Анфим VII (патриарх Константинопольский)
| Патриарх Анфим VII Πατριάρχης Άνθιμος Ζ΄<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| |||
| |||
|---|---|---|---|
| 20 января (1) февраля 1895 — 30 января (11) февраля 1897 | |||
| Церковь: | Константинопольский патриархат | ||
| Предшественник: | Неофит VIII | ||
| Преемник: | Константин V | ||
| |||
| 21 июля 1894 — 20 января 1895 | |||
| Предшественник: | Хрисанф | ||
| Преемник: | Софроний (Христидис) | ||
| |||
| 1893 — 21 июля 1894 | |||
| Предшественник: | Григорий (Продрому) | ||
| Преемник: | Хрисанф | ||
| |||
| 11 октября 1877 — 15 октября 1888 | |||
| Предшественник: | Дорофей | ||
| Преемник: | Лука (Петридис) | ||
| |||
| 1869 — 11 октября 1877 | |||
| Имя при рождении: | Ангелос Цацос | ||
| Оригинал имени при рождении: |
Ἄγγελος Τσάτσος | ||
| Рождение: | 1827 Эпир, Османская империя | ||
| Смерть: | 5 (18) декабря 1913 Халки, Османская империя | ||
| Похоронен: | Храм Живоносного Источника | ||
| Епископская хиротония: | 1869 год | ||
Патриа́рх Анфи́м VII (греч. Πατριάρχης Άνθιμος Ζ΄; в миру Ангелос Цацос греч. Ἄγγελος Τσάτσος; 1827, Плисевица Филиатская, Эпир, Османская империя — 5 (18) декабря 1913, Халки, Османская империя) — Архиепископ Константинополя — Нового Рима и Вселенский Патриарх (1895—1897).
Содержание
Биография и труды
Учился в Зосимовской школе в Янине; в 1861 году окончил Халкинскую богословскую школу на Халки; слушатель в Афинском университете.
Преподавал в Зосимовской школы и женском институте в Янине, исполняя обязанности иерокирикса. В июне 1869 года хиртонисан во епископа Парамифийского; с 1877 года — митрополит Эносский. В 1889 году отказался от назначения на Анхиальскую кафедру, проживая в Янине; в 1893 году — митрополит Корчанский, а с 21 июля 1894 года — митрополит Леросский и Калимносский.
После отречения в январе 1897 года удалился на остров Антигони, где и скончался.
Во время преподавательской деятельности в Зосимовской школе составил трактат «Доказательства Божества Иисуса Христа, заимствованные из Священного Писания и творений святых отцов» (Афины, 1865) — опровержение работы Жозефа Ренана «Жизнь Иисуса»; в 1892 году издал сборник слов на Евангелие от Иоанна под названием «Наставник благочестия».
Его подпись стоит под Окружным посланием[1], изданном в августе 1895 года в ответ на прозелитическую энциклику папы Римского Льва XIII к православным народам Praeclara Gratulationis от 20 июня 1894 года. Послание Патриарха и Синода, подтверждая основные тезисы Окружного послания 1848 года, подписанного патриархом Анфимом VI и другими, в частности, гласило: «<…> Оставляя без внимания эти образовавшиеся на Западе важные и существенные относительно веры разности между двумя церквами, Его блаженство выставляет в своей энциклике важнейшею и будто бы единственною причиною разделения вопрос о главенстве римского епископа, при чём отсылает нас к источникам, чтобы мы исследовали, как думали наши предки и что завещали нам первые времена христианства. Но, обращаясь к отцам Церкви и Вселенским Соборам первых девяти веков, мы вполне удостоверяемся, что на епископа римского никогда не смотрели в Церкви как на высшую власть и непогрешимую главу, и что каждый епископ есть глава и предстоятель своей частной церкви, подчиняющейся только соборным определениям и решениям Церкви вселенской, как единственно непогрешимым, и, как показывает история церковная, епископ римский нисколько не составлял из этого правила исключения. <…> папская церковь, хотя и признает уже порчу и подложность тех декреталий, на которых основываются неограниченные её притязания, однако не только упорствует возвратиться к канонам и определениям Вселенских Соборов, но и в исходе вот уже XIX столетия, продолжая расширять существующую пропасть разделения, открыто провозгласила, к удивлению всего христианского мира, непогрешимость римского епископа. Православная восточная и кафолическая Христова Церковь, кроме неизреченно воплотившагося Сына и Слова Божия, никого другого не знает, кто бы пребывал на земле непогрешимым. Сам апостол Пётр, преемником которого мнит себя папа, трижды отрёкся от Господа; он же был обличаем апостолом Павлом, как не право поступивший в отношении к истине Евангельской (Гал. 2:11).»[2]
Был смещён ввиду недостаточной, по мнению некоторых греков, энергичности в вопросе о назначении митрополита Ускюбского (Скопие): вместо грека был назначен серб Фирмилиан.
Напишите отзыв о статье "Анфим VII (патриарх Константинопольский)"
Примечания
- ↑ Опубликовано: «Ἐκκλησιαστικὴ Ἀλήθεια». 1895, 2 сентября, № 31; русский перевод: «Окружное патріаршее и синодальное посланіе константинопольской церкви по поводу энциклики Льва XIII о соединеніи церквей отъ 20 іюня 1894 года». СПб., 1896.
- ↑ Цит. по: [www.krotov.info/acts/19/1890/1895kons.html Патриарше и Синодальное послание епископам, клиру и пастве Святейшего Апостольского и Патриаршего Константинопольского престола 1895 г.]
Литература
- И.И. Соколов. Константинопольская церковь въ XIX вѣкѣ. Опытъ историческаго изслѣдованія. Т. I, СПб., 1904, стр. 683—685.
Ссылки
- [pravenc.ru/text/114144.html Анфим VII] статья в Православной энциклопедии
- [www.ec-patr.org/list/index.php?lang=gr&id=315 Ἄνθιμος Ζ´] Справка на сайте Вселенской Патриархии
- [www.rv.ru/content.php3?id=7816 Патриарх Анфим VII — друг России враг папства] «Русский вестник» 6 марта 2009.
Отрывок, характеризующий Анфим VII (патриарх Константинопольский)
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
