитектуры характерны переосмысленные египетские заимствования (например, использование колонн).
  3. Армия минойцев была вооружена пращами и луками. Характерным вооружением у минойцев был также двухсторонний топор лабрис.
  4. Как и у других народов Старой Европы, у минойцев был распространён культ быка</span>ruen (см. таврокатапсия).
  5. Минойцы плавили бронзу, производили керамику и строили дворцовые комплексы с середины XX века до н. э. (Кносс, Фест, Маллия).
  6. Как и другие доиндоевропейские религии Европы, миносская религия не чужда пережитков матриархата. В частности, почиталась Богиня со змеями (возможно, аналог Астарты).

Культурные связи

По свидетельству Гомера, помимо собственно минойцев (автохтонных критян, этеокритян) на Крите проживали пеласги (согласно Геродоту и другим, прибывшие из Малой Азии или Греции), а также кидоны (малочисленный народ, возможно, родственный минойцам — от них происходит название города Кидония). Позднее на остров проникли ахейцы (греки).

Генетическая принадлежность минойского (этеокритского) языка не установлена. Частичная дешифровка критского письма позволила выявить некоторые морфологические показатели. Не поддаётся расшифровке фестский диск.

Закат

Минойская цивилизация сильно пострадала в результате природной катастрофы XV века до н. э. — вулканического взрыва на острове Тира (Санторин), породившего катастрофическое цунами. Это извержение вулкана, возможно, послужило основой мифа об Атлантиде.

Ранее предполагалось, что извержение вулкана уничтожило минойскую цивилизацию, однако археологические раскопки на Крите показали, что минойская цивилизация существовала по крайней мере около 100 лет после извержения (обнаружен слой вулканического пепла под сооружениями минойской культуры).

После извержения власть на острове захватили ахейцы. Возникла микенская культура (Крит и материковая Греция), объединяющая в себе минойские и греческие элементы. В XII веке Микенская культура была уничтожена дорийцами, которые в итоге заселили и Крит. Вторжение дорийцев привело к резкому культурному упадку, вышло из употребления критское письмо.

Тем не менее этеокритский язык (язык автохтонных критян), по-видимому, ещё продолжал существовать — последние его памятники, записанные греческим алфавитом, относятся к III веку до н. э. (тысячелетие спустя после исчезновения минойской цивилизации!).

Микенская цивилизация (Балканская Греция)

  1. Раннеэлладский период (XXX—XXI вв. до н. э.). Господство в Балканской Греции родоплеменных отношений в среде догреческого населения. Появление первых крупных поселений и протодворцовых комплексов.
  2. Среднеэлладский период (XX—XVII вв. до н. э.). Расселение на юге Балканского полуострова первых волн носителей греческого языка — ахейцев, сопровождавшееся некоторым снижением общего уровня социально-экономического развития Греции. Начало разложения родоплеменных отношений у ахейцев.
  3. Позднеэлладский период (XVI—XII вв. до н. э.). Возникновение раннеклассового общества у ахейцев, формирование производящей экономики в сельском хозяйстве ряда государственных образований с центрами в Микенах, Тиринфе, Пилосе, Фивах и др., формирование оригинальной письменности, расцвет микенской культуры. Ахейцы подчиняют Крит и уничтожают минойскую цивилизацию. В XII веке до н. э. в Грецию вторгается новая племенная группа — дорийцы. Гибель микенской государственности.

Раннеэлладский период Греции

Является частью крито-микенского периода греческой истории.

В IIIII тысячелетиях до н. э. в Балканской Греции обитали пеласги, лелеги и карийцы, вся страна, по словам Геродота, называлась Пеласгией. Поздние греческие историки считали эти народности варварами, хотя в действительности их культура находилась на более высоком уровне развития (об этом свидетельствуют археологические данные), чем культура греков-ахейцев, вторгшихся на территорию Греции на рубеже IIIII тысячелетий до н. э.

Все поселения раннеэлладской эпохи можно разделить на два вида — это цитадели (например, в Лерне), в которых проживали представители родоплеменной знати, и плотно застроенные посёлки (например, Рафина и Зигуриес), заселенные в основном крестьянами-земледельцами. Все цитадели были окружены оборонительными сооружениями, которые присутствовали также в некоторых поселениях.

Помимо земледелия в раннеэлладский период возникает ремесло (гончарное, кузнечное), но численность ремесленников была мала и продукция обеспечивала местный спрос, хотя не исключено, что она также выходила за пределы отдельной общины.

Разделение поселений на цитадели и посёлки может говорить о начале классообразования во второй половине III тысячелетия до н. э. Цивилизация этого периода уже опережала в своём развитии другие европейские культуры, однако дальнейшему прогрессивному росту помешало передвижение племён по территории Балканской Греции.

Возникновение первых ахейских государств

С приходом первой волны ахейских племен можно говорить о формировании греческой народности в начале II тысячелетия до н. э. Археологические данные находок среднеэлладского периода (XX—XVII) говорят о некотором упадке культуры этого периода по сравнению с культурой раннеэлладского периода. В погребениях этого времени отсутствовали изделия из металла, вместо них вновь появляются каменные орудия, инвентарь таких погребений очень скуден и однообразен, скорее всего, это можно объяснить отсутствием классового расслоения общества. Также исчезают монументальные сооружения, хотя нельзя не отметить появление некоторых новшеств, таких как гончарный круг и боевая колесница.

Все поселения среднеэлладского периода располагались, как правило, на возвышенных участках и были укреплены, примером такого поселения является городище Мальти-Дорион в Мессении. В центре этого городища располагался дворец, к нему примыкали мастерские ремесленников, остальную часть составляли дома простых людей и складские помещения.

К концу среднеэлладского периода стал ощущаться культурный подъём в развитии цивилизации материковой Греции, возникают первые государственные образования, происходит процесс классообразования, проявляющийся в выделении прослойки знати, наблюдается значительный рост населения, связанный с успехами сельского хозяйства. Выросло количество, как мелких населённых пунктов, так и крупных городов. Период в истории Греции между XVI и XI веками до н. э. принято называть микенской эпохой, по названию крупнейшего политического и экономического центра континентальной Греции — Микен, расположенного в Арголиде.

Вопросы об этническом происхождении носителей микенской цивилизации долгое время оставались одними из сложнейших, только после расшифровки учёными линейного письма утвердилось мнение, что это были ахейцы. Ахейцы, переселившиеся на Крит и острова Малой Азии около XVI века до н. э., по-видимому, происходили от северных, фессалийских ахейцев.

Первые города-государства, образованные в XVII—XVI веках до н. э. — Микены, Тиринф, Пилос — имели тесные культурные и торговые связи с Критом, микенская культура многое заимствовала от минойской цивилизации, влияние которой ощущается в культовых обрядах, светской жизни, художественных памятниках; несомненно, от критян было воспринято искусство постройки судов. Но микенской культуре были присущи только ей свойственные традиции, уходящие корнями в глубокую древность (по мнению А. Эванса, микенская культура есть только ответвление критской и лишена какой-либо индивидуальности), свой путь развития. Несколько слов можно сказать о развитии микенской торговли и внешних отношений с другими государствами. Так, ряд предметов, найденных в Египте и ранее считавшихся привезенными с Крита, теперь определяется как изделия микенских ремесленников. Существует гипотеза, согласно которой микенцы помогли фараону Яхмосу (XVI в. до н. э.) в его борьбе с гиксосами, а во времена Эхнатона (XV в. до н. э.) в его новой столице Ахетатоне была распространена микенская керамика.

В XV—XIII веках до н. э. ахейцы завоевали Крит и Киклады, колонизировали многие острова в Эгейском море, основали ряд поселений в глубине территории Греции, на месте которых позднее взросли знаменитые античные города-государства — Коринф, Афины, Дельфы, Фивы. Этот период считается временем расцвета микенской цивилизации.

Ахейцы поддерживают не только старые критские торговые связи, но и прокладывают новые морские маршруты на Кавказ, Сицилию, в Северную Африку.

Основными центрами, как и на Крите, были дворцы, однако важным отличием их от критских является то, что они были укреплены и представляли собой цитадели. Поражают собой монументальные размеры цитаделей, стены которых построены из необработанных глыб, достигающих в некоторых случаях веса до 12 тонн. Самой выдающейся цитаделью, пожалуй, является Тиринфская, вся оборонительная система которой была продумана с особой тщательностью для предотвращения всех неожиданных пагубных ситуаций.

Возвращение Гераклидов

Образованию городской общины в том виде, как она рисуется в Илиаде и Одиссее, с разнородным населением на определённой территории, со всеми особенностями государственного устройства, содействовало передвижение эллинских племён, известное под именем возвращения Гераклидов или переселения дорийцев в Пелопоннес. Происходившее при этом смешение племён и объединение завоевателей и завоёванных в общей политической организации, жажда успеха и благоустройства на новых местах должны были ускорять переход от родового строя к территориальному, государственному. Следовавшее за передвижением дорийцев основание колоний в Малой Азии и на островах действовало в том же направлении ещё сильнее: новые интересы и новые отношения вызывали к жизни новые формы общественного устройства.
Передвижение эллинов, в котором главная роль принадлежала дорийцам, приурочивается к XII веку (с 1104 г.); началось оно вторжением эпирского народа фессалийцев через Пинд в ту страну, которая в историческое время именовалась Фессалией. Эолийские туземцы были частью покорены, частью бежали на юг и дали своему местожительству название Беотии. Жившие у подножия Олимпа дорийцы двинулись сначала в ту область, которая впоследствии называлась Доридой, а оттуда часть их, вместе с этолийцами, через Коринфский залив переправлялась в Пелопоннес, до того времени занятый ахейцами и в северной части ионийцами.
Только после продолжительной борьбы с туземцами дорийцы мало-помалу утвердились в Мессении, Лаконике, Арголиде, куда они проникли со стороны Аргосского залива, и в Коринфе. Ахейцы вынуждены были или покориться пришельцам на положении неполноправных обывателей, или, утратив свои племенные особенности, слиться с победителями воедино, или, наконец, сняться с насиженных мест. С этого времени название Ахайи получила северная полоса полуострова, откуда ионийцы бегали к своим соплеменникам в Аттику: прибрежную область заняли спасавшиеся от дорян ахейцы. Другая часть ахейцев покинула Пелопоннес и поселилась на острове Лесбос.
С Коринфского перешейка дорийцы проникли в среднюю Грецию и здесь завладели Мегаридою. В Пелопоннесе удержались на своих землях, в политической независимости от дорийцев, жители Аркадии, а Елида досталась союзникам дорийцев, этолийцам. Ближайшими последствиями того же завоевания Пелопоннеса было и выселение ионийцев из Аттики и других областей на острова и малоазийское побережье, где возникло ионийское 12-градие (Милет, Ефес, Фокея, Колофон и др.), и основание дорийцами, вышедшими преимущественно из Арголиды, шести городов (Гексаполис) на карийском берегу и на прилегающих к нему островах.
С возвращением Гераклидов и основанием древнейших колоний, которые, в свою очередь, послужили метрополиями новых поселений, эллинская народность окончательно разместилась в Греции на постоянное жительство. Это событие составляет рубеж, за которым лежит царство легенд и мифов, а по другую сторону начинается историческое существование Греции как страны эллинов.

Поэтические источники

Состояние эллинских обществ, ближайшее к историческому времени, обрисовано с замечательною яркостью и полнотою в так называемых гомеровских поэмах, Илиаде и Одиссее, к началу VIII века до н. э. существовавших приблизительно в нынешнем виде. Изображенное в них состояние общества содержит в себе все элементы дальнейшего развития Греции и составляет как бы исходный момент в образовании различных форм государственного устройства. Создание Илиады и Одиссеи относится к Х—IX векам. Воспетые в поэмах события отделены от времени составления поэм передвижением племён и народов в материковой Греции, последствием чего было основание малоазийских и островных колоний. Распределить содержащиеся в поэмах исторический материал по эпохам и периодам нет возможности; главная доля его принадлежит временам самого автора. Индивидуальный тип эллина с его наиболее постоянными достоинствами и слабостями, верованиями и наклонностями установился уже в обществе времён Гомера.

Если судить по поэме, положительных законов в этом обществе ещё нет, поэтому уклонения от нормы отношений в ту или другую сторону здесь чаще и менее чувствительны; однако имеют большую силу исконные обычаи и установки, охраняемые самими богами, а также общественное мнение. Однако вывод об отсутствии законов может быть ошибочным: достаточно провести сравнение с современными фильмами или другими литературными произведениями, чтобы понять, что авторы часто показывают героев в обстановке, где фактически не действуют законы.

В обществе ещё действуют пережитки родового строя, особенно в семейных и частно-правовых отношениях, но городская община уже сложилась, управление ею распределено между единоличным вождём, советом старейшин и народом. Экономическая зависимость иных вождей от народа, сила публичного слова, наличие ораторов, примеры критики, направленной против вождей и тому подобного, свидетельствуют, что уже в эту пору народ в городских общинах не был бесправной массой или безответным орудием других органов власти. Если от народа требуется покорность вождю, то и для вождя обязательны забота о народе, справедливость в решении дел, храбрость на войне, мудрость советов и красноречие в мирное время.
Личные достоинства вождя — одно из необходимых условий почёта со стороны народа и самого повиновения его требованиям. Дальнейший успех общественности состоял в том, что взаимные отношения властей приобрели большую определённость: понятие общего блага в государстве получило перевес над всеми прочими интересами, личные достоинства и заслуги перед обществом были главным правом на влияние и значение в государстве.

Гомеровское общество далеко не однородно по своему составу: в нём различаются люди простые и знатные, кроме свободных есть рабы, в среде свободных наблюдаются различия по состоянию и роду занятий, взаимные отношения между господами и рабами носят на себе печать патриархальной простоты и близости, в отношениях мужчины и женщины замечается больше равноправия, чем это было в более позднее, историческое время. Поэмы Гесиода восполняют показания гомеровских песен об эллинском обществе в ту отдалённую пору.

Полисный период

(XI—IV вв. до н. э.) Этническая консолидация греческого мира. Становление, расцвет и кризис полисных структур с демократической и олигархической формами государственности. Высшие культурные и научные достижения древнегреческой цивилизации.

Гомеровский (предполисный) период, XI—IX века до н. э.

Этот период известен также как «греческие тёмные века». Окончательное разрушение остатков микенской (ахейской) цивилизации, возрождение и господство родоплеменных отношений, их трансформация в раннеклассовые, формирование уникальных предполисных общественных структур.

Архаическая Греция (VIII—VI вв. до н. э.)

Первый период античности. Начинается параллельно с закатом бронзового века. Началом периода античности принято считать дату учреждения древних Олимпийских игр в 776 году до н. э.

Формирование полисных структур. Великая греческая колонизация. Раннегреческие тирании. Этническая консолидация эллинского общества. Внедрение железа во все сферы производства, экономический подъём. Создание основ товарного производства, распространение элементов частной собственности.

Классическая Греция (V—IV вв. до н. э.)

V—IV века до н. э. — период высшего расцвета полисного устройства. В результате победы греков в Греко-персидских войнах (500—449 гг. до н. э.) происходит возвышение Афин, создаётся Делосский союз (во главе с Афинами). Время высшего могущества Афин, наибольшей демократизации политической жизни и расцвета культуры приходится на время правления Перикла (443—429 гг. до н. э.). Борьба между Афинами и Спартой за гегемонию в Греции и противоречия между Афинами и Коринфом, связанные с борьбой за торговые пути, привели к Пелопоннесской войне (431—404 гг. до н. э.), которая завершилась поражением Афин.

Характеризуется. Расцвет экономики и культуры греческих полисов. Отражение агрессии персидской мировой державы, подъём национального самосознания. Нарастание конфликта между торгово-ремесленными типами полисов с демократическими формами государственного устройства и отсталыми аграрными полисами с аристократическим устройством, Пелопоннесская война, подорвавшая экономический и политический потенциал Эллады. Начало кризиса полисной системы и потеря независимости в результате македонской агрессии.

Эллинистический период

Эллинистический (IV—I вв. до н. э.). Кратковременное утверждение мировой державы Александра Македонского. Зарождение, расцвет и распад эллинистической греко-восточной государственности.

Первый эллинистический период (334—281 гг. до н. э.)

Походы греко-македонского войска Александра Македонского, краткий период существования его мировой державы и её распад на ряд эллинистических государств.
Высокий эллинизм совпал по времени с ожесточенными пуническими войнами, отвлекавшими внимание Рима от восточных областей Средиземноморья, и длился до завоевания римлянами Македонии в 168 году и разрушения ими Коринфа. В эти годы процветал Родос, играло огромную роль богатое Пергамское царство при Аттале I (241—197 гг.) и Евмене II (197—152 гг.), создавались величественные памятники птолемеевского Египта.
Первый эллинистический период характеризуется [antika-vlast.at.ua/load/drevnjaja_grecija/istorija/shevchenko_o_k_geroi_cari_bogi_antichnyj_krym_v_kontekste_evrazijskoj_civilizacii/10-1-0-29 началом традиции обожествления царя.] К завершению периода царский культ становится «визитной карточкой» эпохи эллинизма, его формы и ритуалы проникают практически на все уровни индивидуальной и общественной жизни, становясь важнейшей чертой сакральных практик той эпохи.

Второй эллинистический период (281—150 гг. до н. э.)

Расцвет греко-восточной государственности, экономики и культуры.

Третий эллинистический период (150—27 гг. до н. э.)

Кризис и распад эллинистической государственности.

Римская империя

Римская империя (27 г. до н. э. — 476 г. н. э.)

Принципат (27 г. до н. э. — 284 г. н. э.)

Тетрархия и доминат (285—324 гг. н. э.)

Упадок Римской империи (395—476 гг. н. э.)

География античности

Балканская Греция в древности занимала территорию ок. 88 тыс. кв. км. На северо-западе граничила с Иллирией, на северо-востоке — с Македонией, на западе омывалась Ионическим (Сицилийским), на юго-востоке — Миртойским, на востоке — Эгейским и Фракийским морями. Включала три региона — Северную Грецию, Среднюю Грецию и Пелопоннес. Северная Греция горным хребтом Пинд делилась на западную (Эпир) и восточную (Фессалия) части. Средняя Греция отграничивалась от Северной горами Тимфрест и Эта и состояла из десяти областей (с запада на восток): Акарнания, Этолия, Локрида Озольская, Дорида, Фокида, Локрида Эпикнемидская, Локрида Опунтская, Беотия, Мегарида и Аттика. Пелопоннес соединялся с остальной Грецией узким (до 6 км) Коринфским перешейком.

Центральной областью Пелопоннеса была Аркадия, которая граничила на западе с Элидой, на юге с Мессенией и Лаконией, на севере с Ахайей, на востоке с Арголидой, Флиунтией и Сикионией; в крайнем северо-восточном углу полуострова располагалась Коринфия. Островная Греция насчитывала несколько сот островов (самые крупные — Крит и Эвбея), образовывавших три больших архипелага — Киклады на юго-западе Эгейского моря, Спорады в восточной и северной его части и Ионические острова у западного побережья Малой Азии. Балканская Греция — в основном гористая страна (её пронизывают с севера на юг два ответвления Динарских Альп) с чрезвычайно изрезанной береговой линией и многочисленными заливами (самые крупные — Амбракийский, Коринфский, Мессенский, Лаконский, Арголидский, Саронический, Малийский и Пагасейский).

Самые крупные из греческих островов — Крит к юго-востоку от Пелопоннеса и Эвбея, отделенная от Средней Греции узким проливом. Многочисленные острова Эгейского моря образуют два больших архипелага — Киклады на юго-западе и Спорады в восточной и северной его части. Самые значительные из островов у западного побережья Греции — Керкира, Левкада, Кефалиния и Закинф.

Наследие античности

Античность и современное общество

Античность оставила огромный след в современности.

Анализ средств массовой информации и предпочтений читателей показывает, что на рубеже XXXXI веков общество находится на подъёме интереса к античному наследию[3]. По всему миру ведутся интенсивные археологические поиски, и их результаты немедленно становятся предметом внимания средств массовой информации и общественного обсуждения. Например, турецкие археологи в течение семи лет ведут исследования в античном городе Антадрос на северо-западе современной Турции — пытаются найти свидетельства поселений легендарных киммерийцев. По словам историка Гюрджана Полата из турецкого Эгейского университета, «время настоящих открытий ещё впереди»[4][значимость?]. Археологи из римской Французской школы и Университета Бордо летом 2006 года начали раскопки крупного некрополя в римских катакомбах святых Петра и Маркеллина, относящихся к началу христианства в Древнем Риме[5][значимость?]. Серьёзные дискуссии ведутся в связи с началом раскопок так называемых «боснийских пирамид» на территории Боснии и Герцеговины[6].

В XIX веке сложилась теория «греческого чуда» — абсолютного совершенства искусства классической Греции, по сравнению с которыми искусство эллинизма и Рима было упадком и эпигонством. Развитие книгопечатания стимулировало изучение греческих и латинских авторов и знакомство с ними. Теорема Пифагора, геометрия Евклида, закон Архимеда стали основой обучения в школе. Труды античных географов, исходивших из шарообразности Земли и вычисливших её объём, сыграли немалую роль в великих географических открытиях. Философские системы античных мыслителей вдохновляли философов Нового времени.

В XVIII веке, в преддверии Великой французской революции, философы-материалисты обращаются к Лукрецию. Его учение о возникновении мира из атомов, об эволюции природы и человеческого общества без божественного промысла, о естественном договоре, объединяющем людей для общей пользы, о законе, который не бог, а люди устанавливают для той же пользы и отменяют его, когда он этой пользе перестает удовлетворять, было созвучно передовым теориям того времени. И столь же созвучны были идеи народовластия, равенства, свободы, справедливости, хотя, став революционными лозунгами 18 в., они понимались гораздо шире, чем в античности.

Европейский театр и литература постоянно обращались к античности, и все более многообразными становились их связи с нею. Обрабатывались античные сюжеты: «Антоний и Клеопатра» и «Юлий Цезарь» у Шекспира, «Андромаха», «Федра», «Британик» у Расина, «Медея», «Гораций», «Помпей» у Корнеля. Воспроизводились целые пьесы. Например, «Комедия ошибок» Шекспира повторяла «Менехмов» Плавта, а «Скупой» Мольера — плавтовский «Ларчик». Слуги комедий Мольера, Лопе де Вега, Гольдони похожи на ловких, умных рабов Плавта, помогавших господам устраивать свои любовные дела. Переводились античные романы и в подражание им писались новые. Множество античных образов и сюжетов — богов, богинь, героев, битв и празднеств — служило темами художникам и скульпторам, трактовавшим их в соответствии со вкусами своего времени. Так, активный участник Великой французской революции — художник Давид — в противоположность художникам, угождавшим вкусам изнеженной знати, писал античных героев, преисполненных патриотических и гражданских чувств: «Клятва Горациев», «Смерть Сократа», «Леонид у Фермопил».

Римское право легло в основу Романо-германской семьи правовых систем.

В новое и новейшее время античный мир сохранил своё значение в самых разных сферах духовной и интеллектуальной деятельности. К нему обращаются историки, социологи, культурологи. Античный мир как некий замкнутый цикл известный с возникновения до гибели, постоянно служит эталоном для культурологов.[[Категория:Википедия:Нет источников с Ошибка: неправильное время]]К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)Ошибка выражения: неожидаемый оператор <

Адаптация античной культуры в России

В Древней Руси первым источником античного влияния стала православная литература, пришедшая на Русь вместе с христианством из Византии и южных славянских земель. Античная мифология потеряла в Древней Руси культурное содержание и превратилась в понятие чисто религиозное, языческое, противоположное христианству[7]. Упоминание античных реалий в древнерусской литературе сопровождалось безоговорочным осуждением «еллинской прелести». Выдернутые из контекста цитаты из античных философов представали подтверждением христианских идей, античные божества упоминались в качестве бесов в обличениях язычества, или же рассматривались как исторические личности. Сама античная история интересовала книжников в контексте священной истории и воспринималась сквозь призму церковного предания[8]. Некоторые философские концепции античных авторов, к примеру Платона, представлялись православным писателям христианскими по своей сути и поэтому достойными сохранения. Они попадали в древнерусскую книжность (с указаниями авторства или анонимно)[9]. Сведения об античном прошлом содержали и исторические сочинения: в XI—XII вв. переведена «История Иудейской войны» Иосифа Флавия. Её знали и использовали в своих произведениях Иосиф Волоцкий, Иван Грозный, протопоп Аввакум[10]. Уже в XI в. на Руси были известны отразившие историю древнего мира византийские хроники. Позднее русскому читателю стали доступны романы об Александре Македонском и произведения о Троянской войне[11]. В XVII столетии ситуация начала меняться, а начиная со времени правления Петра I государство целенаправленно распространяло знания об античной культуре. Античность стала органической частью русской культуры. Без знакомства с ней невозможно понять многочисленные греческие и римские реминисценции у классиков русской литературы. В России ещё в XVIII в. переводили античных авторов, и уже Державин написал свой «Памятник» в подражание «Памятнику» Горация. Прекрасно знал римскую литературу А. С. Пушкин. Его переводы по адекватности подлиннику не знают себе равных. К античным сюжетам обращались Д. С. Мережковский («Юлиан Отступник»), Л. Андреев (пьесы «Похищение сабинянок» и «Конь в сенате»). По мнению зачинателя отечественного антиковедения М. С. Куторги (1809—1889) «ни одно начало не произвело на русскую народность такого сильного влияния и не проникло так глубоко, как начало эллинское», почему он «указывал и постоянно выставлял необходимость изучения древней Греции, вернее говоря, эллинства, для знания нашей собственной русской народности»[12]. Академик А. К. Наук (1822—1892) считал, что «кроме новых греков, нет другого народа, более связанного своими историческими судьбами с древними эллинами, как народ русский»[13].

Напишите отзыв о статье "Античность"

Примечания

  1. 1. Античность,(ист. эпоха) 2. античность,(то, что относится к этой эпохе; свойство по прил. античный) Лопатин В. В., Нечаева И. В., Чельцова Л. К. Прописная или строчная? Орфографический словарь. — М.: Эксмо, 2009. — С. 56. — 512 с.
  2. [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/928/АНТИЧНОСТЬ Античность]
  3. [www.mtvideo.ru/catalog/list.php?PAGEN_1=2&SECTION_ID=228&s1=9&s2=26&s3=228 Историки античности]
  4. По следам Конана-варвара. Время новостей, 7 августа 2006. — с 12.
  5. Найден некрополь первых христиан. Время новостей, 3 июля 2006. — с 6.
  6. Пирамидальные претензии Боснии. Время новостей, 28 марта 2007, № 53(1695), — с 12.
  7. Живов В. М., Успенский Б. А. Метаморфозы античного язычества в истории русской культуры XVII—XVIII вв. // Античность и культура в искусстве последующих веков. М., 1984. С. 204—285.
  8. Буланин Д. М. Античные традиции в древнерусской литературе XI—XVII вв. (Slavistische Beiträge Bd. 278). München, 1991.
  9. Мильков В. В. Сведения о древнегреческой философии в «Хронике» Георгия Амартола // История российско-греческих отношений и перспективы их развития в XXI веке: Материалы конференции. М., 2010. С. 111—125.
  10. Творогов О. В. «История Иудейской войны» Иосифа Флавия // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. I. (XI — первая половина XIV в.). Л., 1987. С. 214—215.
  11. Творогов О. В. Античные мифы в древнерусской литературе XI—XVI вв. // ТОДРЛ. Л., 1979. Т. 33. С. 3—31.
  12. [www.sno.pro1.ru/lib/sergeev_istoriya_drevney_grezii/4.htm В. С. Сергеев. История Древней Греции: Историография древней Греции]
  13. [www.biografija.ru/biography/nauk-avgust-karlovich.htm Наук Август Карлович — Биография]

Ссылки

  • [snokidmifmgu.narod.ru/ Студенческое научное общество кафедры истории древнего мира МГУ Ὁ ΛΌΓΟΣ]
  • [centant.pu.ru/sno/index.htm Студенческое научное общество при Кафедре истории древней Греции и Рима Исторического факультета СПбГУ]
  • Карышковский, Пётр Осипович [klad.kiev.ua/biblioteka/olvia.htm Монеты Ольвии. Киев, 1988.] ISBN 5-12-000-104-1.
  • [www.antica.lt/ Искусство и культура античности]
  • [musstudent.ru/biblio/49-music-history/91-livanova-t-qistoriya-zapadnoevropeiskoi-muzyki-do-1789-goda-uchebnik-v-2-h-tt-t-1-m-1983-s-5-24-vvedenie-muzykalnaya-kultura-antichnosti Ливанова Т. История западноевропейской музыки до 1789 года Учебник в 2-х тт. Т. 1. М., 1983 с. 5-24 ВВЕДЕНИЕ. МУЗЫКАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА АНТИЧНОСТИ]
  • [www.4living.ru/guide/stili/anticnost/ Энциклопедическая статья о стиле античность в предметах интерьера]
  • [www.piotr.com.ua/antik.html Ощутить дух античности — возможно ли это? Статья о применении античного стиля в современной квартире либо доме. Рассматриваются вопросы декора мебели, настенных росписей и подбора цветов.]
  • Пучков А. А. Парадокс античности: Принцип художественно-пластической телесности античной архитектуры. — Киев: НИИТИАГ, 1998. — 408 с. — ISBN 966-7452-02-6.
  • [antika-vlast.at.ua/ Исследовательский центр: «Сакрализация власти в античности»]

Отрывок, характеризующий Античность

– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.