Аодо Дэндзэн
| Аодо Дэндзэн | |
| 亜欧堂田善 | |
| Имя при рождении: |
Нагата Дзэнкити |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Гражданство: | |
| Жанр: | |
Аодо Дэндзэн (яп. 亜欧堂田善 Ао:до: Дэндзэн?, 1748 — 25 июня 1822) — японский художник западного стиля, мастер медной гравюры второй половины периода Эдо.
Содержание
Биография
Настоящее имя художника — Нагата Дзэнкити (яп. 永田善吉). От сокращения этого имени был образован псевдоним — Дэндзэн (яп. 田善). Мастер использовал также имена Кадай (яп. 可大), позднее — Датю (яп. 太仲).
Аодо Дэндзэн родился в 1748 году в городе Сукагава в семье синильщиков — ремесленников по красителю индиго. Дэндзэн обучался основам рисования у Гэссэна из провинции Исэ. Изучал технику рисования маслом в европейском стиле под руководством Тани Бунтё.
В возрасте 49 лет стал официальным художником Мацудайры Саданобу, правителя Сиракава-хана. Дэндзэн путешествовал в Нагасаки, где изучал искусство медной гравюры у голландских мастеров. Дэндзэн воплотил полученные от европейцев знания в карте мира — «Карта десяти тысяч стран» (яп. 万国図), которую поднёс своему сюзерену Саданобу. За заслуги тот пожаловал ему имя Аодо.
Художник умер 25 июня 1822 года.
Аодо Дэндзэн оставил после себя немало известных произведений. Среди них картина «Район Рёгоку» (両国図), ширма «Пейзаж горы Асамаяма» (間山真景図屏風) и другие.
Галерея
- Aodo Denzen bankoku1.jpg
«Карта десяти тысяч стран»
- Aodo Denzen 21.jpg
«Район Рёгоку»
- Aodo Denzen 31.jpg
«Пейзаж горы Асамаяма»
Напишите отзыв о статье "Аодо Дэндзэн"
Литература
- 『新編 日本史辞典』 (Новое издание. Словарь истории Японии) 京大日本史辞典編纂会、東京創元社、1994. — P.4
Ссылки
- [www.city.sukagawa.fukushima.jp/rekisi/hito-3.html Аодо Дэндзэн на сайте города Сукагава] (яп.)
|
Это заготовка статьи о человеке из Японии. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Аодо Дэндзэн
– Ты кто же, солдат?– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
