Антоновский, Юлий Михайлович

Антоновский, Юлий Михайлович — (21 июня 1857, Санкт-Петербург—31 октября 1913, Санкт-Петербург) — русский юрист, писатель и переводчик, более всего известность получивший благодаря своим ценимым до сих пор переводам Ф. Ницше.; после окончания Императорского училища правоведения — сотрудник министерства путей сообщения, позднее — мировой судья последовательно по нескольким участкам Санкт-Петербурга; в молодости — принадлежал к движению народовольцев, находился под гласным надзором; в дальнейшем — кадет, сочувствующий социал-демократическим преобразованиям, масон.

Биография

Внук М. И. Антоновского, который возводил своё происхождение к Жофруа Андрольту из рода графов Ланжеронов, и валашской княжне Ирине (вдове сына Богдана Хмельницкого, Тимофея). Отец, потомственный дворянин Михаил Михайлович Антоновский (16. X. 1810 — 7. VIII. 1880), служил в Капитуле Императорских Российских и Царских орденов Министерства Императорского Двора, в отставку вышел в чине действительного статского советника, мать Мария Николаевна Антоновская (21. IV. 1819 — 17. IX. 1890) .

• 1879 — 15 мая окончил Императорское училище правоведения (40 выпуск); во время учёбы организовал там кружок самообразования.
• 1883 — чиновник Министерства путей сообщения, коллежский асессор. Пишет передовицы для газеты «Новости». Начал поддерживать связь с революционными кругами.

Народная воля

• 1884 — 2 января арестован в Санкт-Петербурге по подозрению в причастности к убийству 16 декабря 1883 года народовольцами бывшим семинаристом Николаем Стародворским (21-го года; являлся агентом министра внутренних дел Д. А. Толстого) и бывшим учителем из Полтавы Василием Конашевичем (24-х лет) начальника Охранного отделения Санкт-Петербурга «инспектора секретной полиции» подполковника Г. П. Судейкина. Во время предварительного следствия Ю. М. Антоновский свою вину отрицал. 3 января 1884 года заключён в Петропавловскую крепость. 13 января переведён в Дом предварительного заключения. Привлекается к следственному дознанию в ходе дела В. Н. Фигнер, проводившемуся ген.-майором Середой с июля 1883 года, по обвинению в причастности к военным кружкам (дело Б. Крайского, Д. Чижова и других.), выявленным в Одессе и Николаеве. Ю. М. Антоновский соприкасался с причастными к так называемому «процессу 14-ти» — С. Златопольским, А. П. Прибылевой-Корбой, М. Ашенбреннером, Аркадием Тырковым. С последним был хорошо знаком через его брата Виктора, окончившего Училище правоведения годом позже Ю. М. Антоновского.

Ключевая фигура в игре жандарма Г. Судейкина, Сергей Дегаев, зная о готовщемся убийстве своего патрона, дважды предупреждал Ю. М. Антоновского об опасности обысков, в конце 1883 года советовал ему эмигрировать. В то же время, в распоряжении предварительного следствия уже была информация, исходившвя от того же С. П. Дегаева, в соответствии с которой Ю. М. Антоновский, «не принадлежа к членам революционной партии в тесном смысле слова, тем не менее постоянно сочувствовал её целям и в плане достижения последних заводил и поддерживал знакомство с выдающимися деятелями этой партии». Ю. М. Антоновский, ища поддержки у своего преподавателя в Училище правоведения, влиятельного и уважаемого юриста Н. С. Таганцева, пишет ему письмо, в котором отрицает какую бы то ни было причастность к революционерами и их деятельности, но признаёт факт частного знакомства с Дегаевым. Однако следствием была выявлено, что Ю. М. Антоновский, «находясь в тесной связи с народовольческими военными организациями, оказывал им активную помощь». При обыске в его доме были обнаружены гектографические копии и нелегальные издания, записки и стихотворения «тенденциозного содержания». По показанию Н. М. Рогачева в Санкт-Петербурге у Ю. М. Антоновского он имел встречи с В. М. Якимовым, фигурой известной ещё по «Земле и воле», террористической группе «Свобода или смерть».

• 30 июля 1884 года по высочайшему повелению (без суда) на пять лет подвергнут гласному надзору с запретом в этот период проживать в местностях, находившихся в статусе усиленной охраны. Поселился в Новгороде, где служил в контроле железных дорог.
• 1888 — в феврале подал всеподданнейшее прошение об освобождении от надзора. 8 апреля по высочайшему повелению ходатайство было удовлетворено.
• C 1895 служил в Санкт-Петербург, где был чиновником в Министерстве путей сообщения. Жил в Царском Селе. С 1898 года до конца своей жизни — мировой судья по разным участкам Санкт-Петербурга. Состоял в Конституционно-демократической партии. Владел домом на Васильевском острове.

Творчество

Начало литературной и переводческой деятельности Ю. М. Антоновского пришлось на годы его пребывания в Новгороде под гласным надзором и сразу после отмены последнего (середина 1880-х — начало 1890-х); оно совпало с периодом утверждения в кругах радикальной буржуазной интеллигенции и легализации литературы определённой философской, социалистической, политэкономической и социально-психологической направленности. Характерно, что немногим ранее или почти в это же время складываются условия для обоснования легального марксизма.

Тематику произведений, им переведённых, очень и очень условно — без возможности получить представление о степени свободы в её выборе, можно счесть демонстрирующей закономерность в постепенной смене его взглядов: от таковых — вектора романтического подпольного радикализма (биографический очерк о Джордано Бруно, впервые издан в 1891 /1892/ году — единственное известное его самостоятельное произведение), к умеренно либерально-буржуазным, в пределах принадлежности к конституционным-демократам, а впоследствии — к социал-демократическим (см. ниже).

Затруднительной представляется характеристика как меры участия Ю. М. Антоновского в подпольных изданиях, так и оценка контента его публикаций в периодике (газета «Новости»). Невозможно с полной определённостью выявить как наличие конъюнктурного заказа, так и влияние меркантильного интереса, — без отчётливого представления о материальном положении автора и его семьи. Однако влияние корпоративных и приватных факторов достаточно отчётливо прослеживается; например, при сопоставлении с эволюцией взглядов Н. С. Тютчева или А. В. Тырковой-Вильямс, о связях и взаимоотношениях с которыми — далее.

Достаточно ценной на этом фоне представляется даже и чрезвычайно краткая, формальная оценка воззрений Ю. М. Антоновского, почти в виде реплики данная много позже А. Н. Потресовым, который в 1928 году в Париже «сообщил Б. И. Николаевскому, что кадет, мировой судья в Петербурге Юлий Михайлович Антоновский был масоном. Но он возмущался, что масоны «ничего не делают», постепенно разочаровывался в них и переходил к социал-демократам».

Джордано Бруно

В его небольшой библиографии уже упомянутая и вообще его первая книга — биографический очерк Джордано Бруно, изданная Ф. Ф. Павленковым в серии «Жизнь замечательных людей», хоть и является единственным произведением самого Ю. М. Антоновского (компилятивным), но продолжает оставаться востребованным и актуальным — до сих пор переиздаётся, и это при том, что жизнеописанию и взглядам философа посвящён довольно внушительный корпус исследований и произведений различных жанров — и не только российских авторов.

К этому времени относится интересный и весьма показательный, в смысле понимания задач книгоиздательства и его тематики, диалог, который воспроизводит Н. А. Рубакин в своих воспоминаниях. Здесь в большей степени, конечно, представлена позиция Ф. Ф. Павленкова, однако со стороны Ю. М. Антоновского можно наблюдать понимание сущности коллизии.

Павленков … ставил себе особой целью сбивать всякий косный элемент с мёртвой точки, заинтересовывать. увлекать, пробуждать мысль, взбудораживать чувства, лишь бы читатели искали, лишь бы они работали головой, лишь бы они шли вперёд и вверх. Такие стремления Павленкова и объясняют несколько пёстрый состав его изданий в идейном отношении. Он не гнался за коммерческой выгодой, а за таким расталкиванием косной массы. Ю. М. Антоновский сказал однажды Павленкову, что он одной рукой отнимает у читателя то, что даёт другою: может ли, например, ужиться Огюст Конт с Фламмарионом, а Уорд с Марксом, Сабатье с Рибо? На это Павленков сердито отвечал: «Я не дрессировщик, а читатели не дети. Пусть разбираются сами, и создают своё, читая интересные книги». Создавать своё, — побуждать и заставлять создавать своё — это и было для Павленкова самым важным, дорогим и святым делом.

Евгений Дюринг

Немногим позже Ю. М. Антоновский обращается к переводам с немецкого, которыми был занят весь остаток своей жизни. В 1892 году выходит в его переводе книга «отца философии действительности», немецкого политэконома и социолога Е. Дюринга «Ценность жизни». Издание это, несмотря на небезызвестную критику концепции автора, который в дальнейшем и известен-то был в России в большей степени именно благодаря огромным тиражам этого знаменитого разбора «с позиций диалектического материализма», с начала-середины 1890-х вызвало значительный интерес в среде интеллектуальных читателей разных убеждений и взглядов. Далеко не последнюю роль играет Е. Дюринг в контексте разных по идейной принадлежности произведений не только его современников, но он продолжает рассматриваться в таковых и поныне. Надо полагать, этому в немалой степени способствовала и названная критика, буквально по пятам следовавшая за объектом (Е. Дюринг «Философия действительности» (нем. Wirklichkeitsphilosophie — 1875, 4-е издание) — «Анти-Дюринг» — первое издание 1878; 1904 — первое легальная публикация в России). Востребованным оказался и автор и перевод в последующие времена. Как показывают библиографические публикации и анализ эпистолярного наследия нового и новейшего времени, посвящённые частным собраниям и перепискам, во многих из них присутствуют труды этого немецкого философа. На то же указывают и многочисленные переиздания, в том числе — в переводе Ю. М. Антоновского.

Людвиг Фейербах

Подобным образом складывается в России судьба произведений Л. Фейербаха, хорошо известных ещё с середины 1860-х — в кругах от умеренных либеральных настроений до крайне радикальных — по первому подпольному изданию на русском (1861, Лондон); и представших уже в легальном статусе в переводах Ю. Н. Антоновского в начале 1900-х. Например, в это же время С. Н. Булгаков пишет труд «Религия человекобожества у Л. Фейербаха» (М.: Свободная совесть. 1906). И роль, подобную истории с творчеством Е. Дюринга, сыграли в популярности трудов Л. Фейербаха «классики марксизма», чьи труды публиковались на протяжении XX века астрономическими тиражами. И в данном случае подавляющее большинство как самих изданий Л. Фейербаха, так и его трудов, цитируемых в произведениях его критиков — в переводе Ю. М. Антоновского.

Фридрих Шиллер и Фридрих Ницше

Закономерным видится, при том политическом климате и состоянии умов российских, появление здесь творений Ф. Ницше (неважно — был ли это осознанный выбор издателей, подсказан ли он общей атмосферой, царившей в среде пресытившейся эстетствующей публики, или продиктован интересами уже очень пёстрого философского мира, чьи мнения относительно вышедшего из под пера этого немецкого автора расположились по всей их возможной широте вплоть до диаметрально противоположных). Как бы то ни было, уже знакомый к тому времени русскому читателю философ, мало того породивший своим творчеством движение единомышленников и в России, именно в это время, именно через наиболее популярное своё произведение, в полном смысле предстал здесь перед читающей публикой, а первым переводчиком «Заратустры», до сих пор считающимся лучшим, был Ю. М. Антоновский.

Читали это произведение тогда все, кто мало-мальски интересовался ходом развития современной той эпохе философии, в частности — немецкой, которая в лице Ф. Ницше получила то, что давно витало в воздухе, но не имело такого ясного и бескомпромиссного выразителя, по словам К. Г. Юнга, «срывающего покровы наивности» с того, чем чревата двойственная природа человека, и к чему вплотную приблизились, и уже подготовили почву для его предъявления, — видели, но под разным углом зрения, Шиллер и Шопенгауэр.

Когда жил Шиллер, то не пришло ещё время для размежевания с низами и безднами человеческого существа. Ницше, и внутренне стоявший гораздо ближе к нашему времени, знал достоверно, что мы приближаемся к эпохе величайшей борьбы. Поэтому он — единственный истинный ученик Шопенгауэра — сорвал с жизни покров наивности и обнаружил в своем Заратустре кое-что из того, чему суждено было стать жизненным содержанием грядущих времен.

Потому и шиллеровский «Опыт исследования вопроса о связи между животной и духовной природой человека», который он переводит в это время, онтологически закономерен и для Ю. М. Антоновского. Эту первую публикацию на русском довольно объёмного и своеобразного этюда, философско-медицинской диссертации Ф. Шиллера предваряет аналитический комментарий выдающегося физиолога, переводчика, педагога и науковеда князя Ивана Романовича Тарханова «Психо-физиологические опыты Шиллера».

Уже четвёртое издание «Заратустры», 1911 года, цензура подводит под судебное разбирательство; из письма Н. А. Морозову видим, что и зимой 1912-го Ю. М. Антоновский вынужден защищать в Окружном суде свой перевод, а точнее — и перевод, и само произведение…

«Так говорил Заратустра» и «Eссe homo» 100 лет переиздаются на русском неизменно в переводе Ю. М. Антоновского.

Масонство

М. Ю. Антоновский состоял в масонской ложе «Полярная звезда» Великого востока Франции. Обряд инициации прошёл в конце 1907 года. К этой же ложе принадлежал А. М. Колюбакин, председатель Новгородской губернской управы, член «Союза освобождения», один из учредителей Конституционно-демократической партии. По последним двум корпорациям соратником А. М. Колюбакина была свояченица М. Ю. Антоновского А. В. Тыркова-Вильямс.

Библиография Ю. М. Антоновского

Авторские издания и статьи

• Антоновский Ю. М.. [az.lib.ru/a/antonowskij_j_m/text_0010.shtml Джордано Бруно: Его жизнь и философская деятельность]. Биографический очерк. С портретом Джордано Бруно, гравированным в Лейпциге Геданом. (Жизнь замечательных людей. Биографическая библиотека Ф. Ф. Павленкова) — Санкт-Петербург: Типография товарищества «Общественная польза». 1891 (1892)
• Антоновский Ю. М. Библиографические заметки о переведённой им книге Е. Дюринга: Великие люди в литературе. Критика современной литературы с новой точки зрения. // Исторический вестник. том 71. Санкт-Петербург. Типография А. С. Суворина. 1897. С. 746—748
• Антоновский Ю. М. Джордано Бруно. Его жизнь и философская деятельность. — М.: Буки. 2011
• Антоновский Ю. М. Джордано Бруно: Его жизнь и философская деятельность. – М.: Книга по Требованию, 2011 ISBN 978-5-4241-3299-5

Переводы и редактирование

• Дюринг Е. Ценность жизни. Перевод Ю. М. Антоновского. // «Русское Богатство» № 4—12. 1892
• Дюринг Е. Ценность жизни: С биографическим очерком Деля… / Перевод с 4-го немецкого издания Ю. М. Антоновского. — Санкт-Петербург: Типо-литография А. М. Вольфа. 1893
• Дюринг Е. Ценность жизни = Der Werth des Lebens : Eine Denkerbetrachtung im Sinne heroischer Lebensauffassung von Dr. E. Dühring / Перевод с 4-го немецкого издания Ю. М. Антоновского, с биографическим очерком ["Евгений Дюринг"] Деля и портретом Дюринга. — Санкт-Петербург: Редакция журнала «Русское богатство». 1894 (Во 2-м издании подзаголовок: «Исследование в смысле героического жизнепонимания»)
• Дюринг Е. Ценность жизни = Der Werth des Lebens: Исследование в смысле героического жизнепонимания / Перевод с 4-го немецкого издания Ю. М. Антоновского, с биографическим очерком ["Евгений Дюринг"] Деля и портретом Дюринга. — Санкт-Петербург: Типография Училища глухонемых. 1896
• Евгений Дюринг, как литературный критик, и его новый критический прием. Е. Дюринг «Великие люди в литературе». Перевод Ю. М. Антоновского. 1897 / [Сочинение] Дм. Ройтмана. — Санкт-Петербург: типо-литография Б. М. Вольфа. 1899
• Ницше Ф. Так говорил Заратустра: Книга для всех и ни для кого / Перевод с немецкого Ю. М. Антоновского. — Санкт-Петербург: Типография Б. М. Вольфа. 1900
• Шиллер И. Ф. Опыт исследования вопроса о связи между животной и духовной природой человека. Перевод Ю. М. Антоновского // Собрание сочинений И. Ф. Шиллера, в переводе русских писателей: С историко-литературными комментариями, эстампами и рисунками в тексте. Т. 1-4 / Под редакцией С. А. Венгерова. — Санкт-Петербург : Брокгауз-Ефрон, 1901—1902. — 4 т. С. 476—494
• Ницше Ф Происхождение трагедии или элленизм и пессимизм. Перевод с немецкого Ю. М. Антоновского. М.: М. В. Клюкина. 1902
• Ницше Ф. Так говорил Заратустра: Книга для всех и ни для кого / Перевод с немецкого Ю. М. Антоновского. 2-е издание, исправленнон. — Санкт-Петербург: Типография Альтшулера. 1903
• Ницше Ф. Так говорил Заратустра: Книга для всех и ни для кого / Перевод с немецкого Ю. М. Антоновского. 3-е издание — Санкт-Петербург: Типография Ф. Вайсберга и П. Гершунина. 1907
• Фейербах Л. Сущность христианства. Полный перевод с немецкого под редакцией Ю. М. Антоновского. — Санкт-Петербург: Прометей. 1907
• Фейербах Л.. Сущность христианства. Перевод с немецкого под редакцией Ю. М. Антоновского. — СПб.: Прометей. 1908
• Дюринг Е. Любовь в изображении великих поэтов: (Из книги: Die Grössen der modernen Literatur) / Перевод Ю. М. Антоновского. — Псков: Ценность жизни. 1908
• Ницше Ф. Так говорил Заратустра: Книга для всех и ни для кого / Перевод с немецкого Ю. М. Антоновского. 4-е издание — Санкт-Петербург: Прометей. 1911
• Ницше Ф. Автобиография (Ecce homo). Перевод с немецкого оригинала под редакцией и с предисловием Ю. М. Антоновского. — Санкт-Петербург: Прометей Н. Н. Михайлова. 1911
• Фейербах Л. Сущность христианства. Перевод Ю. М. Антоновского. — М.: Мысль. 1965
• Ницше Ф. Так говорил Заратустра: Кн. для всех и ни для кого. Перевод с немецкого Ю. М. Антоновского. — New York: Chalidze. 1981
• Орлов Е. Н., Антоновский Ю. М. Сократ, Платон, Бруно. — СПб.: Редактор. 1994
• Фейербах Л. Сущность христианства. Перевод Ю. М. Антоновского / Избранные философские произведения в 2 томах. — М.: 1995
• Дюринг Е. Ценность жизни = Der Werth des Lebens / Перевод с четвёртого немецкого издания и вступительная статья Ю. М. Антоновского. Издание 3-е. — Москва: URSS, 2010 ISBN 978-5-396-00135-0
• Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Перевод Ю. Антоновского. — СПб.: Азбука. Азбука-Аттикус. 2011 ISBN 978-5-389-01213-4
• Ницше Ф. Eссe Homo. Антихрист. Перевод Ю. Антоновского, В. Флеровой. — СПб.: Азбука. Азбука-Аттикус. 2011. — 224 с. ISBN 978-5-389-01934-8

Источники

• Справочники «Весь Петербург: 1892—1917»
• Санкт-Петербургская Адресная книга на 1909 год. Санкт-Петербург. 1909
• Нумерации домов с алфавитными списками… Составлено при Канцелярии Военного генерал-губернатора. Санкт-Петербург. 1836
• Адрес-календарь санктпетербургских жителей, составленный К. Нистремом. Том первый: — Санкт-Петербург. 1844
• Путеводитель. 60 000 адресов из Санкт-Петербурга… Санкт-Петербург. 1854
• Адрес-календарь. Общая роспись всех чиновных особ. Санкт-Петербург. 1867—1868
• Серков А. И. Русское масонство. 1731—2000 гг. : Энцикл.слов. — М.: РОССПЭН, 2001. — 1222 с. ISBN 5-8243-0240-5
• Жухрай В. М. Тайны царской охранки: авантюристы и провокаторы / В. Жухрай. — М.: Политиздат, 1991. — 333, [3] с. ISBN 5-250-01170-5

Ссылки

• Антоновский, Юлий Михайлович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Антоновский Юлий Михайлович // Деятели революционного движения в России : в 5 т. / под ред. Ф. Я. Кона и др. — М. : Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльнопоселенцев, 1927—1934.</span>
• [www.genrogge.ru/isj/isj-091-3.htm Пашенный Н. Л. Императорское училище правоведения и правоведы в годы мира, войны и смуты. Издание Комитета правоведской кассы. Мадрид. 1967 — Сайт «Дворянский род Рогге»]
• [pushkin-history.info/a-ana-ara-ts.s..html Антоновский Юлий Михайлович — История города Пушкина (в сведениях присутствуют опечатки и неточности — исправлены по вышеуказанным источникам)]
• [www.zaxodi-v-internet.ru/oxranka.html Охранное отделение и политические убийства в Российской империи. — Рецензия на книгу В. М. Жухрая «Тайны царской охранки: авантюристы и провокаторы». (М.: Политиздат, 1991) — Сайт «Интернет для интеллектуалов»]
• [www.ng.ru/koncep/2007-09-13/10_zaratustra.html Михаил Бойко. Сверхчеловек и Заратустра. Почему Фридрих Ницше потянулся к молоту? // Независимая газета]

Отрывок, характеризующий Антоновский, Юлий Михайлович

– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.