Анфим (лжеепископ)
| Анфим | |
| Имя при рождении: |
Андрей |
|---|---|
| Род деятельности: |
авантюрист, выдавал себя за старообрядческого архиерея |
| Дата рождения: |
ок. 1700 |
| Дата смерти: |
после 1757 |
Анфим (Андрей; ок. 1700 — после 1757) — авантюрист, выдававший себя за старообрядческого епископа, именовался епископом Кубанским и Хотинския Раи.
Биография
Был иноком в Вознесенском Кременском монастыре, по его словам был рукоположён во иеромонаха воронежским епископом Иоакимом (Струковым). Познакомился со старообрядцами и перешёл к ним. Отличался начитанностью, разбирался в Священном Писании и церковном уставе, за что был ценим староверами. В 1740-е годы принял схиму в одном из скитов, а затем был арестован за принадлежность к «расколу» на основании указа Сената от 13 декабря 1746 года и доставлен в Москву в синодальную контору. Его осудили, били кнутом, порвали ноздри и направили на каторжные работы в Сибирь.
С каторги (или по дороге на неё) Анфим бежал и продолжил странствовать среди староверов, которые охотно принимали его, видя в следах от наказания палачом, свидетельство его мученичества за веру. В 1750 году он был вновь арестован и содержался под арестом в Москве. В заключении его почитательницей стала богатая дворянская вдова, которая навещала его. Уговорив караульного сержанта, Анфим вместе с ней и двумя её воспитанницами 27 августа 1750 года совершили побег и направились в Ветку. Не ужившись с местными староверам, Анфим ушёл из города и поселился на землях князя Чарторыйского, который выделил ему место в урочище Боровицы в шести милях от Ветки. Там он на деньги московской вдовы восстановил разрушенную часовню, украсил её древними иконами в дорогих окладах, построил два монастыря — мужской, где сам стал настоятелем, и женский который возглавила его благотворительница, принявшая постриг с именем Елизавета. Вскоре монастыри наполнились монахами, а вокруг них образовалась слобода.
«Архиерейство»
Желая стать архиереем Анфим начал переписку с молдавскими староверами, выясняя кто из греческих митрополитов, проживающих там, сможет за деньги совершить его архиерейскую хиротонию. Однако вскоре это мероприятие показалось ему затруднительным по причине необходимости дальней поездки и он обратился в 1752 году к находившемуся на территории Речи Посполитой Афиногену, выдававшему себя за епископа Луку (в это время самозванство Афиногена ещё не было раскрыто). Афиноген получил от Анфима значительную сумму денег, но посвятил его только в архимандриты, обещая совершить архиерейскую хиротонию в будущем. Анфим начал именовать себя «нареченным епископом» и начал рукополагать священников, что взвывало недовольство среди староверов и Анфим начал добиваться от Афиногена архиерейства.
В начале 1753 года самозванство Афиногена начало становиться известным и он не мог приехать в Боровицу для рукоположения Анфима. Тогда в церковной истории был найден пример заочной епископской хиротонии (так был рукоположён святитель Григорий Неокесарийский) и Афиногену было предложено последовать данному примеру. Назначили дату рукоположения — 11 апреля 1753 года.
Наступил этот день. Анфим начал в Боровицкой церкви служить литургию соборне с своими попами, как архимандрит. После малого входа с Евангелием, вошёл он в алтарь и стал на колена перед престолом, наклонив голову. В церкви было молчание. Знали, что в эти минуты там, далеко за Днестром, в ином государстве, епископ Афиноген, положив руку на разогнутое Евангелие, возглашал молитву хиротонии… Анфим встал, священники подали ему омофор, егколпий, митру, и он надевал их при пении клироса: «аксиос».
— П. И. Мельников-Печерский, «Очерки поповщины»
Разоблачение и смерть
В день своей «хиротонии» Анфим рукоположил священника и диакона и начал это совершать регулярно, рассылая их по старообрядческим слободам. Однако вскоре стало известно что 11 апреля 1753 года Афиноген не только не совершал богослужение, а уже перешёл в католицизм и нанялся в жолнеры в Каменце-Подольском. Анфим покинул свою слободу в Боровицах и направился в Молдавию в поисках возможности подтвердить своё архиерейство. Он обратился к проживавшему на покое в монастыре Драгомирну радауцкому митрополиту Мисаилу. Он сказал ему, что Афиноген уже после заочной хиротонии перешёл в католицизм и попросил дополнить его хиротонию благословением. Мисаил отказался это сделать, объяснив это тем что находится на покое, и направил Анфима к Браиловскому митрополиту Даниилу.
Анфим прибыл в Хотин, где находился Даниил, объезжавший свою епархию, был им принят и получил согласие на подтверждение его заочной «хиротонии». В ближайшее воскресение в соборе Даниил возложил на Анфима руки прочил молитву благословения. Это было сделано в присутствии множества староверов, заранее оповещённых Анфимом.
Анфим стал именовать себя епископом Кубанским, поселился среди казаков, но желая вмешиваться в дела управления и требуя получать у него на всё благословения, спровоцировал множество конфликтов и переходил из одной казацкой общины в другую. В 1756 году об Анфиме стало известно в Петербурге. Синод поручил киевскому митрополиту добиться от молдавского митрополита прекращения деятельности лжеепископа Анфима. Молдавский митрополит Иаков, издал распоряжение об аресте Анфима, доставки его в Ясы чтобы отдать на каторгу в соляные копи.
В 1757 году Анфиму стало известно, что его разыскивают не только власти России и молдавский митрополит, но казаки-некрасовцы, которые окончательно убедились к тому времени в его самозванстве. Когда Анфим появился в слободе Чобручи, то он был схвачен казаками и по приговору круга утоплен в Днестре.
Напишите отзыв о статье "Анфим (лжеепископ)"
Литература
- Агеева Е. А. [www.pravenc.ru/text/114122.html Анфим, старообрядческий лжеархиерей] // Православная энциклопедия. — М., 2000. — Т. 2. — С. 717. — ISBN 5-89572-007-2.
- Мельников П. И. Очерки поповщины // Собрание сочинений в восьми томах. — М: Правда, 1976. — Т. 7. — С. 293-327.
- Анфим // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Отрывок, характеризующий Анфим (лжеепископ)
– Ты куда? – спросил Борис.– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.
Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
