Апаковы

Апа́ковы (тат. Appaqovlar, Аппаковлар — «очень белые») — казанские купцы, ведущие родословную своей династии с 1795 года. Основателем династии с момента её появления стал Муса Апаков. Впоследствии организованное им купеческое дело продолжилось и перешло в наследство к его потомкам.

1. Муса Апаков (? — после 1824) — родоначальник купеческой династии.
2. Исхак Мусаевич (? — ок. 1854) — потомственный почётный гражданин, владелец китаечной фабрики.
3. Ибрагим Исхакович (1822 — ок. 1880) — потомственный почётный гражданин, владелец недвижимости.
4. Измаил Исхакович (1821—1885) — потомственный почётный гражданин. Торговал тканями, зерном, строил доходные дома. Бессменный почётный старшина Мусульманского детского приюта.
5. Марьям Бану Ибрагимовна (1865 — ?) — единственная дочь Ибрагима Исхаковича Апакова. Вышла замуж за сына легендарного дагестанского вождя Шамиля — Мухаммада Шафи.
6. Габдель Шакур Апаков (1860—1923) — купец средней руки, имеющий прямое родство с основателем династии.
7. Габдрахман Апаков (1854—1926) — отставной унтер-офицер, купец средней руки, позднее вошёл в купечество второй гильдии.

История купеческой династии

Муса Апаков

Родоначальником считается крымско-казанский мурза Апак, который перешел на службу русскому царю в 1519 г. Купеческая династия Апаковых восходит к Мусе Апакову. В архивах имеется упоминание и о Сулеймане Апакове, его брате Хамите Апакове и сыне Давиде (Дауде) Апакове (1793—1847), его сверстника. Муса Апаков торговал мануфактурой, владел лавкой в ленточном ряду Гостиного двора, а это могли себе позволить лишь немногие купцы. Большинство лавок принадлежало городу и сдавалось в аренду.

После смерти Мусы его семья не объявила капитал, и её причислили к «торговым татарам» — сословию, приравненному к мещанам. После выхода Манифеста 1824 года число купеческих капиталов значительно увеличилось. Среди вновь вступивших в третью гильдию купцов были и Апаковы. Владелицей семейного капитала считалась вдова Мусы Апакова Махбуба Рафиковна, в действительности же торговое дело вели её сыновья. На постоялом дворе на Сенной площади они торговали необработанными кожами. Но, как не объявившие капитал, они снова были переведены из купцов в мещане. Лишь один из сыновей, Хусаин, вёл позднее активную торговлю, установил торговые связи с Астраханью.

Купеческий род Апаковых продолжил старший сын Мусы — Исхак Мусаевич

Исхак Мусаевич

Купеческий род Апаковых продолжил старший сын Мусы — Исхак Мусаевич, который в 1825 году вступил в третью гильдию. В родовой лавке в Гостином дворе он торговал бумажными и шелковыми тканями, а в лавке в кожевенном ряду продавал необработанные кожи.

Исхак Мусаевич — наиболее заметный представитель второго поколения купеческой династии Апаковых. Благодаря его таланту и успешной торгово-промышленной деятельности Апаковы выдвинулись как наиболее крупные и влиятельные купцы. Исхак Мусаевич неоднократно избирался в Городскую Думу и Татарскую Ратушу, входил в состав Попечительского Совета Юнусовского приюта, имел две золотые медали от правительства как фабрикант, который поставил в казну сверх нормы еще двести тысяч аршин ткани. Своему внуку, Якупу Абдрешитовичу, он помог открыть посудную фабрику. Исхак состоял в первой гильдии десять лет и получил звание потомственного почетного гражданина. Это звание унаследовали находившиеся с ним в одном капитале сыновья.

После смерти Исхака Мусаевича его сыновья разделили капитал, и каждый завёл своё дело: Ибрагим и Измаил вошли в первую гильдию, Шаих-Гаттар и Бахты-Гарей во вторую, а старшие сыновья Абдрешит и Мустафа вошли в третью гильдию.

Измаил Исхакович

Брат Ибрагима Апакова Измаил (1821—1885), потомственный почетный гражданин г. Казани, входил в купечество более тридцати лет. Он торговал мануфактурой, зерном и в 70-80 годы был одним из крупных хлебных торговцев Казани, выделывал кирпич, скупал земельные участки, здания, строил доходные дома.

С женой Биби Гайшой Губейдуловной Юнусовой и сыном Мухамет Шах Султаном (1853—1918?) Измаил жил на Воскресенской (Кремлёвской) улице в самом центре города.

Измаилу принадлежали дома на улицах Гостинодворской, Батурина, Поперечно-Сенной (ныне — улица Парижской Коммуны, 10). Последний стал одним из крупнейших доходных домов в татарской части города.

Измаил был образованным человеком, состоял действительным членом Императорского Казанского экономического общества, что в те времена предполагало не только материальную помощь обществу, но и практическую деятельность, направленную на развитие экономики края. Он являлся бессменным почётным старшина мусульманского детского приюта, входил, как и Ибрагим, в список присяжных заседателей Казанского окружного суда.

Ибрагим Исхакович

Ибрагим Апаков, сын Исхака Апакова, родился в 1822 году. С рождения потомственный почетный гражданин г. Казани. Он завел собственное дело после смерти отца, войдя, как и его брат, Измаил, в первую гильдию купечества. Ибрагим торговал мануфактурой в Гостином дворе, поддерживал связи с Оренбургом, Бухарой, выезжал на ярмарки России .

Он являлся и крупным владельцем недвижимости в Казани. Ему принадлежали дома, вытянувшиеся на квартал от Малой к Большой Проломной (ныне — Профсоюзная и Баумана) по улице Астрономической. Ибрагим вовлек в торговлю и своего зятя — тот открыл магазин для торговли канцелярскими товарами на Воскресенской (ныне — Кремлевской) улице. Позднее Ибрагим перешёл во вторую гильдию.

Источники

• Архивные записи дома-музея казанских купеческих династий
• muzeum.me/index.php?page=refer&n=4
• www.e-vid.ru/index-m-192-p-63-article-9560.htm
• www.tataroved.ru/

Отрывок, характеризующий Апаковы

– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.