Анфим Иверский

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Анфим Иверский (Анфим Ивериянин, груз. ანთიმოზ ივერიელი Антимоз Ивериэли, рум. Antim Ivireanul; ок. 1650, Иверия — сентябрь/октябрь 1716, Адрианополь) — епископ Константинопольской православной церкви, митрополит Унгро-Валахийский, священномученик. Память 14 сентября, в Грузинской церкви 13 июня.





Биография

Родился в 1650 году в Самцхе (Южная Грузия). Разносторонне одарённый юноша сопровождал царевича Арчила в России и плодотворно помогал в создании грузинской типографии. Возвращающегося из России Анфима пленили дагестанские разбойники и продали в рабство. Из рабства его выкупил Патриарх Иерусалимский Досифей II и оставил при себе. Период пребывания в Иерусалимской Патриархии Анфим использовал для усовершенствования мастерства, углубления знаний. Уже известный художник, гравёр и каллиграф, приблизительно к 1690 году, по приглашению господаря Константина Брынковяну отправился в Валахию.

По прибытии в Валахию Анфим возглавил создание типографии. Печатное дело в стране приняло невиданный размах. Анфим Иверский сумел превратить Валахию в центр православия, снабжающий книгами весь христианский Восток. Вдохновителем, организатором и осуществителем всего этого был грузинский мастер, который всюду и всегда особо подчёркивал своё происхождение «от грузинского корня». Не забывая свою родину, где в 1709 году Анфим основал первую грузинскую типографию в Тбилиси, он также проникся любовью к своему новому дому, где сыграл важную роль во введении румынского языка в церковную службу. Так, в 1693 году он издал Евангелие на румынском.

В 1694 году Анфима назначили настоятелем Снаговского монастыря. Здесь он основал новую типографию. В 1705 году Анфима, «избранного из избранных настоятелей Влахии», рукоположили во епископа Рымницкого, а в 1708 году возвели в сан митрополита Унгро-Валахийского. Под непосредственным руководством Анфима в Валахии построили более двадцати церквей и монастырей. Особо надо отметить построенный в центре Бухареста Монастырь Всех Святых который ныне в честь святителя часто называется «Анфимовым». Главные входные дубовые врата храма и резной грузинский орнамент на камне исполнил сам Анфим Иверский. Митрополит составил также устав для монастыря. Анфим придавал решающее значение вопросу независимости монастыря. Именно поэтому монастырь Всех Святых он объявил независимым от Греческой Церкви.

Анфим Иверский был одним из самих просвещённых людей своего времени, владел многими иностранными языками — греческим, румынским, славянскими, арабским, турецким, был сведущ в богословии, литературе и природоведении. Он был необыкновенно одаренным и блистательным знатоком во всех областях искусства. Был известен как великолепный каллиграф, мастер по резьбе на дереве и талантливый скульптор. Он был также реформатором литературного румынского языка, блистательным писателем и признанным оратором.

В 1714 году турки казнили господаря Константина Брынковяну, а в 1716 году — последнего господаря Валахии — Стефана Кантакузена, и на трон посадили фанариота Николая Маврокордата. В эти тяжёлые времена Анфим Иверский сплотил вокруг себя группу Валахских бояр-патриотов, целью которых было освобождение родины от господства турок и фанариотов. Заподозрив неладное, Николай Маврокордат приказал Анфиму добровольно отказаться от сана митрополита. Когда Анфим не подчинился, Маврокордат обратился с жалобой к Константинопольскому Патриарху Иеремии III. Собор епископов, на котором не присутствовал никто из румынского духовенства, утвердил «заговорщика и революционного подстрекателя восстания» предать анафеме, отлучить от церкви и объявить недостойным монашеского сана.

Но Николай Маврокордат не удовлетворился лишением Анфима сана Унгро-Валахийского митрополита, надо было изгнать его из Валахии, и он достиг своей цели: Анфим был изгнан на Синай, в Монастырь святой Екатерины. Митрополита Анфима, преданного румынскому народу и любящего этот народ, глубокой ночью вывезли из города, так как боялись недовольства населения, но Анфим Иверский не достиг Синайской Горы. 14 сентября 1716 года, невдалеке от Галлиполи, на берегу реки Дульчия, протекающей по Адрианополю, турецкие воины зарубили святого Анфима Иверского и сбросили его раскромсанные останки в реку. (По другим данным, этой рекой была либо Марица, либо Тунджа на территории современной Болгарии.)

Канонизация

В 1992 году Румынская Церковь причислила Анфима Иверского к лику святых и днем его памяти постановила 14 сентября, день его мученической кончины. Грузинская Церковь поминает Анфима Иверского 13 июня. О его жизни в Грузии снят художественный фильм.

Напишите отзыв о статье "Анфим Иверский"

Литература

  • Аntim Ivireanul. Opere. — Bucureşti, 1972.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Анфим Иверский

– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.