Антуриум хрустальный
| Антуриум хрустальный | ||||||||||
 Общий вид плодоносящего растения в горшечной культуре | ||||||||||
| Научная классификация | ||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Международное научное название | ||||||||||
| Синонимы | ||||||||||
| ||||||||||
Анту́риум хруста́льный (лат. Anthúrium crystallinum) — многолетнее травянистое вечнозелёное растение, вид рода Антуриум (Anthurium) семейства Ароидные, или Аронниковые (Araceae).
Антуриум хрустальный отличается глубоким зелёным цветом бархатистых листовых пластинок с более бледными жилками и окружающими их областями, жёлтым початком со слабым приятным ароматом при появлении тычинок.
Содержание
Ботаническое описание
Стебель до 25 см длиной, 2—2,5 см в диаметре, зелёный. Междоузлия очень короткие, следы от опавших листьев 1,5—1,7 см шириной. Корни короткие, толстые, спускающиеся.
Катафиллы полукожистые, 3,5—6 см длиной, на вершине узко-заострённые, в высохшем виде коричневые, на вершине остающиеся неповреждёнными, расщепляющиеся у основания.
Листья
| ||||||||||
Листья
| ||||||||||
Листья раскидистые. Черешки цилиндрические, иногда красно-фиолетовые у основания. Сосудики 1,4—3 см длиной. Листовые пластинки более-менее параллельные стеблю, от узко-овальных до овальных, умеренно тонкие, узко-заострённые на вершине, глубоко-лопастные у основания, 25—39 см длиной, 15,3—22,2 см шириной, наиболее широкие в середине или ниже. Первоначальные листовые пластинки 20—33 см длиной, с закруглёнными краями, последующие — 5,5—10 см длиной (от вершины выреза до наиболее удалённой точки), вырез от овального до треугольного, иногда закрытый (изредка с соединёнными краями, листовая пластинка пальчатая), от тупых до узко-закруглённых на вершине, сверху матовые, бархатистые, прокрытые мелкими папиллярами, снизу матовые, густо опушённые красновато-коричневыми волосками. Центральная жилка сверху слегка выпуклая, уплощающаяся к середине, слегка приподнятая у вершины, снизу остро-выпуклая; первичные жилки в числе 4—5 пар, первые три из них не связаны с центральной, остальные соединяются примерно в 1,5 см от края в общую жилку, все первичные жилки (включая некоторые вторичные) намного бледнее листовой пластинки и обрисованы бледной областью; вторичные жилки в числе 1—3 с каждой стороны, расположены под углом 40—45° к центральной жилке и под прямым углом к общей, затем загибаются вверх к вершине; третичные жилки едва видимы; вторичные жилки особенно заметны у основания листовой пластинки; общая жилка, объединяющая первичные и некоторые из вторичных жилок, обычно образует с краем острый угол, соединяя петли вторичных жилок.
Соцветие и цветки
| ||||||||||
Соцветие
| ||||||||||
Соцветие вертикально-раскидистое. Цветоножка (10)24—28 см длиной, 4,5 мм в диаметре, цилиндрическая, иногда красно-фиолетовая. Покрывало полукожистое, зелёное, на подъёме красно-фиолетовое, продолговато-ланцетовидное, 7—9,3 см длиной, 1,5—2,1 см шириной, наиболее широкое у основания, постепенно заострённое на вершине, закруглённое у основания, наклонённое под углом 38—45° к цветоножке. Початок зеленовато-жёлтый, постепенно суженный к вершине, 9—12 см длиной, 5—6,5 мм в диаметре у основания, примерно 4 мм у вершины.
Цветочный квадрат 2,5—3,5 мм в длину и ширину, стороны более-менее сигмоидальные, 3—5 цветков видимы в каждой спирали. Чашелистики глянцевые, боковые чашелистики 1,1—1,7 мм шириной, внутренний край широко-закруглённый. Пестики едва видимые, зелёные; рыльце продолговато-линейное, 0,4—0,6 мм длиной. Тычинки появляются быстро из основания, сначала появляются боковые у вершины, затем внизу; пыльники жёлтые, окружают плотным кольцом пестик, примерно 0,4 мм длиной, 0,9 мм шириной; связник овальный, едва разветвляющийся; пыльца бледно-жёлтая. Цветки с ароматом гвоздики.
Плоды
Соплодие с початком до 12 см длиной, 12 мм в диаметре. Ягоды узко-яйцевидные, белые с фиолетово-пурпуровым оттенком, крючковатые у вершины, около 1 см длиной, 3—4 мм в диаметре. Мезокарп сочный, прозрачный, с беловатыми рафидными клетками.
Похожие виды
Антуриум хрустальный наиболее близок к Anthurium papillilaminum, который отличатся тем, что является наземным растением, имеет зелёный початок и особенно отсутствием более светлых областей вокруг первичных жилок листовых пластинок.
Распространение
Растёт в тропических влажных лесах, на склонах гор Панамы и Колумбии[2], до высоты 1400 м над уровнем моря.
Классификация
Входит в секцию Cardiolonchium.
Напишите отзыв о статье "Антуриум хрустальный"
Примечания
- ↑ Об условности указания класса однодольных в качестве вышестоящего таксона для описываемой в данной статье группы растений см. раздел «Системы APG» статьи «Однодольные».
- ↑ По информации Королевских ботанических садов Кью, Великобритания. См. раздел «Ссылки»
Литература
- Сааков С. Г. Оранжерейные и комнатные растения и уход за ними / Под. ред. Камелина Р. В.. — Л.: Наука, 1983. — С. 141. — 621 с.
Ссылки
- [apps.kew.org/wcsp/namedetail.do?accepted_id=10882&repSynonym_id=-9998&name_id=10882&status=true Anthurium crystallinum] в базе данных Королевских ботанических садов в Кью (Проверено 24 сентября 2010)
Отрывок, характеризующий Антуриум хрустальный
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
