Апартеид

Не следует путать с Апатрид.

Апартеи́д, апа́ртхейд (африк. apartheid — «раздельность», то есть раздельное проживание, работа и т. д.) — официальная политика расовой сегрегации, проводившаяся правившей в Южно-Африканской Республике (ЮАР, до 1961 года — Южно-Африканский Союз, ЮАС) с 1948 по 1994 год Национальной партией.

Сегрегация по любым признакам может также называться апартеидом по аналогии с исторической сегрегацией в ЮАР.

Сущность

Апартеид в ЮАР предписывал народам банту проживать в специальных резервациях (бантустанах) на территории, составлявшей около 30 % площади расселения банту на территории ЮАР до прихода европейцев. Выезд из резервации и появление в крупных городах могли производиться лишь по специальному разрешению или при наличии рабочего места (местное население было занято на непрестижных и низкооплачиваемых работах преимущественно в сфере обслуживания). В ходе внедрения системы апартеида чернокожие жители ЮАР были лишены почти всех гражданских прав. Утверждалось, что услуги наподобие образования и здравоохранения были «раздельными, но равными», однако качество тех услуг, что предоставлялись чёрным, было обычно намного ниже. На подобные упрёки со стороны европейских «левых» южноафриканское правительство отвечало, что уровень медицинского обслуживания темнокожего населения действительно ниже, при равном и даже более высоком удельном количестве врачей на душу населения среди негров. По утверждениям властей, причина этого — более низкий уровень квалификации негритянских врачей. А он, в свою очередь, был вызван прежней ошибочной государственной политикой в области образования — более снисходительным отношением к негритянским абитуриентам, с целью увеличить число чёрных студентов. Правительство предполагало, что принимаемые им новые меры полностью устранят неравенство в уровне медицинского обслуживания к началу XXI века. Но этим планам не суждено было осуществиться.

Лишение чёрного населения политических прав было обычной практикой в европейских колониях, однако после деколонизации Африки стало рассматриваться как часть политики апартеида.

Борьба с апартеидом стала одной из приоритетных задач ООН в 1970-х и 1980-х годах. К борьбе подключились и многие другие международные правозащитные организации. В ЮАР также активно действовало внутреннее диссидентское движение. Падение режима апартеида связывается с активной деятельностью Нельсона Манделы и его сторонников из Африканского национального конгресса (АНК). Позднее Нельсон Мандела был награждён за свою борьбу Нобелевской премией мира. Наряду с вооружённой борьбой АНК и международной изоляцией расистского режима, основными причинами падения режима апартеида стало падение численности белого населения с 21 % в 1940 году до 11 % в 1990 году, а также меры по демонтажу системы апартеида, проводимые в годы правления Фредерика де Клерка (за что он также был награждён Нобелевской премией мира).

Символом апартеида считается тюрьма «Роббен-Айленд», где во времена апартеида содержались тысячи политзаключённых. Сейчас тюрьма является одной из основных туристических достопримечательностей ЮАР.

Создание системы апартеида

Об истории ЮАР до апартеида см. История ЮАР

Насколько сейчас известно, впервые слово «апартеид» (точнее, «апартхейд», в переводе с языка африкаанс — «раздельность») употребил в своей речи в 1917 году Ян Христиан Смэтс, ставший в 1919 году премьер-министром ЮАС. Хотя обычно апартеид связывают с преобладанием африканеров в правительстве с 1948 по 1994 год, Британская империя ещё в XIX веке ограничивала права на переселение чернокожих африканцев со своих территорий в регионы Капской колонии и Наталя, занятые белыми и цветными. Чернокожим африканцам запрещалось не только переселяться в эти земли, но и вообще передвигаться из одного округа в другой без соответствующего пропуска, который они должны были всегда иметь при себе. В Кейптауне и городах Наталя им запрещалось выходить на улицу после заката.

Тем самым иногда утверждается, что политика апартеида была продолжением и расширением той сегрегации, которую практиковали белые правительства в Южной Африке. Среди примеров этой политики можно назвать Земельный акт 1912 года и ограничения на наём чернокожих африканцев на работу, появление которых было связано с договорённостями, достигнутыми бурскими республиками (Трансваалем и Оранжевым свободным государством) с Британской империей после англо-бурской войны. С другой стороны, существует мнение, будто вначале идея апартеида подразумевала лишь политическое разделение («большой апартеид»), но не бытовую сегрегацию («мелкий апартеид»). Например, во время Второй мировой войны правительство Объединённой партии Смэтса не слишком строго следило за соблюдением сегрегационистских законов.

В ходе предвыборной кампании перед всеобщими выборами 1948 года Национальная партия (НП) сделала основой своей программы политику апартеида. НП с небольшим отрывом выиграла выборы, нанеся поражение Объединённой партии Сметса, и сформировала коалиционное правительство вместе с Партией африканеров, которое возглавил протестантский священнослужитель Д. Ф. Малан. Фактически к власти пришла тайная организация крайних африканерских националистов Брудербонд.

Правительство немедленно приступило к внедрению апартеида. Были приняты законы, запрещавшие смешанные браки, введена расовая классификация всех граждан и создана комиссия для рассмотрения трудных случаев. Основой апартеида стал принятый в 1950 году Закон о групповых областях (Group Areas Act), целью которого было географическое разделение расовых групп. Оформление системы апартхейда проходило в условиях подъёма антиколониальной борьбы в странах Азии и Африки, что не могло не сказаться на общем характере политики правительства Национальной партии. Апартхейд должен был помочь белым сохранить своё господство через ограничение территории проживания чернокожих африканцев особыми территориями, хоумлендами, ставшими впоследствии известными как бантустаны. В них под контролем собственных властей, состоявших из представителей местной африканской политической элиты, должна была сосредоточиться основная часть чернокожего населения, а на территориях, зарезервированных за белыми, оставались лишь те, чей труд был необходим для работы промышленных предприятий и обслуживания белых. В 1953 году был принят закон о раздельных услугах (Separate Amenities Act), вводивший раздельные пляжи, общественный транспорт, больницы, школы и университеты. Паспортный режим был ещё более ужесточён: теперь чернокожие африканцы должны были всегда иметь при себе удостоверения личности, что сильно затрудняло их миграцию в «белые» районы страны. С введением этого закона чернокожим африканцам было запрещено без специального разрешения жить в «белых» городах и даже просто посещать их. Проживание в больших городах разрешалось лишь тем, кто имел там работу, но не членам их семей.

Йоханнес Стрейдом, ставший премьер-министром после Малана, лишил чернокожих африканцев тех немногих прав на голосование, которые они имели. Предыдущее правительство в 1951 году приняло Закон о раздельном представительстве избирателей, однако его конституционность была оспорена в суде группой из четырёх избирателей при поддержке Объединённой партии. Верховный суд Капской провинции отказал им, но Апелляционный суд принял их протест и признал закон не имеющим силы, поскольку для изменения конституции требовались голоса двух третей депутатов обеих палат парламента. Тогда правительство приняло Закон о парламентском верховном суде, дав парламенту право отменять судебные решения. Это было признано незаконным и Апелляционным судом, и судом Капской провинции. В 1955 году правительство Стрейдома увеличило число судей в Апелляционном суде с пяти до одиннадцати, назначив на новые места судей, симпатизировавших политике апартеида. В том же году появился Закон о Сенате, увеличивавший число депутатов с 49 до 89, причём в результате перераспределения у НП оказалось 79 мест. Наконец на совместном заседании обеих палат Закон о раздельном представительстве избирателей был принят, в результате чего в Капской провинции был сформирован отдельный список цветных избирателей.

Главными «законами апартеида» были следующие:

• Поправка к Закону о запрете смешанных браков (1949)
• Поправка к Закону о безнравственности (1950)
  • Этот закон сделал уголовным преступлением сексуальные контакты белого и человека другой расы.
• Закон о регистрации населения (1950)
  • Согласно этому закону, каждый гражданин должен был быть зарегистрирован как белый, цветной или банту (правительство Национальной партии исключило из официальных документов употребление слова «туземец», обычно использовавшееся до этого для обозначения представителей коренного населения, и заменило его словом «банту»).
• Акт о групповых областях (27 апреля 1950)
  • По этому закону страна была разделена на несколько областей, каждая из которых была отдана определённой расовой группе. Он стал основанием апартеида, так как именно на его основе строилась система политического и социального разделения.
• Закон о самоуправлении банту (1951)
  • Этот закон создал для чернокожих африканцев отдельные «правительственные» структуры.
• Закон о борьбе с незаконным занятием помещений (1951)
  • Этот закон позволял властям сносить трущобы, где жили чернокожие африканцы.
• Закон о туземных строительных рабочих, введении налога на туземные услуги (1951)
  • Этот закон обязывал белых нанимателей оплачивать строительство жилья для чернокожих рабочих, признанных законными жителями городов.
• Закон об обеспечении раздельных услуг (1953)
  • Этот закон запрещал людям разных рас пользоваться одними и теми же общественными заведениями (комнатами отдыха и пр.)
• Закон об образовании банту (1953)
  • Этот закон полностью передал государству контроль над школьным образованием среди чернокожих африканцев, прекратив существование миссионерских школ.
• Закон о городских областях банту (1954)
  • Этот закон ограничил миграцию чернокожих африканцев в города.
• Закон о шахтах и работе (1956)
  • Этот закон делал официальной расовую дискриминацию при приёме на работу.
• Закон об улучшении самоуправления чернокожих африканцев (1958)
  • Этот закон ввёл отдельные территориальные правительства в бантустанах — специальных областях, где у чернокожих африканцев было право голоса. Предполагалось, что они в конце концов станут независимы, однако на практике ЮАР оказывала на них решающее влияние, даже после предоставления некоторым из них формальной независимости.
• Закон об инвестиционных корпорациях банту (1959)
  • Этот закон создал механизм перевода капитала в бантустаны, что позволило бы создавать там рабочие места.
• Закон о расширении университетского образования (1959)
  • Этот закон ввёл отдельные университеты для чернокожих, цветных и индийцев.
• Закон о физическом планировании и использовании ресурсов (1967)
  • Этот закон позволил правительству остановить строительство промышленных предприятий в «белых» районах и перевести их в приграничные районы бантустанов. Тем самым могла ускориться миграция чернокожих африканцев в бантустаны, где им было легче найти работу.
• Закон о гражданстве бантустанов (1970)
  • Этот закон поменял статус обитателей бантустанов: они потеряли гражданство ЮАР. Тем самым предполагалось сделать белых большинством в «белой» части страны.
• Указ о преподавании на африкаанс (1974)
  • Согласно этому закону, вне бантустанов преподавание должно было вестись наполовину на английском, наполовину на африкаанс.

В то время как другие страны (например, США) отменяли дискриминационные законы, в ЮАР, напротив, вводились всё новые акты, регулирующие расовые отношения. Отчасти поддержка апартеида белыми южноафриканцами была связана с демографией: они стремились сохранить власть в стране, численность белого населения в которой в связи с естественной убылью сокращалась, в то время как прирост чернокожих в XX веке был значителен.

Система апартеида

Повседневная жизнь

Систематика апартеида была установлена законом: все перечисленные ниже ограничения были закреплены законодательно. К примеру, Закон об обеспечении раздельных услуг прямо разрешал властям предоставлять разным расам услуги разного качества.

• Неграм запрещалось открывать предприятия или вести практику в областях, обозначенных как «белая Южная Африка» (по сути, все важные города и экономические зоны), без специального разрешения. Предполагалось, что им следует переезжать в бантустаны и работать там.
• Сегрегация проводилась на транспорте и в других общественных местах.
• Неграм запрещалось жить, работать или находиться в белых зонах, если только у них не было пропуска (известного на африкаанс как dompas — «пропуск для тупых»). Это требование не распространялось только на чернокожих африканцев, которые обладали правами, описанными в «Разделе 10» (переехавшие в города до Второй мировой войны). Строго говоря, белым также требовался пропуск в зоны проживания чернокожих африканцев.
  • Пропуск мог получить только человек, нашедший себе работу. Супругов и детей он взять с собой не мог, они должны были оставаться в бантустанах. Многие белые семьи нанимали чернокожих африканцев в качестве домашних работников, и те жили в доме — или в небольших помещениях вне самого дома.
  • Пропуск был действителен только на территории одного магистратного округа (обычно совпадал с небольшим городом).
  • Отсутствие пропуска было поводом для немедленного ареста, предания суду и зачастую депортации в соответствующий бантустан, а также для наказания нанимателя. Полицейские патрули постоянно охотились за нарушителями закона о пропусках.

В негритянских районах зачастую не было ни водопровода, ни электричества.

Больницы и служба «скорой помощи» также были сегрегированы: больницы для белых обычно финансировались хорошо и предоставляли услуги высокого качества, в то время как в больницах для чернокожих африканцев хронически не хватало средств и работников. Во многих негритянских районах больниц не было вовсе.

В 1970-е годы государство тратило на образование одного чернокожего ребёнка десятую долю той суммы, которая приходилось на одного белого. Закон об образовании банту прямо предусматривал, что чернокожим детям нужно преподавать лишь основные навыки, нужные в работе на белых. С 1959 года сегрегация была введена и в высшее образование: все существовавшие и авторитетные университеты достались белым. Для представителей других расовых групп создавались свои высшие учебные заведения, а для африканцев — даже для каждой этнической группы. Однако количества мест для чернокожих студентов было крайне недостаточно. Так, в 1975 году в ЮАР насчитывалось 170 тыс. студентов. Из них 9 тыс. были африканцы, 6 тыс. индийцы, 4 тыс. цветные, а остальные — белые.

Сегрегация проводилась в автобусах и на железной дороге: автобусы останавливались на разных остановках, а в поездах чернокожим африканцам был отведён только третий класс.

Общественные пляжи также были разделены по расам, причём белым доставались лучшие, в то время как пляжи для чернокожих африканцев находились в удалённых районах и не имели никаких «удобств». Бассейнов и библиотек для чернокожих африканцев практически не было.

Сегрегация распространялась также на пешеходные мосты, кинотеатры под открытым небом, кладбища, парки, пешеходные переходы, общественные туалеты и такси.

С 1948 года были запрещены сексуальные контакты и тем более браки между людьми разных рас. Если белый был за рулём, он не мог усадить на переднее пассажирское сиденье чернокожего африканца другого пола.

Чернокожие африканцы не могли нанимать белых на работу. Чернокожие полицейские не имели права арестовывать белых людей.

В театры и кинотеатры «белых районов» (то есть всех значительных городов) не разрешалось допускать чернокожих африканцев, в то время как в негритянских районах почти не было ни театров, ни кино, ни ресторанов. Без разрешения властей (необходимого, например, для обслуживания дипломатов других африканских стран) большинство гостиниц и ресторанов в белых районах могли впускать чернокожих африканцев только в качестве прислуги.

Вначале чернокожим африканцам запрещалось покупать крепкий алкоголь, хотя позже это требование было смягчено.

Чернокожим африканцам не дозволялось присутствовать в «белых» церквях в соответствии с поправками 1957 к Закону о туземцах и церквях. Однако этот запрет никогда не проводился достаточно жёстко, и в церквях чернокожие африканцы с белыми могли встречаться на равных на сравнительно законных основаниях.

Хотя профсоюзы для чернокожих и цветных работников существовали с начала XX века, лишь после реформ 1980-х годов членство чернокожих африканцев в профсоюзах стало законным.

Неравным образом были распределены и налоги: чернокожие африканцы платили подоходный налог с минимальной суммы 360 рандов в год (R30 в месяц), а белые — с 750 рандов (R62,5 в месяц). С другой стороны, белые платили куда больший процент.

Апартеид проник не только в закон ЮАР, но и в её культуру: эта идеология активно внедрялась многими СМИ. Отсутствие возможности ежедневного общения также отдаляло расы друг от друга.

Система бантустанов

Сторонники апартеида предполагали, что после полного введения этой системы чернокожие африканцы должны были прекратить быть гражданами Южно-Африканской Республики; вместо этого они должны были стать гражданами независимых псевдогосударств-резерваций (англ. homelands). Таким образом, жители бантустанов, работающие в ЮАР, становились трудовыми иммигрантами, обладающими временными разрешениями на работу.

Правительство ЮАР попыталось разделить страну на несколько государств. Примерно 87 % земли (из них примерно 40 % занимает пустынное плато Вельд) было отведено белым, цветным и индийцам. Оставшиеся 13 % были поделены между десятью «резервациями» для чернокожих африканцев (составлявших около 80 % населения). Некоторым из бантустанов была предоставлена «независимость», не признанная, однако, ни одной третьей страной. Если человек принадлежал бантустану, получившему независимость, он терял гражданство ЮАР и вместо пропуска получал паспорт своей резервации. Принадлежавшие прочим, «автономным» бантустанам также теряли часть прав, связанных с гражданством ЮАР (например, если человек хотел вовсе покинуть страну, он получал не паспорт, а «путевые документы»). Правительство пыталось провести параллель между своими проблемами с чернокожими рабочими и трудностями, которые другие страны испытывали в связи с нелегальной миграцией.

Большинство чернокожих африканцев лишались гражданства ЮАР после того, как их бантустаны провозглашались «независимыми». Таким образом, они не могли получить паспорт ЮАР, дающий право выезда за границу; впрочем, и без того получить этот паспорт было сложно. Обладание им считалось привилегией, а не правом, и правительство не считало нужным выдавать чернокожим африканцам много паспортов.

Насильственное выселение

В 1960-е, 1970-е и в начале 1980-х годов правительство проводило политику «переселения», пытаясь заставить людей отправиться в районы, предназначенные для проживания соответствующих групп. По некоторым данным, число переселённых в это время достигало трёх с половиной миллионов человек. Выселению могли подвергаться следующие группы:

• Наёмные рабочие на фермах, принадлежащих белым
• Жители так называемых «чёрных пятен» — участков земли, принадлежащих чернокожим африканцам и окружённых «белыми» фермами
• Семьи рабочих, живущих в пригородах вблизи бантустанов
• «Избыточные люди» в городах, включая тысячи людей в нынешней Западно-Капской провинции: местность была объявлена «областью предпочтения цветного труда», и чернокожих африканцев переселяли в бантустаны Сискей и Транскей

Наиболее известные переселения 1950-х годов произошли в Йоханнесбурге, где 60 000 людей переселили в новый пригород Соуэто (англ. Soweto, сокращение от South Western Townships).

До 1955 года Софиятаун был одним из немногих городских районов, где чернокожим африканцам позволялось владеть землёй; постепенно он развивался в по-настоящему многорасовое поселение. По мере роста Йоханнесбурга Софиятаун стал местом жительства для всё большего числа чернокожих рабочих, поскольку он был удобно расположен вблизи промышленного центра. Однако несмотря на протесты АНК 9 февраля 1955 началось расселение Софиятауна: ранним утром полиция вошла в район, выгнала жителей на улицу и погрузила их вещи на специально предоставленные грузовики. Жителей отвезли на приобретённый правительством за два года до того участок земли примерно в 20 км к юго-западу от центра Йоханнесбурга, известный как Медоулендс. Софиятаун был снесён, а на его месте был устроен пригород для белых под названием Triomf («Триумф»). В следующие несколько лет похожие события произошли также в Дурбане (Кейто-Манор, или Мкхумбане) и Кейптауне (55 000 цветных и индийцев Шестого округа были переселены в новые пригороды). Кроме чернокожего населения, от Закона о групповых областях пострадали 600 000 цветных, индийцев и китайцев, а также 40 000 белых.

«Цветные»

Всё население было по закону разделено на четыре группы: чернокожие африканцы, белые, азиаты (главным образом индийцы) и «цветные». В последнюю группу входили люди смешанного происхождения, чьими предками были и представители койсанских народов, и народов банту, и европейских иммигрантов (а также малайцы, особенно в западной части Капской провинции); к «цветным» относились и некоторые «чистокровные» койсаны. Южноафриканскими властями были разработаны сложные правила для определения того, кто относился к «цветным». Принятие решения возлагалось на мелких чиновников. Иногда члены одной семьи могли попадать в разные группы. После дальнейшего расследования все цветные «каталогизировались» по более мелким подгруппам. В нынешней ЮАР термин «цветные» многим не нравится, хотя он и не имеет юридической окраски, как раньше. В последние годы стали широко использоваться наименования «так называемые цветные» (африк. sogenaame Kleurlinge) и «коричневые» (африк. Bruinmense).

В рамках апартеида цветные также подвергались дискриминации: их переселяли в специальные пригороды, иногда заставляя для этого покинуть дома, принадлежавшие их семьям очень долгое время. Качество образования, предоставлявшегося цветным, было куда хуже, чем качество образования для белых (хотя и лучше, чем для чернокожих африканцев). Многие цветные сыграли важную роль в борьбе с апартеидом: например, основанная в 1902 году Африканская политическая организация принимала в свои ряды только цветных.

В течение почти всего времени «официального» апартеида — примерно с 1950 по 1983 год — цветные были, как и чернокожие африканцы, фактически лишены права голоса. В 1983 году в конституцию были внесены поправки, согласно которым цветные и азиаты получили право участвовать в выборах в трёхпалатный парламент. Эти поправки не получили широкой поддержки. Предполагалось, что «цветное» меньшинство получило бы право голоса, а представители чернокожего большинства станут гражданами «независимых» бантустанов. Такая ситуация сохранялась до отмены апартеида.

Другие меньшинства

Сложную проблему для правительства эпохи апартеида представляли южноафриканцы восточноазиатского происхождения: число их было совсем невелико, но их нельзя было с очевидностью относить ни к одной из четырёх установленных законом групп. Южноафриканцы китайского происхождения, чьи предки приехали на рудники Витватерсранда ещё в XIX веке, обычно классифицировались как «индийцы», то есть «небелые», а иммигранты из Тайваня, Южной Кореи и Японии, с которыми ЮАР поддерживала дипломатические отношения, получали статус «почётных белых», то есть получали те же права, что и белые. Иногда этот статус получали и представители других небелых меньшинств (даже чернокожие африканцы), если правительство полагало, что данный человек был «цивилизованным», вполне восприняв западные ценности. Часто это правило применялось к афроамериканцам.

Борьба против апартеида

Белые противники апартеида

Апартеид был поддержан далеко не всеми слоями белого населения. Руководствами и преподавательскими составами университетов, где состав студентов с самого начала был многорасовым, политика апартеида критиковалась и часто саботировалась, несмотря на усилия правительства по внедрению сегрегации, в частности, создание отдельных «чёрных» университетов.

Активно противодействовали апартеиду некоторые организации ветеранов Второй мировой войны, особенно ввиду того, что проводящая апартеид Национальная партия в военный период симпатизировала нацизму и выступала против поддержки антигитлеровской коалиции. Бывший военный лётчик-ас Адольф Малан проводил в 1950-е гг. крупные манифестации, число участников которых достигало нескольких десятков тысяч.

В Южноафриканской коммунистической партии, боровшейся против апартеида, было также много белых (в силу исторических причин, главным образом евреев). Среди её видных белых деятелей были Джо Слово, Рут Ферст, Абрахам (Брам) Фишер, Ронни Касрилс.

Сопротивление чёрного населения

Приход к власти Национальной партии в 1948 году и провозглашение апартеида официальной политикой нового правительства и усиление репрессий относительно небелого населения заставило активизировать свою деятельность Африканский национальный конгресс (АНК), придерживавшийся до того достаточно умеренной тактики. К руководству в организации стали приходить более радикальные лидеры, вышедшие из Молодежной лиги АНК. В 1949 году АНК впервые выступил с программой, открыто предусматривавшей протесты в форме забастовок, протестных шествий и акций гражданского неповиновения. Это продолжалось в течение 1950-х годов и иногда приводило к беспорядкам. В йоханнесбургском Софитауне активное сопротивление силовым структурам апартеида, вплоть до вооружённых нападений, оказывали гангстерские группировки чернокожей молодёжи, прежде всего Vultures Дона Маттеры.

25 — 26 июня 1955 года несколько организаций, включая Индийский конгресс и АНК, собрались на «Конгресс народа» в Клиптауне возле Йоханнесбурга и приняли Хартию свободы, где выдвигалась идея Южно-африканского союза (ЮАС) как демократического государства, не знающего расовой дискриминации. Хартия также предусматривала проведение национализации «минеральных богатств скрытых под землей», а также всех банков и промышленных предприятий, «принадлежавших монополиям». После принятия Хартии противники апартеида (вождь Лутули, Нельсон Мандела, Уолтер Сисулу, Мозес Котане, Оливер Тамбо, Расти Бернштейн, Джо Слово и другие) были арестованы по обвинению в государственной измене, но 29 марта 1961 года суд их оправдал.

21 марта 1960 г. полиция в поселке Шарпевиль открыла огонь по безоружным чернокожим демонстрантам, убив 69 человек, что вызвало возмущение во всём мире. После этого лидеры движения против апартеида решили перейти к насильственным методам борьбы, создав боевую организацию «Умконто ве сизве» («Копьё нации»). В этом же году ЮАС вы­шёл из британского Содружества и объявил себя Рес­публикой (ЮАР).

Напряжённая обстановка в стране вызвала в июне 1976 восстание чернокожих африканцев в Соуэто — пригороде Йоханнесбурга, распространившееся затем на другие города. Было введено чрезвычайное положение, но волнения продолжались почти целый год.

После событий в Соуэто страны Запада ввели санкции против ЮАР. В 1977 году возмущение в мире вызвала гибель в тюрьме правозащитника Стива Бико. Эти события, а также военное поражение в Анголе и коррупционный скандал в Министерстве информации («афера Эшеля Руди»), подорвали позиции правительства. Наиболее жёсткие проводники апартеида — премьер-министр Балтазар Форстер, министр юстиции, полиции и тюрем Джимми Крюгер, директор Бюро государственной безопасности Хендрик ван ден Берг — в 1978—1979 были вынуждены уйти в отставку.

Новое правительство Питера Боты приступило к осторожным реформам — была отменена сегрегация на транспорте, в спорте, была ле­гализована деятельность африканских профсоюзов. Была принята новая конституция, сделав­шая ЮАР президентской республикой и предусматривавшая трёхпалатный парламент — для белых, цветных и индийцев (при том, что чернокожие составляли большинство населения, они право голоса не получили). Естественно, что чернокожие были недовольны новой конституцией и начали против неё демонстрации, поддержанные забастовками.

В марте 1985 полиция вновь расстреляла мирную демон­страцию. Это вызвало всеобщую забастовку, перерос­шую в новое восстание чернокожих африканцев, охватившее почти все города ЮАР. Несмотря на аресты около 25 тыс. человек, правительству не удавалось справиться с волнениями до конца 1986 года.

ООН и Международный уголовный суд

В 1973 году Генеральная ассамблея ООН приняла Международную конвенцию о пресечении преступления апартеида и наказании за него. Непосредственной целью конвенции было создание юридических оснований для того, чтобы страны-члены ООН могли применять санкции к правительству ЮАР, пытаясь тем самым добиться изменения его политики. Однако формулировки конвенции имеют более широкую применимость: тем самым любому государству запрещается принимать сходные меры. Конвенция вступила в силу в 1976 году.

Римский статут определяет апартеид как одно из 11 преступлений против человечности. Граждане большинства государств (включая ЮАР) могут предстать перед Международным уголовным судом за совершение этого преступления или способствование ему.

Спортивные соревнования

В течение многих лет спортсмены ЮАР не допускались на международные спортивные соревнования, прежде всего по олимпийским видам спорта. Широко известен бойкот Олимпийских игр, организованный африканскими странами в 1976 году. Этот бойкот был формой протеста против проведения товарищеского матча по регби между ЮАР и Новой Зеландией. Дисквалификации подвергались и спортсмены, поддерживающие контакты с ЮАР.

Конец эпохи апартеида (1989—1994 годы)

К началу 1990-х годов в сознании правящей элиты ЮАР стали происходить перемены. Причиной этого стало общее резкое изменение политической ситуации в мире на рубеже 80-90-х годов. В условиях «Нового мирового порядка», объявленного президентом США Джорджем Бушем (старшим) и предусматривающего построение демократии во всем мире, дальнейшее сохранение расово сегрегированного строя в южноафриканском государстве уже не оставалось приоритетом США и стран ЕС. Обеспокоенные возможностью реальных экономических и политических санкций со стороны Запада, экономические круги ЮАР усилили натиск на правительство, говоря о необходимости «решительной перемены курса».

На открытии сессии парламента в феврале 1990 года незадолго до того (15 августа 1989 года) ставший президентом ЮАР Фредерик де Клерк объявил о снятии запрета на деятельность АНК, Панафриканского конгресса и о полном освобождении Нельсона Манделы.

2 мая 1990 г. состоялась встреча лидеров АНК с правительством ЮАР, на которой было достигнуто соглашение о проведении амнистии и последующей реабилитации политзаключенных. Узники совести выпускались из тюрем, диссиденты могли свободно вернуться в ЮАР из-за рубежа. Им гарантировался дальнейший иммунитет от судебных преследований за политические убеждения. К 30 апреля 1991 года было освобождено 933 «борца против апартеида», однако 364 террориста остались в заключении из-за серьёзности совершенных ими преступлений. Всего в ЮАР вернулось около 6000 политических эмигрантов (отказано было лишь 100 экстремистам).

В том же году рядом белых леволиберальных политиков была предложена новая государственная модель, согласно которой каждая расовая группа должна иметь равный вес в законодательном органе, с тем, чтобы ни одна из них не могла господствовать. Однако Н. Мандела решительно отверг это предложение. В своем выступлении на митинге черных радикалов в Кейптауне он заявил: «Факторы, которые сделали необходимой вооруженную борьбу, все ещё существуют сегодня, у нас нет другого выхода, кроме как продолжать борьбу».

Неопределенность политической обстановки постоянно подталкивала де Клерка к новым решительным шагам. На очередной встрече с Манделой он подписал протокол, предусматривавший, что проект новой Конституции будет разработан выборным конституционным собранием и что по итогам выборов должно быть сформировано многорасовое переходное правительство. Аналогичные предложения выдвинул многопартийный форум, названный Конвентом за демократическую Южную Африку (КОДЕСА).

Движение «Инката», которое теперь стало называться Партией свободы Инката (ПСИ), выступило против этого соглашения, и в декабре 1992 года вождь Мангосуту Бутелези опубликовал проект Конституции будущего государства в составе этнического бантустана Квазулу и провинции Натал. Другие лидеры бывших бантустанов (на тот момент де-факто независимых государств): Бопутатсваны и Сискея также отказались принимать участие в создании многорасового унитарного государства.

Начались массовые вооруженные столкновения сторонников АНК и ПСИ.

В то же время активизировали боевые действия и члены Панафриканского конгресса. Они периодически нападали на полицейских и белых фермеров. На митинге 27 марта 1993 года глава ПАК Кларенс Маквету в открытую взял ответственность на свою организацию за убитых незадолго до этого белую женщину и двух её детей, и провозгласил: «Один фермер — одна пуля! Мы собираемся убивать всех белых — и детей, и стариков. Это будет год террора!»

Белое население между тем активно вооружалось. В 1990—1992 годах в день выдавалось более 500 лицензий на ношение огнестрельного оружия. Был создан Африканерский народный блок (АНФ), в который вошли более 20 организаций белых. Председателем его совета стал Ф. Харценберг, а директорат возглавил герой войны в Анголе, бывший командующий Силами обороны Южной Африки генерал Констанд Фильюн (Constand Viljoen). Главными целями АНФ было создание Бурской народной армии (из числа резервистов) и достижение самоопределения для африканеров.

Страна оказалась на пороге полномасштабной гражданской войны.

25 июля 1993 года произошёл теракт, имевший серьёзные международные последствия. Четыре чернокожих ворвались во время богослужения в Церковь Святого Иакова в Кейптауне. Применив ручные гранаты и автоматы, нападавшие убили 12 и ранили 47 человек. В числе погибших оказались двое рыбаков с украинского траулера «Апогей», трое были тяжело ранены.

В сложившейся ситуации, учитывая сильное международное давление, Фредерику де Клерку фактически не оставалось ничего другого, как согласиться на проведение всеобщих демократических выборов.

Выборы состоялись 26-29 апреля 1994 года. Победил АНК, получив поддержку большинства избирателей — 63 %, Национальная партия набрала 21 % голосов.

9 мая 1994 года Национальная ассамблея избрала президентом ЮАР Нельсона Манделу.

Продолжавшийся почти 45 лет период апартеида в ЮАР завершился.

После апартеида

После отмены апартеида коренное население получило реальный доступ к образованию, к государственным должностям и к занятию бизнесом. Были отменены международные санкции против ЮАР, что вызвало приток иностранных инвестиций. Основой конкурентоспособности ЮАР является уникальное сочетание высокопрофессионального белого менеджмента и дешевой чёрной рабочей силы. Тем не менее в 2000—2007 годах уровень безработицы в ЮАР составлял 25-30 %.

После отмены апартеида в стране резко увеличилась преступность, в частности количество убийств. Резко выросло как число чернокожих, так и число белых, ставших жертвами убийств.

Тем не менее число убийств на 100 000 населения все же снизилось с 66,9 в 1994-95 годах до 39,5 в 2005-06 годах.

Правительство АНК осуществляло программы, при которых при устройстве на работу предпочтение отдаётся людям с чёрным цветом кожи. Но компетентных специалистов среди чернокожих пока мало. При этом многие высокообразованные белые специалисты эмигрировали из страны, прежде всего из-за всплеска преступности. С 1995 по 2008 г. из ЮАР уехало около 800 тыс. белых из живших в ней на момент отмены апартеида четырёх с лишним миллионов.

См. также

• Неграждане
• Белые в ЮАР
• Расизм
• Шовинизм
• Дискриминация
• Каста (Латинская Америка)
• Сегрегация
• Обвинения Израиля в апартеиде
• Район №9
• Африканерский национализм
• Обвинения Бразилии в апартеиде (англ.)
• Обвинения Франции в апартеиде (англ.)
• Обвинения Саудовской Аравии в апартеиде (англ.)
• Хендрик Фервурд
• Брудербонд

Ссылки

• [www.vokrugsveta.ru/tv/vs/cast/383/ ЮАР. Апартеид]
• [www.yspu.yar.ru/images/2/22/24.pdf Становление и крушение системы апартеида в Южной Африке. Развитие ЮАР в 1990-е — начале XXI века]
• Жуков Д. [wg-lj.livejournal.com/533546.html Апартеид. История режима]
• Гармсон Б. [www.memorial.spb.ru/catalog/?p=413 Стив Бико и значение его личности в южноафриканском сопротивлении]
• [www.un.org/russian/documen/gadocs/convres/r28-3068.pdf Международная конвенция о пресечении преступления апартеида и наказании за него] (недоступная ссылка с 23-05-2013 (3981 день) — история, копия)
• А. Ривз. [scepsis.ru/library/id_2803.html Шарпевильский расстрел — водораздел в истории Южной Африки]
• [www.sovmusic.ru/download.php?fname=shoshol Shosholoza Песня борцов с апартеидом]
• [proyuar.ru/apartheid Апартеид] на сайте «Про ЮАР»
• [commons.com.ua/archives/10921 Андрей МАНЧУК Страх и ненависть апартхейда]
• [www.echo.msk.ru/programs/sorokina/1214745-echo/ Смерть Манделы: какой станет ЮАР//Передача радиостанции «Эхо Москвы»]

Отрывок, характеризующий Апартеид

– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.