Анфим (Чалыков)

Анфим I Антим I<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Экзарх Болгарский
16 февраля 1872 — 17 июня 1877
Избрание:	16 февраля 1872
Церковь:	Болгарская православная церковь
Предшественник:	Иларион (Иванов)
Преемник:	Иосиф (Йовчев)
Имя при рождении:	Атанас Михайлов Чалыков
Оригинал имени при рождении:	Атанас Михайлов Чалъков
Рождение:	1816(1816) Лозенград, Османская империя
Смерть:	1 декабря 1888(1888-12-01) Видин
Похоронен:	Николаевский храм в Видине
Принятие монашества:	1837
Епископская хиротония:	25 мая 1861

Экза́рх Анфи́м I (болг. Екзарх Антим I, в миру Атанас Михайлов Чалыков, болг. Атанас Михайлов Чалъков; 1816, Лозенград, Османская империя — 1 декабря 1888, Видин, Болгария) — епископ Константинопольского Патриархата; деятель болгарского раскола с декабря 1868 года, первый по времени (утверждённый Портой) экзарх Болгарского экзархата (1872—1877). Один из лидеров болгарского Национального Возрождения, общественно-политический деятель Болгарии.

Биография

С 1836 года обучался ремеслу портного в Констанинополе. В 1837 году принял монашеский постриг в афонском Хиландарском монастыре; в следующем году был рукоположён во диакона и возвратился в качестве таксидиота (монах-собиратель пожертвований) в Лозенград. С 1839 года служил в церкви святого Константина в Констанинополе.

В 1844 году окончил греческое училище в Куручешме; в 1848 году — с отличием Богословское училище на острове Халки. По свидетельству российского дипломата и учёного Александра Рачинского, Анфим «должен был притворяться и искусно притворялся в Халкинском богословском училище ярым грекоманом».

В 1852 году, благодаря содействию российского консула в Смирне, приехал в Россию и поступил в Одесскую семинарию; в 1856 годуя завершил курс Московской духовной академии со степенью магистра богословия. Служил в храмах России; был рукоположён во иеромонаха митрополитом Московским Филаретом (Дроздовым). Увлёкся славянофильством.

С 1857 года состоял смотрителем в русской посольской церкви в Констанинополе, преподавал церковную историю, церковнославянский и русский языки в школе на Халки, где впоследствии стал ректором (1865—1868).

25 мая 1861 году Патриархом Иоакимом II был хиротонисан в митрополита Преславского.

Отказался выполнять обязанности архиерея до тех пор, пока не будет урегулирован церковный вопрос о положении болгарской паствы. В 1862 году отправился в Малко-Тырново, а в 1863 году — в Кукуш, где противостоял распространению униатства.

На созванном в 1864 году в Константинопополе церковно-народном собрании отстаивал притязания болгарских епархий на независимость от Константинопольской Патриархии.

В апреле 1868 года был переведён на Видинскую кафедру вместо отозванного по причине народных волнений грека митрополита Паисия. Паства епархии (в болгарских приходах и епархиях болгарский клир был в полной зависимости от мирян) выдвинула условие разрыва отношений с Патриархией, вследствие чего в декабре 1868 года Анфим не упомянул имя Патриарха на литургии.

Вместе с другими болгарскими епископами — Иларионом Макариопольским, Иларионом Ловчанским, Панаретом Пловдивским — и иными духовными и светскими лицами участвовал в 1-м Болгарском церковно-народном Соборе в феврале 1871 года в Констанинополе, выработавшем устав Болгарского экзархата.

16 февраля 1872 года, после вынужденного самоотвода епископ Макариопольского Илариона, был избран Болгарским экзархом.

Новый Экзарх немедленно направился в Константинополь для встречи с церковными деятелями и представителями светских вла­стей. Свидетель тогдашних событий Тодор Стоянов-Бурмов писал Н. А. Попову в письме от 21 марта 1872 года: «Экзарх Болгарский, которого болгары титулуют уже „Блаженнейшим“, прибыл на днях в Кон­стантинополь. Он встречен был как здесь, так и во всех болгарских городах (станциях), чрез которые проезжал, с небывалыми доселе в отношении к духовному лицу почестями. В Рущуке, например, дожидались его на берегу Дуная при многочисленном стечении народа 60 болгарских священников в церковном облачении, армян­ский епископ со своим духовенством также в церковном облачении и взвод турецких солдат. В Варне он встречен был военною музыкою и пр., и пр. Он будет также иметь аудиенцию у султана. Неизвестно только, как окончится дело с Патриархатом, который всё ещё упорствует в своих притязаниях. Болгары сделают, по случаю приезда Экзарха, последнюю попытку примирения с ним, и если она будет неудачною, то они возложат ответственность на Патриархат, станут делать своё дело, не обращая ни малейшего внимания на его притязания».

3 апреля того же года получил берат (признание полномочий от Порты). 12 апреля того же года награждён османским орденом «Меджидие» 1-й степени.

Объявил все церковные кары Констан­тинополя, наложенные на преосвященных, несправедливыми, а по­тому и недействительными, и вместе с ними 11 мая 1872 года, день памяти святых Мефодия и Кирилла, в нарушение запрещения Патриарха, совершил литургию в церкви Стефана в Балате, на которой зачитал акт о провозглашении Болгарской Церкви автокефальной.

15 мая того же года Синод под председательством Константинопольского Патриарха Анфима VI лишил сана экзарха. Созванный Патриархом Анфимом в августе того же года Собор в Константинополе объявил 16 сентября экзархат схизматическим.

После подавления апрельского восстания болгар в 1876 году подал меморандум представителям европейских держав, свидетельствовавший о жестокостях при подавлении восстания. Отказался опровергнуть свои слова и 17 апреля 1877 года был смещён и 17 июля того же года водворён в тюрьму в Ангоре.

По подписании Сан-Стефанского мирного договора, в мае 1878 года, был освобождён по амнистии и вновь возглавил Видинскую епархию. В 1879 году был избран председателем Учредительного собрания в городе Велико-Тырново, принявшего конституцию (Тырновскую), и I Великого народного собрания в том же году.

Возглавил делегацию в Россию, приподнесшую императору Александру II благодарственный адрес за освобождение Болгарии.

Похоронен в видинском Николаевском храме, где в 1934 году ему был воздвигнут памятник-мавзолей (во дворе митрополии).

После провозглашения в 1945 году законной автокефалии Болгарской Православной Церкви Константинопольским Патриархатом, последний не даровал прощения экзарху Анфиму и другим болгарским «раскольникам» (как они были поименованы в официальном определении Синода Константинопольского Патриархата).

Литература

1. Милков Т. Антим първи български екзарх. Пловдив, 1899;
2. Балабанов М. Българската колония на един остров // Периодическо списание на Българското книжовно друштва. Браила, 1911. № 71, стр. 313—372;
3. Орманджиев И. Антим I български екзарх. София, 1929;
4. Патриарх Кирил. Екзарх Антим (1816—1888). София, 1956.

Ссылки

• [www.pravenc.ru/text/114146.html Анфим I] (статья в «Православной энциклопедии»)
• [dveri.bg/xp6ka Българските екзарси]

Отрывок, характеризующий Анфим (Чалыков)

– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».