Антонович, Максим Алексеевич

Максим Алексеевич Антонович
Место рождения:	Белополье, Харьковская губерния
Место смерти:	Петроград
Страна:	Российская империя Российская империя РСФСР РСФСР

Макси́м Алексе́евич Антоно́вич (27 апреля [9 мая] 1835, Белополье, Харьковская губерния — 14 ноября 1918, РСФСР, Петроград) — русский литературный критик, публицист, философ.

Биография

Сын дьяка. Окончил Ахтырское духовное училище, Харьковскую семинарию (1855), Петербургскую духовную академию (1859).

Познакомился с Н. А. Добролюбовым; дебютировал в печати статьёй о книге А. П. Щапова о старообрядцах, написанной совместно с Добролюбовым и опубликованной в журнале «Современник».

Занимался репетиторством. Вышел из духовного звания (1862) и до 1865 служил в Военном министерстве.

С 1861 стал постоянным сотрудником «Современника». В начале 1860-х был близок к организации «Земля и воля».

После закрытия журнала «Современник» жил за границей (1866—1868). По возвращении сотрудничал с различными изданиями, занимался переводами.

В 1881 поступил на службу в правление Либаво-Роменской железной дороги, затем перешёл в Государственный банк.

В 1908 вышел в отставку в чине действительного статского советника.

Согласно «ЭСБЕ» М. А. Антонович, как геолог-любитель: «внес ценный вклад в геологию России. Ему удалось открыть в 1871 г. по берегам Западной Двины тот вторичный слой девонского отложения, который до него был неизвестен».

Литературная деятельность

Дебютировав в «Современнике», с 1861 был постоянным сотрудником журнала. Статьями «Современная философия», «Два типа современных философов», «О гегелевской философии» «Современная физиология и философия» (1861—1862) утвердил свою репутацию идейного преемника Н. Г. Чернышевского.

После смерти Добролюбова руководил литературно-критическим отделом «Современника», с конца 1862 участвовал в редактировании журнала. Недолгое время сотрудничал в «Энциклопедическом словаре» П. Л. Лаврова, вёл отдел политики в газете «Очерки».

Его статьи на темы литературы, философии, политики, эстетики носили полемический и остропублицистический характер. Вёл ожесточённую полемику с журналами «Время» и «Эпоха» и их руководителями Н. Н. Страховым и Ф. М. Достоевским (1861—1864). В статье «Асмодей нашего времени» (1862) характеризовал роман И. С. Тургенева «Отцы и дети» как пасквиль на молодое поколение, отказав роману в художественности. Расхождения в оценке романа с Д. И. Писаревым повело к полемике с журналом «Русское слово» и острой критике Писарева и В. А. Зайцева. После второго цензурного предупреждения, полученного «Современником» за статью Антоновича «Суемудрие „Дня“» (1865, № 10) его статьи в журнале в 1866 не публиковались.

После закрытия журнала (июнь 1866) жил за границей.

По возвращении не был принят Н. А. Некрасовым в «Отечественные записки» и выпустил вместе с Ю. Г. Жуковским брошюру «Материалы для характеристики современной русской литературы. Литературное объяснение с Н. А. Некрасовым» (Санкт-Петербург, 1869), в которой Некрасов обвинялся в лицемерии, вероломстве по отношению к бывшим сотрудникам и спекуляции на передовых идеях.

Прервал на несколько лет критическую деятельность. Недолго сотрудничал в научно-популярном журнале «Космос». Перевёл «Историю французской революции» Луи Блана (1871), «Физику» Б. Стюарта (1873), «Геологию» А. Гейки (1875), «Физиологию» Фостера (1875) и другие работы по естественным наукам, истории, философии. Для газеты «Тифлисский вестник» в 1875—1878 писал корреспонденции «Письма из Петербурга» и «Заметки о журналах».

С конца 1877 три месяца руководил отделом критики в журнале «Слово». В ряде статей критиковал современную журналистику и литературу за меркантилизм, фразёрство, извращение идеалов В. Г. Белинского.

В начале 1881 недолго участвовал в журнале «Новое обозрение»; в статье «Мистико-аскетический роман» отрицательно отозвался о романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы».

После 1881 отошёл от журналистики и критики. Занимался переводами, писал научно-критические статьи и рецензии в журналах «Русская школа», «Русское богатство», «Русская мысль».

В 1898—1916 опубликовал ряд статей с воспоминаниями о Добролюбове, Чернышевском, Некрасове, Лаврове.

Философские воззрения

В истории русской философии занял место популяризатора материалистических взглядов. Опираясь на Д. Льюиса, Ч. Дарвина, И. М. Сеченова, критиковал идеалистические системы Платона, Гегеля, Канта, Шопенгауэра и их русских последователей. Был одним из первых дарвинистов в России, пропагандировал дарвинизм в статьях 1860-х годов, выпустил книгу «Ч. Дарвин и его теория» (Санкт-Петербург, 1895).

Произведения

• Избранные философские сочинения. М., 1945.

Литература

• Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. — М.: Большая Российская энциклопедия, 1992. — Т. 1: А—Г. — С. 92—94.

Ссылки

• Антонович Максим Алексеевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [az.lib.ru/a/antonowich_m_a/ Сочинения Антоновича на сайте Lib.ru: Классика]

Отрывок, характеризующий Антонович, Максим Алексеевич

8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!