Апартаменты Короля (Версаль)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Схема помещений Апартаментов Короля
Пояснения к схеме Апартаментов Короля
1

Лоджия

2

Зал караула

3

Первый аванзал (Салон Большого Столового Прибора)

4

Аванзал с овальным окном (прежде Второй аванзал / Аванзал Бассано и Спальня Короля)

5

Спальня Людовика XIV (прежде Салон Короля)

6

Кабинет Совета (прежде Кабинет зеркал и Кабинет терм)

A

Мраморный двор

B

Королевский двор

Апартаменты Короля представляют собой анфиладу комнат в Версальском дворце, служивших жилыми помещениями для Людовика XIV. С окнами, выходящими во Мраморный Двор, эти помещения расположены в самой старинной части дворца на месте комнат, которые в замке времен Людовика XIII были отведены Королеве. Главным образом по причине неудобства Больших покоев Короля и сооружения Зеркальной галереи, Людовик XIV занялся перестройкой этих помещений под себя вскоре после смерти Марии Терезии в 1684 году. В эпоху правления Людовика XV и Людовика XVI Апартаменты Короля превратились в повседневные рабочие помещения.

Изначально, анфилада Апартаментов Короля содержала восемь комнат и начиналась от Лестницы Королевы. После 1701 года количество комнат было уменьшено до семи; а в 1755 году число комнат уменьшилось до шести.





Лоджия

Лоджия, ведущая в Апартаменты Короля отделана мраморными панелями и освещена двумя окнами, выходящими в Королевский двор. В 1701 году чтобы увеличить освещение лестничных маршей, была вскрыта южная стена напротив окон; таким образом из вестибюля получилась лоджия. В конце правления Людовика XIV Лестница Королевы и Лоджия вели одновременно в Апартаменты Короля, Большие покои Королевы и в апартаменты Мадам де Ментенон, с которой Король сочетался тайным браком после смерти королевы Марии-Терезии.[1]

Зал караула

Зал караула служил для размещения Гвардейцев Короля. При раннем декорировании комнаты использовали облицовку стен кожей с тисненой позолотой и батальную сцену работы Жозефа Парроселя, "Битва при Лёзе, 18 сентября 1691", висящую над камином.[2] Оформление комнаты дополняют две большие люстры, украшенные монограммой Короля. Практичное назначение комнаты подчеркивалось деревянными скамьями, походными кроватями и ширмами, которые использовались гвардейцами, находящимися в комнате. По понедельникам в этой комнате устанавливался стол, накрытый бархатной скатертью с золотой бахромой, за которым Людовик XIV лично принимал прошения, поданные его подчиненными.[3]

Первый аванзал

Первый аванзал или Салон Большого Столового Прибора (также известный в эпоху правления Людовика XIV как Салон ужина Короля) выходил тремя окнами во Мраморный двор (север) и другими тремя окнами во Двор Королевы (юг).[4][5] В оформлении комнаты использована батальная живопись Жозефа Парроселя – над каминной доской выставлена его картина “Битва при Арбелах”.[6] После смерти Королевы и Дофины, комнату сервировали в тех случаях, когда Людовик XIV ужинал на публике один. Для ужина по церемонии Большого Столового Прибора сервировали стол перед камином и одно кресло с подлокотниками. У стены напротив камина изначально было возвышение для музыкантов, но его разобрали в 18-м веке.[5] Этот протокольный порядок был нарушен только с 16 ноября по 4 декабря 1700 года. В этот период внук Людовика XIV Филипп, герцог Анжуйский после провозглашения Королём Испании несколько раз ужинал публично со своим дедом.[7]

В этой комнате произошла развязка одного из самых возмутительных событий в жизни Версаля времен правления Короля-Солнца. В 1691 была украдена бахрома от портьеры Салона Марса и часть вышитого покрывала для кровати из Салона Меркурия. Во время подачи десерта, через одно из окон, выходящих в Мраморный двор, в комнату влетел сверток и упал на стол Короля. Людовик XIV произнес только “Полагаю, что это моя бахрома.”[8]

“Битва при Лёзе, в которой сражались Гвардейцы Короля, 18 сентября 1691 года” работа Жозефа Парроселя 1691 года
Живопись в Салоне Большого Столового Прибора
“Кавалеристы утоляют жажду после сражения” около 1687 Жозеф Парросель (1646–1704) Южная стена “Схватка кавалерии” Жозеф Парросель западная часть южной стены “Кавалерия атакует крепостной вал города” около 1687 Жозеф Парросель восточная часть южной стены “Александр Македонский сражает Дария III в битве при Арбелах” около 1687 by Жозеф Парросель, над камином “Кавалерист ведет пленных после взятия города” около 1687 Жозеф Парросель, северная стена “Кавалеристская атака и упавший наездник” около 1687 Жозеф Парросель, северная стена

Аванзал с овальным окном

Второй аванзал и Спальня Короля ранее были частью апартаментов королевы, но в 1684 году, после смерти Королевы, Людовик XIV присоединил эту комнату к своим апартаментам.[9]

Во Втором аванзале придворные ожидали разрешения пройти для участия в церемонии Утреннего выхода Короля в Спальне Короля, расположенной далее. Эта комната также известна как Аванзал Бассано в честь размещенных на стенах нескольких картин итальянского художника Якопо Бассано.[10] Над каминной доской была вывешена знаменитая работа “Noli me tangeres” голландского художника Ламбера Сустриса. В 1701 году Второй аванзал и Спальня Короля были объединены в Аванзал с овальным окном, который стал главным аванзалом перед новой спальней Короля.[9]

“Аванзал с овальным окном” Робер де Кот
Живопись в Аванзале с овальным окном
Noli me tangere работы Ламбера Сустриса, вторая половина 16-го века Есфирь, упавшая в обморок работы Паоло Кальяри, названного Веронезе, последняя четверть 16-го века

Название этой комнаты произошло от овального окна, расположенного на южном своде плафона. Салон с овальным окном декорирован фризом с позолоченной лепниной, которая украшает своды потолка помещения, фоном для которой служит решетчатая конструкция с изображением групп танцующих путти. Такое декорирование сводов стало предвестником новых художественных тенденций 18-го века и смены формалистического стиля, использованного в оформлении Больших покоев Короля и Зеркальной галереи, к менее строгому стилю, предшествующему Стилю Людовика XV.[11] Людовик XIV не экономил средств на декорирование этой комнаты. Зеркала и вывешенные работы Веронезе “Есфирь, упавшая в обморок” и “Юдифь с головой Олоферна”[12], а также золоченая обстановка – все это делает комнату наиболее роскошным помещением в Апартаментах Короля.[13]

Когда в 1684 году Людовик XIV переехал в Спальню Короля, следующая комната стала Салоном Короля или Салоном облачения Короля. На протяжении 17 лет эта комната была местом церемоний, окружавших жизнь Короля, к примеру, утреннего выхода Короля и отхода ко сну.[14]

Спальня Людовика XIV

В 1701 году на месте Салона Короля была сооружена Спальня Людовика XIV. Прежняя комната во время правления Людовика XIV подвергалась многочисленным реконструкциям, самая значимая прошла в 1678 году когда западные окна, выходящие на террасу, были закрыты вследствие сооружения Зеркальной галереи.[15] После сооружения Спальни Людовика XIV в 1701 году, это помещение стало центром жизни Двора.[14][16][17]

Живопись в Спальне Людовика XIV
Мария Магдалина около 1628-1629 г. Работа Гвидо Рени Святая Цецилия первая четверть 17-го века. Работа Доменикино Царь Давид, играющий на арфе первая четверть 17-го века. Работа Доменикино

Как способ экономии, Людовик XIV использовал большинство декора Салона Короля в оформлении Спальни Людовика XIV. Над дверьми помещены картины Портрет Маркиза де Монкада и Автопортрет, обе работы Ван Дейка, Иоанн Креститель работы Караваджо и Мария Магдалина работы Гвидо Рени. Святая Цецилия работы Доменикино украшает южную стену над камином, а Царь Давид, играющий на арфе того же мастера расположена напротив, на северной стене.[18]

Западная стена комнаты стала альковом – отгороженной балюстрадой частью комнаты, в которой расположили кровать. Использованные в оформлении алькова орнаменты в виде лепного венка и завитков, а также решетчатые скульптуры, предвосхищают во многих отношениях стиль эпохи Регентства, бывший в моде с 1715 по 1723 год. Кровать увенчана резной работой Николаса Кусто Блистательная Франция, дополненной двумя резными работами Слава Франсуа Леспиньола, размещенными в парусах свода арки.[19] Это единственное место Дворца, которое не было переделано наследниками Людовика XIV, сохранившими шедевры королевской коллекции, вставленные в деревянную обшивку стен. Спальня сохранила свой первоначальный декор и после Революции.

Спальня Людовика XIV
“Спальня Людовика XIV” Робер де Кот

Существующая сейчас парчовая ткань на стенах алькова и в оформлении кровати была соткана повторно как начинание Пятой республики по реставрации Версальского дворца. Первозданный альков и драпировка кровати были восстановлены в 1736 году; а в 1785 году Людовик XVI приказал сжечь парчовую ткань, из которой получили свыше 60 килограмм золота. Существующая сейчас драпировка кровати, хоть и соответствует тому периоду, не является копией той парчи, которая изначально висела в Спальне Людовика XIV. Из-за недостатка архивной информации во времена осуществления проекта, было принято решение использовать образец драпировки зимний гобелен из спальни Королевы. Уже после начала проекта реставрации были обнаружены оригинальные образцы; и поскольку часть проекта уже была завершена, было решено использовать зимний гобелен Королевы.[19][20] 1 сентября 1715 года в этой комнате скончался Людовик XIV.

Кабинет Совета

В Кабинете Совета Людовик XIV собирал Совет, после того как на месте Салона Юпитера, где Людовик XIV изначально проводил заседания Совета был сооружен Салон Войны. Как пишет Сен-Симон в своих Мемуарах: По воскресеньям и, зачастую, по понедельникам заседал Государственный совет; по вторникам – Финансовый совет; по средам – вновь Государственный совет; по субботам – Финансовый совет. В четверг утром зал почти всегда был пуст. Это был также день полностью посвященный внебрачным детям, строительным проектам, слугам, потому что Королю нечем было заняться. В пятницу после церковной службы время отводилось исповеди, которая не ограничивалась по времени и могла длиться до ужина [21]. Начиная с 1684 года комната называлась Кабинет Короля; в 1701 году при полной перепланировке апартаментов эта комната получила новое оформление, главным элементом которого были зеркальные панели на стенах. При смене оформления комната получила название Кабинет зеркал. Несмотря на роскошные зеркала комната была обставлена очень практично. Дополнительно к покрытому бархатом столу Совета, здесь было три кресла с подлокотниками и 12 складных табуретов, а также кушетка, которая была необходима Людовику XIV в 1686 году, когда он перенес хирургическую операцию по удалению анального свища.[22][23]

Из всех комнат Апартаментов Короля эта комната, по всей видимости, лучше всего отражала личные вкусы Людовика XIV. Помимо коллекции драгоценных камней, здесь находились работы Николя Пуссена и Джованни Ланфранко, а также Клавесин в расписном корпусе. Персональный характер этой комнаты подчеркивался тем фактом, что из этой комнаты Людовик XIV управлял Францией. Здесь проводились Советы, принимались писатели, возвышавшие славу Короля-Солнца, а также частные аудиенции чаще всего давались в этом помещении.[23]

Последней комнатой Апартаментов Короля был Кабинет терм – благодаря оформлению, главным элементом которого было 20 герм – который также известен как Кабинет париков, поскольку тут хранились парики Людовика XIV. В дополнение к позолоченным гермам, украшающим стену, двери были покрыты зеркалами. Комната служила Королю гардеробом, где он мог сменить свою сорочку, парик и шляпу; и это могло происходить до 4 раз в день. По вечерам в этой комнате Людовик XIV собирал своих детей, других членов своей семьи, а также некоторых придворных.[24]

Кабинет зеркал и Кабинет париков прекратили своё существование в 1755 году, когда Людовик XV поручил расширить и заново декорировать помещение для сбора Совета. Именно это, обновленное, помещение мы и видим сегодня.

В 1748 году для устройства на третьем этаже вновь сооружаемого Кабинета Короля, Людовик XV решил понизить потолок Кабинета зеркал примерно на 1 метр. Новые размеры комнаты вызвали необходимость заново декорировать её. Спустя год был установлен новый камин, а прежний, датируемый временами Людовика XIV был отправлен в Компьенский дворец. В 1755 году в ходе обустройства террасы в Оленем дворе, Людовик XV решил расширить комнату Совета за счет присоединения Кабинета париков. Эта расширенная комната была спроектирована архитектором Габриэлем, а декоративные панели вылеплены Жуль-Антуаном Руссо. Лепнина на панелях декора изображает различные ведомства правительства: военные трофеи и реликвии мирного времени, символы армии, военного флота, юстиции и регалии монархии.[25]

Напишите отзыв о статье "Апартаменты Короля (Версаль)"

Примечания

  1. Félibien, 58; Piganiol, 118; Verlet, 209.
  2. Битва при Лёзе – это сражение, выигранное французской кавалерией в ходе Девятилетней войны.
  3. Félibien, 59; Piganiol, 118; Verlet, 209-210.
  4. В 1699 году при сооружении апартаментов для внука Людовика XIV - Герцога Бургундского – одно из южных окон было закрыто и на его месте появилась дверь.
  5. 1 2 Verlet, 210.
  6. Piganiol, 118–19.
  7. Félibien, 338.
  8. Verlet, 162.
  9. 1 2 Verlet, 211.
  10. Piganiol, 119.
  11. Kimball (1943), 50–61.
  12. “ Юдифь с головой Олоферна” была повреждена огнём в 1905 году при пожаре в Музее прекрасных искусств в Кане. Источник [www.culture.gouv.fr/public/mistral/joconde_fr]
  13. Félibien, 339; Verlet, 212.
  14. 1 2 Verlet, 213.
  15. Félibien, 60–61.
  16. Центральная ось королевских владений проходит ровно по центру этой комнаты.
  17. Baillie, 169–99.
  18. Félibien, 61
  19. 1 2 Verlet, 214.
  20. Meyer (1989), 79–104.
  21. Сен-Симон, Мемуары
  22. Félibien, 65; Piganiol, 123–24.
  23. 1 2 Verlet, 217.
  24. Félibien, 347; Verlet, 220.
  25. Verlet, 316.

Координаты: 48°48′17″ с. ш. 2°07′13″ в. д. / 48.80472° с. ш. 2.120472° в. д. / 48.80472; 2.120472 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=48.80472&mlon=2.120472&zoom=14 (O)] (Я)

Отрывок, характеризующий Апартаменты Короля (Версаль)

Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».