Апология (Апулей)

Апология, или Речь в защиту самого себя от обвинения в магии
Apologia, sive Pro se de magia liber
Руины агоры в Сабрате, где происходил судебный процесс
Жанр:	судебная речь
Автор:	Апулей
Язык оригинала:	латинский
Дата написания:	155—158 н. э.
Текст произведения в Викитеке

«Апология, или Речь в защиту самого себя от обвинения в магии» (лат. Apologia, sive Pro se de magia liber) — самозащитительная судебная речь, произнесённая Апулеем на процессе по обвинению его в занятиях магией. Процесс закончился оправданием Апулея, а сама речь из-за её высоких риторических качеств неоднократно переписывалась и целиком дошла до наших дней.

Время создания

В отличие от времени создания «Метаморфоз», о котором среди учёных продолжаются споры, «Апология» датируется весьма точно. Как следует из самой речи, председателем суда был Клавдий Максим (Claudius Maximus), проконсул римской провинции Африка. Согласно римским анналам, Клавдий Максим занимал этот пост в 155—158 н. э. К этим годам относится и время судебного процесса. Как далее следует из текста, Апулею в это время было около 30 лет.

Судебный процесс

Предыстория

Закончив обучение языку и философии в Риме, Апулей некоторое время жил там, зарабатывая написанием речей для судебных процессов. Однако жизнь в столице империи оказалась ему не по средствам, и он вернулся в родную Мадавру в провинции Африка. Этот город в современном Алжире тогда находился на границе Нумидии и владений туарегов («гетулы» в античных источниках), поэтому в текстах Апулей порой называет себя «полунумидийцем-полугетулом».

Где-то в 155—158 годах н. э. Апулей, которому в то время было около 30 лет, предпринял путешествие в Александрию, но по дороге тяжело заболел и остановился на лечение в городе Эя (территория современного Триполи). Там он встретил своего бывшего соученика по Афинам Понтиана. Его мать Пудентилла была богатой вдовой лет за сорок. По инициативе Понтиана Апулей встретился с Пудентиллой и сделал ей предложение выйти за него замуж, на что Пудентилла ответила согласием. Это вызвало крайнюю досаду родственников первого мужа Пудентиллы, которые сами рассчитывали на её состояние. От первого брака Пудентилла имела двоих сыновей. Старший из них, тот самый Понтиан, был женат на дочери некоего Руфина, о которой Апулей в своей речи отзывается крайне негативно. Младший, по имени Пудент, подпал под влияние Сициния Эмилиана, брата первого мужа Пудентиллы. Достаточно скоро после брака Апулея и Пудентиллы (точный срок в речи не указывается) новый пасынок Апулея Понтиан умер, и Руфин с Сицинием Эмилианом увидели здесь свой шанс поквитаться с удачливым иноземцем. В один из дней, когда Апулей пришёл в суд по делу неких Граниев, Руфин и Сициний Эмилиан в грубой форме вручили ему повестку по обвинению в занятиях магией, повлекших смерть или угрозу смерти нескольких лиц. Истцом же был выставлен несовершеннолетний Пудент. Заявление было рассмотрено судом Сабраты, где и состоялся судебный процесс.

Обвинения

Ещё на стадии предварительного расследования обвинение отказалось от соучастия Апулея в смерти пасынка, так как она была вызвана объективными причинами. Почему Понтиан, которому было лет 20—25, умер столь рано, в речи прямо не поясняется. Апулей только неоднократно упоминает «распущенность и сластолюбие» бывшей жены Понтиана. В окончательном же иске было заявлено, что Апулей занимается магией, в том числе катопромантией (гаданием на зеркалах), гаданием на внутренностях животных, использует загово́ры и прочие магические приёмы. Одним из главных доказательств магических действий обвиняемого называлось быстрое согласие Пудентиллы на брак с Апулеем, когда как несколько лет перед этим она отказывалась от всех предложений. Как пишет М. Е. Грабарь-Пассек:

<...> будто бы нужны магические заклинания, а не чисто житейские соображения, чтобы сорокалетняя вдова вышла замуж за красивого образованного иностранца моложе себя на 10—15 лет, а он бы согласился на этот неравный брак из-за известных материальных выгод и спокойной жизни, которые этот брак предоставлял ему.

Таким образом, весь процесс в Сабрате был в известной степени театральным представлением, которое, впрочем, могло окончиться для Апулея трагически. Наиболее опасным было обвинение в том, что тот приводил в дом некоего мальчика-раба и вводил его в бессознательное состояние для получения прорицаний, а также обвинение в хранении дома магических и опасных для жизни предметов. Если прочие «преступления» грозили максимум денежными штрафами, последние выводили дело к части 6-й «Закона Корнелия об убийцах и отравителях» (лат. lex Cornelia de sicariis et veneficis): «смерть или прямая угроза жизни в результате противоправных действий через преднамеренную хитрость». Сами составители закона вовсе не имели в виду магию, а просто упорядочили типы умышленного убийства и умышленного же причинения вреда здоровью. Например, часть 1-я определяла наказание за вооружённое убийство гражданина в черте Рима и в радиусе мили вокруг него. Однако во времена Апулея часть 6-я этого закона часто трактовалась в целях борьбы с неофициальными магами и прорицателями, а ещё позднее для борьбы с религиозным инакомыслием. Статьи lex Cornelia карали смертью, и Апулей особое внимание обратил на опровержение именно этих обвинений, несколько раз упомянув в речи и сам lex Cornelia.

Слушания

По правилам римского судопроизводства истец и ответчик должны были сами произносить свои речи по памяти, чтение с листа не допускалось. Однако разрешалось заранее заказать речь у опытного юриста или оратора и выучить её наизусть. Бизнес по написанию таких речей на заказ был весьма развит по всей империи, именно этим занимался в Риме и сам Апулей до возвращения на родину.

И истец, и ответчик получали определённое время для произнесения своих речей, ответчик в два раза больше, чем истец. Время отмерялось по водяным часам (клепсидре), установленным в зале суда. Документы, представленные сторонами, зачитывались секретарём суда. На это время водяные часы останавливались (затыкались).

«Апология» несколько отличается от стандартной защитительной речи того времени тем, что «повествование» (лат. narratio) перенесено во вторую часть, а «опровержение» (лат. refutatio) начинается сразу после зачитывания обвинений. В целом же речь написана живым и ярким языком без излишних языковых и синтаксических изысков, которых так много в «Метаморфозах». Один за другим Апулей опровергает выдвинутые обвинения, не упуская случая едко пройтись по обвиняющим. Не упускает он случая и применить проверенное средство «завоевание благосклонности» (лат. captatio benevolentiae), восхваляя образованность, наблюдательность, справедливость и тонкий ум председателя суда Клавдия Максима.

Итог

Само решение суда не сохранилось, однако очевидно, что для Апулея всё закончилось благополучно. Из сборника (цветника) «Флориды» известно, что он продолжал жить в благополучии в Африке и даже позднее удостоился памятника в свою честь в Карфагене.

Литературно-историческое значение

«Апология» является прекрасным образцом ораторского искусства на латинском языке. Для историков огромное значение имеют многочисленные цитаты и ссылки на греческих и латинских поэтов и писателей. Многие из них известны только из «Апологии». Также эта речь даёт точное представление о деталях римского судопроизводства и множество исторических деталей провинциальной жизни Римской империи середины II века н. э., в относительно стабильный и благополучный период правления Антонина Пия.

Литература

• Апология • Метаморфозы • Флориды / Отв. ред. М. Е. Грабарь-Пассек. — М.: АН СССР, 1960.

Древний Рим   Право

Отрывок, характеризующий Апология (Апулей)

Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.