Аньхойская клика

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Аньхойская клика — одна из клик, на которые распалась группировка бэйянских милитаристов после смерти Юань Шикая.

Аньхойская клика была преобладаюещей силой в центральном правительстве в Пекине в 1916-1920 годов. Лидеры клики неоднократно возглавляли пекинское правительство. В правительстве клика боролась за влияние с Чжилийской кликой и Фэнтяньской кликой, и это противостояние сопровождалось сложными интригами и военными столкновениями.

Аньхойская клика придерживалась жёсткой позиции по отношению к Движению в защиту Конституции.





История

Название получила от провинции Аньхой, уроженцами которой были лидеры клики Дуань Цижуй и другие, оттуда же был родом могущественный сановник Ли Хунчжан, который сгруппировал офицеров после Тайпинского восстания. [1] Клика пользовалась поддержкой Японии, военные силы клики размещались в провинциях Хэнань, Чахар, Чжили, Шаньдун и во Внешней Монголии. Эти силы использовались кликой для утверждения своего господства в Северном Китае.


Основание клуба Аньфу Сюй Шучжэном и победа в выборах

В 1918 году генерал Сюй Шучжэн и политик Ван Итан основали клуб Аньфу — политическое отделение Аньхойской клики. На выборах в созданный парламент Китайской республики политики принадлежавшие к клубу получили три четверти мест[2] . Тогда президентом был назначен нейтральный Сюй Шичан, но клуб Аньфу фактически управлял страной, а представитель Чжилийской клики были отстранены от высших должностей.

Китайская оккупация Монголии

Сюй Шучжэн возглавил китайский десятитысячный корпус, который в июле 1919 года занял столицу богдо-ханской Монголии Ургу, и принял там власть.[3].

Чжили-Аньхойская война

В июле 1920 года состоялась Чжили-Аньхойская война, которая закончилась разгромом Аньхойской клики. На стороне чжилийской клики выступил глава фэнтяньской клики Чжан Цзолин. Основное сражение происходило 14-17 июля. Аньхойцы выступали на два фронта. У Пэйфу смог прорвать западный фронт и разгромить его. После поражения командующий восточного фронта Сюй Шучжэн бежал, оставив армию. Через два дня Дуань Цижуй подал в отставку, и 23 июля чжилийские войска вошли в Пекин.

После поражения

Аньхойская клика прекратила своё существование, её клуб был распущен. К 1924 все провинции контролировавшиеся Аньхойской кликой перешли к Чжилийской клике, за исключением Шаньдуна [4]. Часть генералов аньхойской клики вскорости были амнистированы, и хотя отдельные представители продолжали участвовать в политической жизни Китая, клика больше не представляла организованной силы.

Лу Юнсян продолжал работать в должности военного губернатора провинции Чжэцзян, пока не разразилась Цзянсу-Чжэцзянская война 1924 года и он бежал, но потом снова получал должности военных губернаторов друргих провинций.

Дуань Цижуй в 1924 - 1926 годах стал как нейтральная фигура "исполнительным руководителем правительства" (中華民國臨時執政, эта должность была введена тогда вместо президента).

См. также

  1. Попытка реставрации династии Цин
  2. Чжилийская клика
  3. Китайская оккупация Монголии
  4. Чжили-Аньхойская война

Напишите отзыв о статье "Аньхойская клика"

Литература

  1. Nathan Andrew. Политика Пекина в 1918-192 = Peking Politics 1918-1923: Factionalism and the Failure of Constitutionalism. — Center for Chinese Studies, 1998. — 320 с. — ISBN 9780892641314.
  2. Odorik Y. K. Милитаризм в современном Китае. Карьера У Пэйфу = Militarism in modern China. The career of Wu P’ei-Fu, 1916-1939. — Australian National University Press, 1978. — 349 с. — ISBN 0708108326.

Примечания

  1. Nathan (1998), p. 107
  2. Nathan (1998), p. 101
  3. [www.ibiblio.org/chinesehistory/contents/03pol/c05s04.html Exploring Chinese History :: Politics :: International Relations ...] ( (англ.)). Проверено 2 марта 2010.
  4. Nathan (1998), p. 175


Отрывок, характеризующий Аньхойская клика

– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.