Ань-ди (династия Хань)

Лю Ху
6-й Император эпохи Восточная Хань
Дата рождения:	94(0094)
Дата смерти:	125(0125)
Время царствования:	106—125
Предшественник:	Шан-ди
Преемник:	Бэйсян-хоу
Варианты имени
Традиционное написание:	劉祜
Упрощённое написание:	刘祜
Пиньинь:	Liú Hù
Посмертное имя:	Сяоань-ди (孝安帝)
Девиз правления:	Юнчу (永初) 107—113 Юаньчу (元初) 114—120 Юннин (永寧) 120—121 Цзяньгуан (建光) 121—122 Яньгуан (延光) 122—125
Семья
Отец:	Лю Цин
Мать:	Цзо Сяоэ

Сяоань-ди (кит. трад. 孝安帝), или коротко Ань-ди (кит. трад. 安帝), личное имя Лю Ху (кит. трад. 劉祜, 94 — 30 апреля 125) — шестой император китайской династии Восточная Хань.

Лю Ху был сыном Цинхэского Сяо-вана (清河孝王) Лю Цина и его наложницы Цзо Сяоэ. Лю Цин был сыном императора Чжан-ди, и в 79 году был объявлен наследником престола, но в 83 году из-за интриг среди императорского окружения наследником престола стал Лю Чжао (сын Чжан-ди от другой наложницы), а Лю Цин получил княжеский титул и удел в центральной части современной провинции Хэбэй. Тем не менее Лю Цин оставался в хороших отношениях с братом, когда тот в 88 году унаследовал престол — стал его доверенным советником. Наложница Цзо Сяоэ умерла ещё при жизни императора Хэ-ди, и поэтому Лю Ху воспитывался женой Лю Цина — супругой Гэн.

Когда в начале 106 года умер император Хэ-ди, то встала проблема наследования. У него было два малолетних сына, но они очень сильно болели, и вдова императора Дэн Суй решила сделать императором не более старшего Лю Шэна (который, казалось, долго не проживёт), а Лю Луна, которому было всего сто дней от роду. Братьям покойного императора было велено вернуться в свои уделы, однако Лю Ху и его мачехе Гэн было приказано на всякий случай остаться в столице.

Лю Лун пробыл на троне всего 9 месяцев, и тоже умер. К тому времени стало ясно, что Лю Шэн не так сильно болеет, как казалось раньше, но вдовствующая императрица опасалась, что он в будущем будет мстить за то, что младший брат был сделан императором до него, и настояла на коронации в качестве нового императора двенадцатилетнего Лю Ху.

Вдовствующая императрица Дэн Суй осталась регентом, а Лю Цин и его супруга Гэн (отосланная к мужу в его удел) не оказывали никакого влияния на политику. Дэн Суй оказалась хорошим управленцем, и хотя при ней случались природные катаклизмы и набеги цянов и хунну, ей удавалось справляться с последствиями. Тем временем вокруг императора возникла клика — евнухи Цзян Цзин и Ли Жунь, кормилица Ван Шэн, фаворитка Янь Цзи (в 115 году ставшая императрицей) — члены которой, понимая, что вся власть находится в руках вдовствующей императрицы, рассчитывали, что она всё-таки не вечна. Вдовствующая императрица, узнав об их планах, была оскорблена, также её разочаровало, что Лю Ху пренебрегал учёбой и предпочитал выпивку и женщин; она даже подумывала о том, чтобы заменить Лю Ху на императорском троне на его двоюродного брата Лю И, потом решила этого не делать. В 115 году у Лю Ху от супруги Ли родился сын Лю Бао, которого он в 120 году объявил наследником престола.

В 121 году вдовствующая императрица скончалась, и 27-летний император наконец обрёл реальную власть над имперской администрацией. Он посмертно присвоил своему отцу Лю Цину титул «император Сяодэ», матери — титул «императрицы Сяодэ», а мачехе Гэн — уникальный титул «Ганьлинская великая супруга» (Ганьлин — место захоронения Лю Цина), который был ниже титула его родной матери, хотя мачеха была официальной супругой отца, а его мать — лишь наложницей. Тем не менее он оставался в хороших отношениях с мачехой и её братом Гэн Бао, и дядя быстро стал важной фигурой в имперской администрации.

Поначалу император продолжал политику покойной вдовствующей императрицы, сохранив членов её клана на важных постах советников, однако его собственный ближний круг был готов к действию. В конце 121 года члены клана Дэн были лишены постов и владений, и многие из них покончили жизнь самоубийством. Позднее часть из них была возвращена ко двору, но от клана к тому времени мало что осталось.

Место Дэнов занял клан Сун, к которому принадлежала бабушка императора, но ещё большую власть приобрёл клан императрицы — в частности, её братья Янь Сянь, Янь Цзин и Янь Яо. Также большое влияние получили евнухи Цзян Цзин и Ли Жунь, которые получили титулы «хоу». Среди евнухов, Ван Шэн и её дочери Бо Жун процветала коррупция, но император игнорировал любую критику в их адрес. Император предпочитал прислушиваться к людям из своего ближнего круга, и игнорировал советы ключевых чиновников.

В 121 году вновь начались восстания цянов и сяньби, продолжавшиеся всё правление Ань-ди. Единственной спокойной границей оставалась северо-западная — Бань Юн (сын Бань Чао) смог восстановить китайский контроль над частью Западного края.

В 124 году Ван Шэн, Цзян Цзин и ещё один евнух Фань Фэн ложно обвинили кормилицу наследника престола Ван Нань и повара Бин Цзи, и те были казнены. Наследник Лю Бао был сильно опечален этим, и поэтому Цзян Цзин и Фань Фэн, опасаясь репрессий в будущем, вошли в сговор с императрицей Янь Цзи (также ненавидевшей Лю Бао, ибо он не был её родным сыном), и обвинили наследника и его слуг в преступлениях. Император поверил им, и понизил Лю Бао до Цзииньского князя.

В 125 году император, будучи в поездке в Ваньчэн (в Наньяне), неожиданно заболел и умер. Не желая восхождения на престол Лю Бао, Янь Цзи возвела на трон двоюродного брата покойного императора Лю И. Тот, однако, умер в этом же году, после чего группа евнухов устроила государственный переворот, вырезала клан Янь (за исключением Янь Цзи) и всё-таки возвела на престол Лю Бао.

Отрывок, характеризующий Ань-ди (династия Хань)

– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.