Антология

Антоло́гия (др.-греч. ἀνθολογία, дословно «собрание цветов, цветник») — собрание литературных текстов сравнительно небольшого объёма (стихотворений, рассказов, афоризмов, очерков), созданных разными авторами. В антологии могут объединять тексты по жанровому, тематическому, формальному или какому-то иному признаку либо представлять наиболее значительные и показательные, с точки зрения составителя, произведения.

Антологии классической эпохи

Уже в древности составлялись такие сборники, особенно маленьких, по большей части эпиграфических, стихотворений различных авторов. Из числа таких антологий более всех известна греческая. Первый составитель такого сборника был Мелеагр из Гадары, около 60 г до н. э. Потом на этом поприще известны: Филипп из Фессалоники, живший, вероятно, во времена Траяна; Диогениан из Гераклеи и Стратон из Сард (оба последние жили при Адриане); Агафий, составивший сборник в VI в. Но все эти древние сборники, которые, впрочем, носили разнообразные заглавия, не сохранились.

До нас дошли два более поздних сборника. Один — составленный в Х в. Константином Кефалой, который пользовался антологиями своих предшественников, в особенности Агафием, — известен как Палатинская антология. Второй был составлен Максимом Планудом в XIV в., константинопольским монахом, который своим выбором из «Антологии» Кефалы обнаружил совершенное отсутствие вкуса, но, с другой стороны, присовокупил известное число любопытных эпиграмм, относящихся к произведениям искусства. Последний сборник издан был впервые учёным греком Иоанном Ласкарисом во Флоренции в 1494 г. и был ещё потом несколько раз перепечатан, например, в Венеции 1503 г. и во Флоренции 1519 г. Из всех сборников только последний был известен долгое время. Анри Этьенн выпустил переиздание в Париже 1566 года, пополненное и из других источников и перепечатывавшееся впоследствии много раз. Известно ещё издание с латинским метрическим переводом Гуго Гроция, начатое де Бошем и оконченное Леннепом (5 т., Утрехт, 1795—1822).

Между тем К. Сальмазий нашёл в 1606 году в Гейдельбергской библиотеке единственный уцелевший список Антологии Константина Кефалы, сравнил его со списком Плануда и выписал из него все поэмы, которых у Плануда не было. Однако обещанное им издание не явилось в свет, равным образом как и издание, предпринятое д’Орвилем. Гейдельбергская рукопись в Тридцатилетнюю войну была перенесена в Рим, оттуда во времена революционных войн в Париж и наконец в 1816 г. возвратилась в Гейдельберг. За это время несколько раз печатались выдержки из неё во всём своём объёме или в отрывках под заглавием: «Anthologia inedita».

Весь материал, увеличенный отрывками древнейших писателей, идиллиями буколических поэтов, гимнами Каллимаха и эпиграммами, найденными в надписях и других сочинениях, издан Брунком в «Analecta veterum poetarum Graecorum» (3 т., Страсбург, 1776). Потом переиздан с некоторыми пропусками Фридрихом Якобсом в его «Anthologia Graeca sive poetarum Graecorum lusus ex recensione Brunckii» с объяснениями (13 т., Лейпциг, 1794—1814). Затем Якобс приготовил второе издание на основании копии, сделанной в Риме 1776, из пфальцской рукописи. В основание этого издания вошла рукопись «Антологии» Константина Кефалы, к которой присоединены эпиграммы, найденные у Плануда и в других источниках: «Anthologia Graeca ad fidem codicis olim Palatini nunc Parisini ex apographo Gothano edita» (3 тома, Лейпциг, 1813—17). Велькер присовокупил сюда два дополнения из различных источников в «Sylloge epigrammatum Graecorum» (Бонн, 1828—29). Новое издание по подобному плану с латинским переводом и комментариями Ф. Дюбнера (умершего до окончания второго тома) появилось в Париже (т. 1 и 2, 1864—72). Переводили также на немецкий язык некоторые избранные отрывки Штольберг, Фосс, Конц, в особенности же И. Г. Гердер в своих «Zerstreute Blätter» (ч. I и II) и Якобс в «Leben und Kunst der Alten» (2 т., Гота, 1824), затем И. Г. Регис (Штутгарт, 1856). Полный перевод предпринят был В. Э. Вебером и Г. Тудихумом (Штутгарт, 1838 и след.).

Мы не имеем ни одной древней римской антологии. Только более поздние писатели стали составлять сборники наподобие греческих; они черпали материал из одного большого сборника, относящегося к VI в., или же выбирали разбросанный в рукописных сочинениях и надписях. Первым таким составителем был Скалигер, издавший «Catalecta veterum poetarum» (Лейден, 1573); к этому сборнику примкнули: так называемая «Priapeia» и «Epigrammata et poemata vetera ex codicibus et lapidibus collecta», изданная Пьером Питу в Париже в 1590 г. Этими изданиями пользовался Пётр Бурман-младший для своей «Anthologia veterum Latinorum epigrammatum et poematum» (2 тома, Амстердам, 1759—73), которая заключает в себе 1544 отдельных стихотворения. Она была издана во второй раз Генрихом Майером, пополненная и исправленная (2 т., Лейпциг, 1835). В 1869 г. было предпринято Александром Ризе новое критическое издание, из которого были исключены многие тексты, добавленные Бурманом ошибочно; второе, пересмотренное издание редакции Ризе вышло в 1894 г., а в 1895—1897 гг. впервые появилась вторая часть этого проекта, «Carmina Latina Epigraphica», под редакцией Ф. Бюхелера.

Антологии в восточных культурах

Литературы восточных культурных народов весьма богаты подобными сборниками, в которых или сгруппированы по отдельным предметам извлечения из лучших поэтов, или же содержатся выдержки из стихотворений одного поэта. К ним часто присоединены биографические заметки, изложенные в хронологическом порядке, по национальностям. Древнейшую известную антологию имеют китайцы в книге «Ши-Цзин», которая принадлежит к каноническим книгам и авторство её приписывается Конфуцию.

Санскритская литература имеет немногие антологические сборники. Зато богаче в этом отношении арабская литература, от которой обычай составлять антологии перешёл в персидскую литературу. Персидские сборники, многочисленные и часто очень обширные, называющиеся «Tedskireh», послужили образцом для тюркских, османских и мусульмано-индусских сборников.

Антологии в литературе Нового времени и современности

Многочисленные сборники избранных отрывков из произведений поэтов или других писателей, которые являются во всех европейских странах, носят тоже часто названия антологий.

Литература

• Антологiя // [books.google.ru/books?id=ZOcOAQAAIAAJ&printsec=frontcover Энциклопедический словарь, составленный русскими учёными и литераторами. Том IV] / П. Л. Лавров. — СПб.: Тип. И. И. Глазунова и Комп., 1862. — С. 539-542.
• Антология // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Антология

Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро.
– Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор.
– Лепешки французские, – сказал Жерков.
– Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая!
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что то жидкое, и ш ш ш шлеп – казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась.
Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего замешательства, равнодушно отвернулся, как будто говоря: стоит ли глупостями заниматься! Он остановил лошадь, с приемом хорошего ездока, несколько перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу. Шпага была старинная, не такая, какие носились теперь. Князь Андрей вспомнил рассказ о том, как Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это воспоминание. Они подъехали к той самой батарее, у которой стоял Болконский, когда рассматривал поле сражения.
– Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков.
Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это.
– Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер.
– Так, так, – проговорил Багратион, что то соображая, и мимо передков проехал к крайнему орудию.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1 й с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2 й трясущейся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из под маленькой ручки.
– Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов.