Антоний (Вадковский)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Антоний и фамилией Вадковский.

Митрополит Антоний<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Антоний (Вадковский), митрополит Санкт-Петербургский. Худож. А. А. Карелин. 1911 г.</td></tr>
Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский
25 декабря 1898 — 2 ноября 1912
Предшественник:	Палладий (Раев-Писарев)
Преемник:	Владимир (Богоявленский)
Архиепископ Выборгский и Финляндский
24 октября 1892 — 25 декабря 1898
Преемник:	Николай (Налимов)
Епископ Выборгский, викария Санкт-Петербургской епархии
3 мая 1887 — 24 октября 1892
Предшественник:	Сергий (Серафимов)
Преемник:	он сам; викариатсво стало самостоятельной епархией
Имя при рождении:	Александр Васильевич Вадковский
Рождение:	3 (15) сентября 1846(1846-09-15) село Царёвка (Гремячка), Кирсановский уезд, Тамбовская губерния
Смерть:	2 (15) ноября 1912(1912-11-15) (66 лет) Санкт-Петербург
Митрополит Антоний на Викискладе

Митрополи́т Анто́ний (в миру Алекса́ндр Васи́льевич Вадко́вский; 3 [15] сентября 1846, село Царёвка (Гремячка), Тамбовская губерния — 2 [15] ноября 1912, Санкт-Петербург) — епископ Православной Российской Церкви; c 25 декабря 1898 года вплоть до кончины — митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский; с 9 июня 1900 года первенствующий член Святейшего Синода.

Почётный член Петербургской АН (1899); почётный член Казанской, Московской и Петербургской Духовных Академий (1892), Императорского Православного Палестинского общества (1893), Петербургского совета детских приютов (1887), доктор церковной истории (1895)

Биография

Родился 3 сентября 1846 в Царёвка (Гремячка) Кирсановского уезда Тамбовской губернии в семье священника Василия Иовлевича Вадковского.

В 1848—1858 семья проживала в селе Матчерка Моршанского уезда. В детстве дружил со своим ровесником и земляком Василием Богоявленским. Однажды приход священника Василия посетил Феофан (Говоров). Ему были представлены все дети Василия Иовлевича, но он обратил внимание только на Александра, благословил его, возложив руку на голову.

Учился в Тамбовском духовном училище (1860); затем окончил Тамбовскую духовную семинарию (1866); в 1870 — Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия и был оставлен при Академии в качестве доцента по кафедре Пастырского богословия и Гомилетики.

В 1872 26-летний доцент Александр Вадковский вступил в брак с Елизаветой Пеньковской. Его жена была тяжело больна туберкулёзом. Поступок был незаурядным, так как он знал, что она обречена на смерть. У них родилось двое детей. В 1879 овдовел; в 1882 потерял двоих детей. Молодой ученый, статский советник, у которого благополучно складывается карьера, мог вступить второй раз в брак.

4 марта 1883 пострижен в монашество архиепископом Казанским Палладием (Раевым); 6 марта рукоположён во иеромонаха.

14 ноября возведён в сан архимандрита и назначен управляющим Казанским Иоанно-Предтеченским монастырем.

С 8 ноября 1884 — инспектор Казанской Духовной Академии.

В 1885, по протекции Константина Победоносцева, перемещён на аналогичную должность сначала в Московскую, а затем в Санкт-Петербургскую Духовную Академию.

С 15 апреля 1887 — ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии.

3 мая 1887 хиротонисан во епископа Выборгского, викария Санкт-Петербургской епархии.

В период его ректорства в академии студенты активно «пошли в народ», положив начало устройству внебогослужебных собеседований от Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви на рабочих окраинах столицы.

24 октября 1892 года возведён в сан архиепископа и назначен на новооткрытую Выборгско-Финляндскую кафедру.

С 27 октября 1892 года — присутствующий в Святейшем Синоде.

По воспоминаниям Аполлинария Львова, встретившегося с ним в апреле 1893 года:

Не одобряет «Москов[ские] Ведомости]», проявляющие большой и бестолковый задор к Финляндии, могущий совершенно напрасно фанатизировать толпу. Ей, в общем совершенно спокойной и в[есьма] благодушно относящейся к православию, начинают теперь преподносить и развивать мысль о том, что русское правительство хочет насильно обратить всех в православие. Понятно, что после всего этого православному епископу трудно будет и показаться в Финляндии. Теперешняя задача Антония — строить там церкви и школы и тем действительно создать православных, имеющихся ныне номинально. Для этого необходимы средства. Дадут ли? А все-таки Антоний — один из лучших архиереев. От него не пахнет плесенью и затхлостью, не слышно запаха и деревянного масла с ладаном.

С 1893 по 1898 года возглавлял образованную в связи со стремлением старокатоликов к соединению с Православием Синодальную комиссию по старокатолическому вопросу.

5—22 июня 1897 года архиепископ Антоний был первым русским иерархом, посетившим Англию, где представлял Святейший Синод на торжествах по случаю празднования 60-летнего юбилея (Бриллиантового Юбилея) Королевы Виктории, имея при том и более широкое поручение интенсифицировать сношения с Церковью Англии; миссия была успешно им выполнена: владыка вернулся на родину обладателем почетных степеней доктора богословия и прав Оксфордского и Кембриджского университетов.

За время правления епископа Антония (Вадковского) были построены новые храмы, число приходов возросло с 23 до 37, основан Линтульский Свято-Троицкий женский монастырь и развернуло свою деятельность миссионерское Братство преподобных Сергия и Германа Валаамских, основанное в 1885 году; c 1898 года издавался журнал на финском языке «Aamun Koitto» («Утренняя заря»), на русском — Рождественские и Пасхальные листки, начала работу комиссия по переводу богослужебных книг на финский язык.

25 декабря 1898 года возведён в сан митрополита и назначен митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским, священно-архимандритом Свято-Троицкой Александро-Невской лавры; пожалован белым клобуком и крестом из драгоценных камней; член Святейшего Синода.

9 июня 1900 года по смерти митрополита Киевского Иоанникия (Руднева) становится первенствующим членом Святейшего Синода.

16 января 1906 года по повелению Николая II стал во главе Предсоборного Присутствия, которое закончило свою работу 15 декабря того же года.

22 апреля 1906 года избран членом Государственного совета; 27 июня освобождён по собственному прошению.

С мая 1910 года по болезни не совершал богослужений.

Скончался в 4 часа 35 минут утра 2 ноября 1912; в 9 часов его тело было перенесено в Крестовую церковь Александро-Невской лавры; 3 ноября его тело было перенесено в Троицкий собор Лавры. В отпевании 5 ноября участвовал 21 архиерей (случай, ранее не бывалый), его возглавил митрополит Московский Владимир (Богоявленский); старшие члены императорской семьи не присутствовали (император и императрица в то время были в дороге из имения Спалы (Царство Польское) в Царское Село), присутствовали Председатель Совета министров В. Н. Коковцов, обер-прокурор В. К. Саблер и другие официальные лица. Похоронен на братском участке Никольского кладбища Лавры.

Внешнецерковная и общественная деятельность; оценка современников

Глубоко чтил Константинопольского Патриарха Иоакима III, чьим планам созыва Вселенского Собора сочувствовал и содействовал.

Разрабатывая проекты церковных преобразований в России, митрополит Антоний сообразовывался с аналогичными проектами, над которыми работали тогда иерархи Константинопольского и Александрийского Патриархатов.

Под его руководством было предпринято всестороннее исследование вопросов, разделявших православных с англиканами и старокатоликами; к последним испытывал особую симпатию, каноничность же англиканской иерархии вызывала у него некоторое сомнение. На Западе труды петербургских богословов вызвали большой резонанс в церковно-богословской среде, имя архиепископа Антония стало широко известно. Труды сторонников церковного единения не привели, однако, к конкретным результатам, прежде всего ввиду косности бюрократического аппарата Российской Церкви, недопонимания западными христианами позиции православной стороны, а также последовавшего после 1917 вынужденного разрыва.

Пользовался благоволением и покровительством Императрицы Марии Феодоровны.

Благословил основание и деятельно заботился об Александро-Невском обществе трезвости, почин которого имел огромный успех по всей России.

Поставил свою подпись, как первенствующий член, под определением Святейшего Синода об отпадении от Церкви графа Л. Н. Толстого, после чего написал два письма графине С. А. Толстой: от 16 марта 1901 и 11 февраля 1902, в которых пытался объяснить ей смысл данного деяния Синода.

Был принципиальным противником вмешательству духовенства в политическую деятельность: так, он был против избрания архиереев в Государственную Думу.

Настаивал на исключении из законодательства формулировки «господствующая Церковь», ибо полалагал, что господство — нехристианская идея.

В среде крайне правых имел репутацию либерала и подвергался критике в печатных органах Союза русского народа, в особенности со стороны председателя Союза А. И. Дубровина. Последний обвинял митрополита в сочувствии к революции. Поводом для нападок послужил отказ освятить знамя Союза, а также покровительство Антония некоторым клирикам вроде епископа Антонина (Грановского), священника Григория Петрова и студентам духовных школ, замешанных в революционном движении. Впоследствии лидеры обновленчества ссылались на Антония как на иерарха, якобы сочувствовавшего их идеям. До 1904 года митрополит покровительствовал также о. Георгию Гапону, однако порвал с ним отношения после того, как Гапон занялся открытой политической деятельностью.

Однако скорее всего Антоний был противником любых политических партий. Он заявил — «правым вашим партиям я не сочувствую и считаю вас террористами: террористы левые бросают бомбы, а правые партии вместо бомб забрасывают камнями всех с ними несогласных». Впрочем, уже в 1907 году А. И. Дубровин и Антоний примирились, после чего иерарх даже отслужил молебен перед открытием всероссийского съезда Союза русского народа.

Своеобразные^{[уточнить]} отношения сложились у него и с Григорием Распутиным; по свидетельству современников, имел натянутые отношения с о. Иоанном Кронштадтским (в дневниках последний взывает: «Господи, убери М.Антония»).

Многолетним помощником митрополита, близким к нему по духу и убеждениям, был будущий свщмч. митрополит Петроградский Вениамин (Казанский).

Ссылки

• Антоний (Вадковский) // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_5841 Антоний (Вадковский): сайт «Православие. База данных»]
• [www.krotov.info/spravki/persons/20person/vadkovskiy.html Антоний Вадковский: Библиотека Якова Кротова]
• [pravpiter.ru/pspb/n129/ta010.htm Митрополит Антоний (Вадковский)]
• [encspb.ru/object/2804009425 Антоний (Вадковский) (1846—1912), митрополит С.-Петербургский и Ладожский 1898—1912]
• [ricolor.org/history/ka/period/4/mitrofanov_book/5/ Протоиерей Георгий Митрофанов. История Русской Православной Церкви (1900—1927) Жизнеописание митрополита Антония (Вадковского)]
• [slovo.russportal.ru/index.php?id=alphabet.a Проповеди митр. Антония (Вадковского)] На сайте Слово пастыря
• [funeral-spb.narod.ru/necropols/nikolskoe/tombs/antoniy/antoniy.html АНТОНИЙ Вадковский]

Отрывок, характеризующий Антоний (Вадковский)

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.