Апостоли, Василий Григорьевич

Василий Григорьевич Апостоли
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Флот
Звание	подполковник Корпуса корабельных инженеров

Василий Григорьевич Апостоли (1801 — после 1860) — русский кораблестроитель XIX века, построил 11 парусных судов в Николаевском адмиралтействе для Российского императорского флота, основатель династии морских офицеров, член Учёного кораблестроительного комитета Черноморского флота, подполковник Корпуса корабельных инженеров, после выхода в отставку — инспектор городских работ и гидротехник в Одессе.

Биография

Апостоли Василий Григорьевич (в некоторых источниках — Георгиевич) родился 1 января 1801 года в греческой семье, которая с середины XVIII века проживала в России.

В 1815 году начал службу штурманским учеником в кораблестроительном отделении Николаевской штурманской роты, затем служил чертёжником в Депо карт и книг гидрографической службы Черноморского флота.

В мае 1826 года, по решению командующего Черноморским флотом адмирала А. С. Грейга штурманский помощник 14 класса В. Г. Апостоли был отобран кандидатом для отправки за рубеж на стажировку для обучения кораблестроению. Вместе с пятью кандидатами был прикреплён к штурманской роте для изучения английского языка, который преподавал им помощник корабельного мастера А. Н. Мелетин. 28 декабря 1826 года Апостоли, вместе с другими учениками отплыл из Одессы в Лондон на английском купеческом судне. В 1829 году по ходатайству адмирала Грейга, Высочайшим позволением, командировка трём ученикам Василию Апостоли, Алексею Акимову и Степану Чернявскому была продлена ещё на два года для усовершенствования кораблестроительного мастерства.

Весной 1832 года Апостоли вернулся в Россию. 16 марта адмирал Грейг, поручил с целью проверки «…испытать на деле степень познаний приобретенных в кораблестроении офицерами корпуса корабельных инженеров Апостоли, Акимовым и Чернявским в Англии обучавшихся <…> поручить каждому построение особенного их малых судов, предоставив им полное право распоряжаться всеми по возлагаемой на них обязанности действиями». Апостоли было поручено построить на Николаевской верфи корвет. 6 сентября 1833 года в Николаевском адмиралтействе Апостоли заложил 22-пушечный корвет «Ифигения», построил и спустил его на воду 30 мая 1834 года. В том же году Апостоли был произведён в капитаны Корпуса корабельных инженеров.

1 февраля 1835 года в Главном адмиралтействе в Николаеве по проекту «Сицилии» Апостоли заложил 84-пушечный линейный корабль «Султан Махмуд», который спустил на воду 31 октября 1836 года. Корабль участвовал в создании Кавказской укрепленной береговой линии в 1838—1840 годах.

28 августа 1838 года Апостоли заложил ещё один 84-пушечный линейный корабль «Селафаил» и спустил его на воду 10 июля 1840 года. Корабль участвовал в Крымской войне 1853—1856 годов. В день спуска «Селафаила» Апостоли заложил 60-пушечный фрегат «Мидия», который спустил на воду 17 сентября 1843 года.

Также в Николаевском адмиралтействе Апостоли построил три канонерских лодки, два подвозных и два речных бота.

Подполковник Корпуса корабельных инженеров В. Г. Апостоли в конце своей службы являлся членом Учёного кораблестроительного комитета. В Николаеве семья Апостоли жила в собственном доме, расположенном в усадьбе Дома Главного Командира (Дикий Сад).

В 1845 году В. Г. Апостоли вышел в отставку и переехал в Одессу, где один год служил инспектором городских работ, а с 1846 года гидротехником в Одесском порту.

Умер Апостоли Василий Григорьевич после 1860 года.

Семья

Василий Григорьевич Апостоли был основателем династии морских офицеров Российского флота. Его сын Николай (1836—1868) был морским офицером, служил на кораблях Черноморского флота. Во время Крымской войны (1853—1856 гг.) юнкером участвовал в героической обороне Севастополя. Внук Василия Григорьевича — Николай (1861—1937), рано остался круглым сиротой после смерти родителей, был взят на воспитание в семью адмирала Г. И. Бутакова, супруга которого была родной теткой Н. В. Апостоли, Николай продолжил дело отца и деда, стал военным моряком, капитаном 1 ранга, основоположником отечественной морской фотографии, конструктором фотокамер и объективов, издателем почтовых открыток. Правнук — Апостоли, Борис Николаевич (1897 — после 1945) стал капитаном 1-го ранга, начальником Черноморского высшего военно-морского училища (ЧВВМУ) в Севастополе, а затем начальником Бакинского военно-морского подготовительного училища ВМФ.

Литература

• Богатырев И. В., Вахарловский Г. А., Доценко И. В., Кротов П. А., Сацкий А. Г. [pirochem.net/books/voennaya-istoriya/docenko-vd/1994/files/istoriyaotechestvennogotom11994.pdf История отечественного судостроения. В 5 томах]. — СПб.: Судостроение, 1994. — Т. 1. — 342, 385 с. — ISBN 5-7355-0479-7.
• [familyface.com/homo/pr/view/id/2088 Апостоли Василий Григорьевич] // Энциклопедический словарь «Николаевцы с 1789 по 1999 год» / Карнаух В. А.. — Николаев: «Возможности Киммерии», 1999. — С. 43. — 375 с. — 10 000 экз. — ISBN 9667676005.
• Широкорад А. Б. 200 лет парусного флота России. 1696—1891. — М.: Вече, 2007. — С. 302, 303, 322, 326. — 448 с.

Ссылки

• [familyface.com/homo/pr/view/id/2088 Апостоли Василий Григорьевич] // Энциклопедический словарь «Николаевцы с 1789 по 1999 год» / Карнаух В. А.. — Николаев: «Возможности Киммерии», 1999. — С. 43. — 375 с. — 10 000 экз. — ISBN 9667676005.

Отрывок, характеризующий Апостоли, Василий Григорьевич

Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.